Гэбриель Конрой.
XLVII. До суда

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Гэбриель Конрой. XLVII. До суда (старая орфография)

XLVII.
До суда.

Просьба Гэбриеля насчет Гамлина была уважена шерифом, и раненный, несмотря на его крики и протесты, отвезен в фургоне в Конроев Отель, где и оставлен с своим верным Питом. Через полчаса у него открылась сильнейшая горячка.

В виду ненадежности тюрьмы в Одноконном Стане и не доверяя благонадежности местных жителей, шериф отправился с Гэбриелем и Олли в Вингдам. Однако, заявление Олли о перемене в общественном мнении, под влиянием землетрясения, было, в сущности, справедливо. Известие о вторичном аресте Гэбриеля не произвело никакого волнения, а, напротив, расположило многих в пользу узника. Действия мстителей были неудачны и окончились смертью главных предводителей. Быть может, нравственное значение их подвигов соразмерялось успехом. Главные представители суда Линча погибли, а, следовательно, были виноваты, тем более, что от этого ни чуть не выиграли интересы местных жителей. Узник же остался в живых и может еще оказаться правым. "Сильверопольский Вестник", говоривший, десять дней тому назад, о "благородном зрелище, которое представляет свободный народ, оскорбленный в своих самых святых инстинктах и стекающийся, как один человек, для защиты правосудия и общественного порядка", теперь просто заявлял, что погибшия жертвы встретили неожиданную смерть, "осматривая крышу на здании суда, для оценки убытков, нанесенных землетрясением". "Знамя" проводило ту же идею, но в более изящной форме, и потом прибавляло иронически: "впредь не следовало бы, кроме экспертов, иметь дело со статуей правосудия". Я надеюсь, что разумный читатель не заподозрит меня в желании поднять на смех народное чувство и демократическия его стремления, которые, по словам Вестника, "дозволяли нам в старину сопротивляться правительственному насилию и взять в свои руки всю власть в государстве", или, как выражалось "Знамя", "самим управлять правительственной машиной". Я надеюсь, что читатель объяснит мое указание на непоследовательность чувств и действий народа, только правдивостью летописца, а не желанием явиться нравственным или политическим критиком, чего я никогда и не имел в виду.

Поэтому не выказано было ни малейшей оппозиции, когда Гэбриеля, по предложению стряпчого Максвеля, отпустили на поруки, и никто не удивился, что агент Думфи представил за него 50,000 дол. залога. По странной случайности, часто замечаемой в спекуляциях, этот поступок Думфи был признан за доказательство его доверия к будущему успеху Конроевой Руды, и, вследствие этого, акции немного повысились.

-- Ловко поступил Пит Думфи, взяв на поруки Гэба, в виду уничтожения его руды, говорили жители Одноконного Стана: - это мастерской шаг.

Таким образом, Думфи продолжал пользоваться, если возможно, еще большим уважением в Одноконном Стане, а Гэбриель очутился на свободе почти с ореолом мученичества на челе. Он, однако, ни за что не хотел возвратиться в свой дом, переведенный на имя жены в день убийства, и поселился временно вместе с Олли в Большом Конроевом Отеле. Мистрис Маркль, хотя и выражала в разговорах с стряпчим Максвелем сильное безпокойство насчет процесса Гэбриеля, но, по странной непоследовательности женского пола, которой я объяснить не берусь, она обходилась с самим Гэбриелем с неожиданной, необычайной холодностью. Впрочем, эта холодность действовала на бедного узника очень успокоительно, и, без сомнения, еслиб она это знала, то не стала бы так заботиться о лучшей его защите. Однако, быть может, я несправедлив к безкорыстному прекрасному полу и потому лучше всего приведу отрывок из разговора, происходившого между Гэбриелем и мистрис Маркль.

-- Мы не можем окружить вас теми французскими удобствами и атенциями, к которым вы, привыкли в своем доме, мистер Конрой, сказала она, не смотря на него и гордо устремив глаза в потолок:-мы - люди простые. Но все же вы найдете здесь все необходимое. Конечно, мы не будем часто с вами видеться, мистер Конрой, так как у меня 40 постоянных жильцов и 25 временных. Вы очень хороши на взгляд, мистер Конрой, и я надеюсь, что дела идут шибко, как всегда.

Читатель заметил, что мистрис Маркль намеренно умалчивала о настоящем положении Гэбриеля.

-- Пожалуйста, мистрис Маркль, не безпокойтесь о нас с Олли, отвечал он, стараясь скрыть то удовольствие, которое ему доставляла видимая холодность мистрис Маркль: - доктора предписали Олли перемену воздуха и образа жизни. А вы, мистрис Маркль, все также энергичны и деятельны? Что поделывает ваше маленькая Марта? Право, странно, сколько раз мы собирались с Олли к вам и всегда что-нибудь задерживало нас.

-- Много чести, произнесла мистрис Маркль с ледяной учтивостью: - я зашла только, чтоб вам сказать: не разсчитывайте всегда на мои услуги, а если вам что-нибудь понадобится, то позвоните, и тотчас явится служанка. Прощайте, мистер Конрой, доброй ночи!

Через минуту после её ухода, в дверях комнаты Гэбриеля показалась Олли.

-- Я скорее бы отравилась, воскликнула она: - чем болтать с этим крокодилом в юпке в твоем положении и не зная ничего о Джули.

Гэбриень покраснел до корней волос и смиренно произнес:

-- Я провожу время с старыми приятелями, Олли, стараясь расположить в свою пользу общественное мнение и присяжных. Вот и все. Мне это советовал стряпчий Максвель: разве он тебе не говорил?

Но пребывание Гэбриеля в Конроевом Отеле имело и свою неприятную сторону. Вскоре, в том же отеле поселилась, в ожидании суда над Конроем, женщина вся в трауре, с крупными чертами лица. Это была Мануела из улицы Тихого Океана, и ее сопровождал пожилой мужчина, наш старый приятель, дон-Педро. По мнению обитателей Одноконного Стана, они оба были вооружены таинственными доказательствами виновности Конроя и их разговоры между собою в полголоса и на чужестранном языке невольно возбуждали в посторонних зрителях мысль о мести, кинжале и проч. По счастью для Гэбриеля, он через несколько времени освободился от этих мрачных шпионов, благодаря вмешательству Солли Кларк. Эта почтенная особа, сама вся в трауре, считала себя представительницей покойного, то-есть его самых священных чувств, и потому, естественно, была возмущена появлением этих чуждых ей людей. Встречаясь за общим столом и в корридорах, обе женщины злобно смотрели друг на друга.

-- Боже мой! спрашивала Мануела у дона-Педро: - что это за дура, и зачем она так глядят на нас?

-- Не знаю, отвечал дон-Педро: - может быть, она съумасшедшая или пьяница. Берегись, моя маленькая Мануела (эта маленькая Мануела весила, по крайней мере, 300 фун.), чтоб она тебе чего-нибудь не сделала.

Между тем, мисс Солли Кларк высказалась столь же прямо и откровенно мистрис Маркль:

-- Если эта черная мулатка и её старик думают обратить в свою пользу все внимание публики, то они очень ошибаются. Я никогда не видывала такой безстыжей женщины, да и старик хорош! Кто она такая? Я никогда о ней не слыхивала.

Как ни странно это может показаться читателям, но убеждение мисс Кларк, как всякое сильное, пламенное убеждение, повлияло на все общество Одноконного Стана и рикошетом на присяжных.

-- Вы обратите внимание, господа, говорил опасный субъект, именуемый разумным, дальнозорким присяжным: - на то, что Тлавная свидетельница со стороны обвинения и все участвовавшие в первоначальном следствии не знают этой седой женщины и опровергают её показания. Это очень странно. Притом же, Солли Кларк - наша соотечественница.

Таким образом, мало-по-малу, в Одноконном Стане образовалось инстинктивное недоброжелательство к чужестранцам и сочувствие к Габриелю.

Между тем, виновник общого внимания хранил столь же безусловное молчание, как его предполагаемая жертва, спавшая непробудным сном на маленьком кладбище Круглой Горы. Он даже очень мало разговаривал с своим защитником, стряпчим Максвелем, и с обычной покорностью принял известие о том, что Думфи пригласил в помощь Максвелю одного из лучших адвокатов Сан-Франциско, Артура Пойнсета. Когда же Максвель прибавил, что Пойнсет выразил желание видеться в первый раз с Гэбриелем наедине, он отвечал:

-- Хорошо, хотя я не имею ничего ему сказать.

-- Так я буду ждать вас у себя к 11 часам, сказал Максвель.

-- Хорошо, отвечал Гэбриель: - но, право, лучше было бы вам сговориться, как обойти присяжных. Я на все согласен заранее.

чувствовал себя в каком-то нервном состоянии, что не могло не оскорблять его гордости. Ему предстояло встретиться с человеком, любимую сестру которого он похитил шесть лет тому назад - так, по крайней мере, думал Гэбриель. Что же касается до самого Пойнсета, то он не сознавал ни малейшей вины за собою и нимало не раскаявался. Но, с своей обычной привычкой разсматривать всякое дело с обеих сторон, он допускал возможность, что Гэбриель выразит ему свое негодование при первой их встрече. В его глазах тут не было никакого нравственного вопроса. Молодая девушка, Грэс Конрой, бежала с ним добровольно после благородного и откровенного с его стороны объяснения всех обстоятельств, в которых они находились, а право Гэбриеля вмешиваться в дела сестры он положительно отвергал. Не подлежало нималейшему сомнению, что он, Артур Пойнсет, поступил честно, благородно и даже слишком нежно в отношении Грэс, что он, по её просьбе или, лучше сказать, капризу, отправился в Голодный Стан, где, как и ожидал, нашел всех мертвыми, и что, наконец, возвратясь туда, где он оставил Грэс, он уже её не нашел. Она скрылась и бросила его. Артур был убежден в своем честном, благородном и даже великодушном поведении, а потому объяснял свое нервное состояние лишь излишним сочувствием к противнику, находящемуся в несчастий.

-- Я не должен поддаваться подобному донкихотству, говорил он себе торжественно.

Однако, когда ровно в 11 часов, на лестнице раздались могучие шаги Гэбриеля, Артур неожиданно вздрогнул. Через секунду, кто-то нерешительно постучал в дверь, и контраст между двумя проявлениями сложной натуры Гэбриеля, в котором нравственные и физическия силы противоречили друг другу, подействовал успокоительно на Артура.

-- Войдите, сказал он с прежней самоуверенностью, и Гэбриель показался в дверях, скромный, взволнованный.

-- Мне сказал стряпчий Максвель, произнес Гэбриель, не поднимая глаз и только смутно сознавая, что перед ним находится сильная, здоровенная, приличная фигура: - что мистер Артур Пойнсет примет меня в 11 часов. Вы - мистер Пойнсета?.. Боже мой!.. Что это?.. Это не может быть!.. ДА, это вы!..

Хотя Гэбриель его совершенно признал, Артур хранил упорное молчание. Если он ждал вспышки гнева, то жестоко ошибся. Гэбриель провел рукою по лбу и по волосам; потом, не взяв руки Артура, он подошел к нему и тихо, спокойно спросил:

-- Где Грэс?..

-- Не знаю, отвечал Артур просто: - я уже много лет не имею о ней никаких сведений. Я потерял ее из вида с тех пор, как оставил ее в доме переселенца и отправился к вам на помощь в Голодный Стан. Когда я вернулся, то её уже не было. Я проследил за нею в Presidio, но и там её не оказалось.

Гэбриель пристально взглянул на Артура. Обычный его небрежный, правдивый тон всегда действовал на слушателей, и Гэбриель поддался его влиянию, но все же ничего не произнес.

-- Она удалилась из хижины переселенца по своей доброй воле, продолжал Артур: - и, вероятно, ею руководили какие-нибудь причины, казавшияся ей достаточными. Она бросила меня, если я могу так выразиться, и тем освободила от ответственности.за нее перед её родственниками. Может быть, ей надоело меня ждать. Я был в отсутствии две недели, а она ушла на десятый день.

Гэбриель вынул из кармана газету, которую он когда-то показывал Олли и сказал безнадежным тоном:

-- Так это не вы отвечали на мое объявление и выставленные под ответом буквы Ф. А. не означают Филипа Ашлея?

-- Потому что Жюли, моя бывшая жена, сказала, что эти буквы означают вас.

-- А! она это сказала! произнес с улыбкой Артур.

-- Да; но если не вы напечатали ответ, так кто же?

-- Не знаю, сказал Артур небрежно: - может быть, она сама. Насколько я слыхал о вашей жене, это - один из самых невинных её обманов.

-- Я очень вам благодарен, мистер Ашлей, за ваши любезные ответы и за воспоминание о старине; я часто думал о вас с укоризною и прошу теперь у вас извинения, но это так естественно в человеке, у которого сестра пропала без вести. Не думайте, что я нарочно искал свидания с вами. Нет, я пришел сюда, к мистеру Пойнсету, который обещал меня ждать к 11 часам. Я или пришел слишком рано, или попал не туда.

-- Меня зовут Пойнсет, отвечал Артур с улыбкою: - имя, под которым бы меня знали, Филип Ашлей, я принял, отправившись в далекое путешествие.

Он произнес эти слова так самоуверенно, что Гэбриель принял их не за раскаяние в самозванстве или за объяснение непонятного факта, а пришел к убеждению, что перемена имени, так же как одежды, составляет непременное условие джентльмэна-эмигранта.

-- Я назначил вам свидание, как Артур Пойнсет, адвокат из Сан-Франциско, но теперь я, как ваш старый друг, Филип Ашлей, прошу рассказать мне откровенно ваше несчастное дело. Я приехал, чтоб вам помочь, Гэбриель, ради вас и ради вашей сестры. Я уверен в своем успехе.

-- Он, кажется, от меня ничего не скрыл, сказал Артур Максвелю через два часа: - я верю его рассказу. Он также виновен в убийстве, как мы с вами. Он не имеет ничего общого с этим делом до преступления, но что было после преступления - совершенно иной вопрос. Его рассказ для меня очень убедителен, но не подействует на присяжных и общественное мнение. Ему просто не поверят. В его словах слишком много невероятного и, наконец, они могут послужить к его обвинению. Мы должны построить защиту на других основаниях. Его собственный план защиты, о котором вы мне сообщали, далеко не так нелеп, как вы полагали. Мы должны признать, что он совершил убийство, но в самозащите. Я знаю настроение здешняго общества и симпатии присяжных; еслиб Гэбриель рассказал только то, что я только-что от него слышал, то его повесили бы, не разговаривая. По несчастию, дело усложняется имущественными интересами и самозванством его жены; конечно, в этом он нисколько не повинен и не тут кроется причина убийства, но присяжные признали бы подобный мотив достаточным. Конечно, обвинение будет на этом выезжать, и нам надо с самого начала энергично бороться с ним. Впрочем, это обстоятельство нельзя ничем доказать, если он сам не выдаст себя. Обстоятельства так сложились, что, будь он действительно убийцей, его преступления нет возможности доказать, а теперь своей нелепой, безпокойной жаждой защитить жену он испортил все дело и сильнейшия улики существуют против него.

-- Так вы думаете, что не мистрис Конрой убила испанца? спросил Максвель.

-- Нет, отвечал Артур: - она способна на убийство, но в настоящем случае его не совершила. Настоящий убийца не навлек на себя еще подозрения и никому не известен в Одноконном Стане. Но я должен еще раз поговорить с Конроем и с Олли, а вы розыщите китайца по имени А-Фи. По словам Габриеля, он принес ему записку, а теперь он исчез.

-- Но вы не можете представлять в суд свидетелем китайца, заметил Максвель.

руку на плечо стряпчого, который был гораздо старше его: - я уясню все факты, и тогда мы сообща постараемся их уничтожить.

-- Как! он сказал, что не знает, жива или умерла Грэс? А он еще уверяет, что был её милым?

-- Ты забываешь, Олли, отвечал Гэбриель: - что Грэс никогда не хотела уведомить своего брата о своем местопребывании. Неудивительно, что она не писала и чужим.

-- Может быть, она не хотела и говорить с ним, подлецом, продолжала Олли, качая головою: - но он должен был розыскать ее... свою милую! Отчего он не отправился в Presidio? Зачем он вернулся в Голодный Стан? Он не нашел ее? Скажите, пожалуйста! Неужели ты думаешь, Гэб, что Джули тебя не отыщет? Я бьюсь об заклад, что она уже знает, где ты, и только ждет суда, чтоб явиться (Гэбриель вздрогнул и сердце у него ёкнуло). Опять тебя, старый Гэб, обманывают. Хорошо, дайте мне только этого Филипа... Ашлея... Пойнсета!