Гэбриель Конрой.
L. Брат и сестра

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Гэбриель Конрой. L. Брат и сестра (старая орфография)

L.
Брат и сестра.

Изумление всех присутствующих при неожиданном ответе Гэбриеля было так велико, что никто не заметил паники, объявшей даже его защитников. Максвель хотел вскочить и громко протестовать, но Артур удержал его за руку.

-- Он с ума сошел! Это - самоубийство! произнес шепотом Максвель: - ему надо зажать рот. Вы должны объяснить...

-- Шш! Шш! ни слова! перебил его Артур: - если мы выразим удивление, то все пропало.

Через минуту, глаза всех сосредоточились на Артуре, который сохранил наружное спокойствие. Какую новую тайну откроет следующий вопрос? спрашивал себя всякий. Тишина была гробовая. Артур самодовольно окинул взглядом зрителей и присяжных, словно измеряя впечатление искусно подготовленного драматического эффекта, и, обращаась с грациозной небрежностью к судье, сказал хладнокровно:

-- Мы не имеем более никаких вопросов.

Произнеся эти простые, естественные и вполне согласные с обстоятельствами слова, он спокойно сел на свое место. Эффект вышел поразительный. Артур чувствовал, что никогда в своей адвокатской деятельности он не одерживал такого колоссального успеха; он разом приобрел такую славу, о какой даже никогда не мечтал. Гэбриель был забыт, и героем этого дела явился человек, который съумел подготовить такую эффектную сцену, в которой, конечно, крылась вся сущность преступления, хотя никто ясно не понимал её таинственного смысла. Еслиб в эту минуту присяжным было предложено произнести свой приговор, то они, не выходя из залы, признали бы невиновным клиента Артура.

Судья Бутнойнтер взглянул вопросительно на полковника Старботля, который, окончательно сбитый с толку непонятным поведением защиты, долго кашлял и заикался прежде, чем приступил к допросу обвиняемого.

-- Вы сказали... что вас зовут... Джон... Думбль... ли, произнес он, наконец: - с какою же целью, мистер Думбльди... вы приняли имя Гэбриеля Конроя?

Защитник предъявил отвод против этого вопроса, доказывая многочисленными прецедентами, что нельзя спрашивать о мотивах действий подсудимого и что он не обязан отвечать на вопросы, прямо клонящиеся к его обвинению. Судья оставил без уважения этот отвод, хотя и не привел никаких прецедентов.

-- Какой идеей или мотивом вы руководствовались, назвав себя Гэбриелем Конроем? повторил Старботль.

-- А вы как полагаете? произнес Гэбриель, с хитрой улыбкой и посреди общого смеха.

Судья строго заметил, что обвиняемый обязан отвечать на предлагаемые ему вопросы, а не вступать в прения.

-- Если так, отвечал Гэбриель: - то мне это имя очень понравилось. Я знал Гэбриеля Конроя, который умер в Голодном Стане, и полагал, что его имя послужит мне лучшей рекомендацией перед его сестрой Грэс, моей бывшей женой. Это обстоятельство очень содействовало моему ухаживанию, так как она чрезвычайно застенчива.

-- В первое время вашего знакомства с покойным, вы были ему известны под именем Гэбриеля Конроя или Джона Думбльди? спросил Старботль.

Артур Пойнсет просил суд обратить внимание на два факта; во-первых, что ничем не было доказано прежнего знакомства Гэбриеля, то есть Джона Думбльди, с покойным, а вовторых, что защита удовольствовалась одним вопросом об имени подсудимого.

Судья согласился с возражением защитника, и Старботль заявил, что он более не желает предлагать вопросов. Гэбриель возвратился на свое место, и многия незнакомые ему лица, а потому совершенно безпристрастные, сочувственно пожимали ему руки. Парй в пользу его оправдания стали держать пять против одного. Защитники стали с жаром между собою совещаться. Между тем, Старботлю подали записку, и он, выйдя на минуту из залы, вернулся в сопровождении женщины, лицо которой было скрыто густым вуалем. Мануела и Солли с любопытством устремили глаза на эту новую фигуру. Все присутствующие, не исключая и присяжных, выражали пламенное нетерпение.

Следствие продолжалась. Первым свидетелем был спрошен Майкель Офлагерти. Он показал, что родом ирландец, по ремеслу рудокоп, в ночь совершения убийства, возвращаясь домой с работы, видел покойного на Конроевой Горе, где он прятался, словно вор, а, спустя пять минут, нагнал Гэбриеля Конроя и пошел с ним до конторы стряпчого Максвеля. При передопросе сторон, он объяснил, что натурализован в Америке, всегда поддерживал демократическую партию, не знает, что такое alibi, что какой-то китаец ранее его дал подобное же показание, но он считает китайца чем-то хуже негра, и, наконец, заметил, что Гэбриель был левша.

Амедей Мише, родом француз, по ремеслу шкипер "Parfaite Union", показал: - Часто гулял на прелестной Конроевой Горе; ночью 15 числа, встретил Гэбриеля Конроя, который шел из дома и, поздоровавшись с ним, продолжал свой путь на восток. Ночь была славная; это было часов в семь или около того. Свидетель долго смотрел вслед Конрою, потому что лицо его было очень грустно, словно на сердце было у него тяжело. Когда он скрылся за деревьями, то свидетель возвратился на гору и слышал за кустами голоса мужчины и женщины. Женский голос принадлежал г-же Конрой, а мужской был ему совершенно неизвестен, но он мог присягнуть, что это не был голос Гэбриеля. Свидетель оставался на горе около часа и более не видел Гэбриеля, а, уходя домой, заметил две фигуры, мужскую и женскую, направлявшияся к вингдамской дороге. По всей вероятности, женская фигура была мистрис Конрой. Мужская фигура ему была незнакома, но положительно это не был Гэбриель Конрой. На вопросы адвокатов свидетель отвечал, что он не мог не узнать даже издали Конроя, как великана, что он патриот, ненавидит аристократов, но не знает, был ли покойный аристократом, и не понимает, что разумеют в Америке под демократом; что никогда не ухаживал за г-жею Конрой, не был ею обманут и не имеет ничего против нея; наконец, заметил, что Конрой был левша.

Дитман, родом немец, показал, что никогда не видал покойного, а Гэбриеля знал, встретил его ночью 15 числа по дороге из Вингдама, часов в восемь, и тогда он говорил с китайцем. На вопросы адвокатов отвечал: что считает китайца таким же человеком, как всех других, что ему не было известно показание китайца, и что Гэбриель Конрой был левша.

могло произойти от капель росы, попавших на комки запекшейся крови. Тоже действие не произошло бы, еслиб кровь еще струилась из раны. Свидетель, впродолжении трех лет, ведет журнал метеорологических наблюдений и может утвердительно сказать, что в этот вечер, в семь часов, была сильная роса, но позже гидрометр не показал никакой сырости и после восьми часов, ночь была сухая с сильным ветром. По всей вероятности, тело покойного приняло то положение, в котором застал его свидетель ранее восьми часов, но утверждать под присягою, что он умер до восьми часов - не может. Что же касается до ран, то оне положительно не могли быть нанесены позже восьми часов, и полагает, что покойный получил их стоя и с поднятой рукой для самозащиты. Судя по направлению раны, доктор Приниц полагал, что она не могла быть нанесена левой рукой. На вопросы адвокатов, он отвечал, что часто так называемый левша владеет обеими руками, что подтеки кровяных пятен произошли после смерти и что они не могли произойти от испарины, тем более, что у мертвого испарина невозможна.

Этим показанием кончился допрос свидетелей защиты, и Артур Пойнсет сел среди всеобщого волнения. Тогда поднялся полковник Старботль, перед тем долго разговаривавший с дамой под вуалем, и, грациозно указывая на нее рукою, торжественно произнес: Грэс Конрой.

Незнакомка встала и, после минутного колебания, решительными шагами проложила себе путь к свидетельской скамье. Очутившись перед судом, она, быстрым, изящным движением руки, сбросила громадный вуаль, служивший ей головным убором, по испанскому обычаю, и обнаружила столь прелестное, очаровательное лицо, что даже Мануела и Солли ахнули от восторга. Она приняла присягу с опущенными веками, придававшими ей еще более красоты, а потом, подняв свои черные, блестящие глаза, устремила их на Гэбриеля.

-- Грэс Конрой.

-- Есть.

-- Посмотрите вокруг себя: нет ли его здесь?

-- Да, вот он, отвечала свидетельница, не сводя глаз с Гэбриеля и указывая на него маленькой, изящной ручкой в безукоризненной перчатке.

-- Вы говорите о подсудимом?

-- Это ваш брат, Гэбриель Конрой?

-- Да.

-- Когда вы его видели в последний раз?

-- Шесть лет тому назад.

-- В горах, в Голодном Стане; я оставила его с сестрою и отправилась искать для них помощи.

-- С тех пор вы его не видали?

-- Нет.

-- Известно вам, что в числе несчастных, умерших с голоду, было признано и ваше тело?

-- Можете вы объяснить это обстоятельство?

-- Могу. Я ушла из Голодного Стана в мужской одежде, а мое платье оставила мистрис Думфи. Её тело в моем платье и было впоследствии принято за мое.

-- Можете вы доказать этот факт?

-- Да; мистер Думфи, муж мистрис Думфи, мой брат Гэбриель Конрой и...

клиент - действительно, Гэбриель Конрой, не требуя других доказательств, кроме свидетельства его сестры. Суд и присяжные, конечно, видят, что показание нашего клиента относительно его имени было легкомысленной, глупой и совершенно для нас, его защитников, неожиданной попыткой защитить репутацию его жены, которую он пламенно любит и против которой совершенно неосновательно и несвоевременно возстала здесь противная сторона. Мы считаем своим долгом заявить суду и присяжным, что все это не имеет никакого отношения к настоящему делу об убийстве Виктора Рамиреса Джоном До, то-жь Гэбриелем Конроем. Соглашаясь с фактом, удостоверенным свидетельницей Грэс Конрой, мы не желаем подвергать ее передопросу.

Бледное, спокойное лицо свидетельницы вспыхнуло, как только она взглянула на Артура Пойнсета; но этот почтенный джентльмэн не вздрогнул. Между тем, судья объявил, что свидетельница может удалиться, а полковник Старботль отказался от представления других свидетелей в доказательство тожественности подсудимого.

-- Мы имеем честь обратить внимание суда, сказал Артур спокойно: - на то обстоятельство, что, если мы признали показание сестры, обвиняющей своего брата в деле, могущему окончиться смертною казнью, то лишь потому, что имеем возможность доказать его невиновность другими способами. Дело теперь идет вовсе не о том, какое имя носит или принял на себя подсудимый, а лишь о том - убил ли он Виктора Рамиреса, как утверждает обвинение? и мы, отклоняя все другие побочные вопросы, докажем теперь показанием одного, вполне достоверного свидетеля, что От нисколько невиновен в этом преступлении. Мы не выставили его сначала по той простой причине, что он не мог быть представлен в суд ранее. Имя его - Генри Перкинс.

Толпа, наполнявшая залу, заколыхалась, и к свидетельской скамье подошел человек чрезвычайно странной наружности, с желтоватым морщинистым лицом, с седыми волосами, на которых оставались еще следы краски, и в старомодной одежде.

Новый свидетель показал что он родом испанец и занимается переводом документов в поземельной комиссии. Он признаёт подсудимого, хотя видел его только раз на Конроевой Горе, за два дня до убийства; тогда подсудимый сидел с маленькой девочкой на ступеньке входной двери в заброшенную хижину. Покойного он, свидетель, видал два раза: в первый - в доме дона-Педро, в Сан-Франциско, куда покойный пришел с целью устроить подложный документ на владение землею, которой уже владела жена подсудимого по другому документу. Во второй раз, свидетель видел его, после совершения подлога, на Конроевой Горе. Он разговаривал с женою подсудимого и находился в сильном волнении; вдруг он выхватил из-за пазухи нож и кинулся на жену подсудимого, свидетель заступился за нее и между ними произошла борьба. Свидетель не мог выхватить у него ножа, едва удерживал его от смертельного удара и громко кричал о помощи. На этот крик, наконец, отозвался из кустов голос, очевидно, не англичанина, а китайца, и jero ломанного языка свидетель не понял. В эту минуту, покойный вырвался из рук свидетеля и, отбежав несколько шагов, вонзил нож себе в грудь. Свидетель бросился к нему и снова закричал о помощи; тогда покойный, лежа на земле, промолвил с улыбкой: - "позовите кого-нибудь, и я вас обвиню в убийстве". Вслед за этими словами, он впал в безпамятство, а испуганный свидетель остался подле него, не зная, что делать. Наконец, к нему подошла мистрис Конрой, жена подсудимого, и посоветовала ему тотчас бежать, предлагая отправиться с ним вместе. Свидетель согласился, достал таратайку и, взяв мистрис Конрой, дожидавшуюся его на дороге, поехал с нею в Маркльвиль, где она осталась под вымышленным именем, а он один отправился в Сан-Франциско и Сан-Антонио. В этом последнем месте он узнал от Грэс Конрой, сестры подсудимого, об аресте её брата по обвинению в убийстве покойного. Свидетель тотчас возвратился в Одноконный Стан, но там застал правосудие в руках мстителей и, боясь, что ему придется спасать подсудимого ценою своей собственной жизни, он скрылся в пещере на Конроевой Горе. Случайно, в эту же пещеру спрятался и Гэбриель Конрой с своим другом, во время бегства от мстителей. Воспользовавшись его минутным уходом из пещеры, свидетель объяснил другу Гэбриеля, Джаку Гамлину, что он явится свидетелем на суде, если таковой состоится. После вторичного ареста Гэбриеля, он отправился в Сан-Франциско, чтоб собрать доказательства подложности документа и неправильности преследований мистрис Конрой Рамиресом. Он нашел лавочника, который продал нож Рамиресу, восемь месяцев тому назад, когда он впервые задумал убить мистрис Конрой. С этими словами, свидетель представил и самый нож, как вещественное доказательство. Несмотря на возражение противной стороны, суд допустил представление ножа, и, среди общого волнения, Артур произнес:

-- Отчего жена подсудимого, бежавшая с вами и тем подавшая повод к аресту её мужа, не явилась для его защиты? Отчего её нет здесь?

-- Она занемогла в Маркльвиле; от безпокойства и усталости она преждевременно родила.

Вокруг подсудимого засуетились, и Старботль, махнув рукой свидетелю, поспешно сел.