Габриель Конрой.
XIV. Простота и хитрость

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Габриель Конрой. XIV. Простота и хитрость (старая орфография)

XIV.
Простота и хитрость.

Уже стемнело, когда Гэбриель возвратился домой, и Олли с безпокойством ожидала его.

-- Ты промок до костей и весь в грязи, гадкий Гэб! - воскликнула она, - поди скорее переоденься, а то умрешь от простуды.

Олли произнесла эти слова каким-то странным, необычайным тоном, но Гэбриель не сделал ей никакого замечания или упрека - так он был рад, что она не закидала его вопросами. Однако, надев сухое платье и выйдя из-за холщевой занавески, он с удивлением заметил при свете только-что зажженной свечи, что и внешний вид Олли подвергся совершенной перемене. Не только её лицо и руки были чисто вымыты, а русые кудри перехвачены розовой лентой, но во всей её фигуре была какая-то необыкновенная порядочность и даже стремление украсить несколько свой туалет: так, на шее у ней виднелись малиновая лента и старинный кружевной воротничек, найденный в вещах её матери.

-- Кажется, кто-то здесь и до меня переменял твой туалет, - сказал Гэбриель с удовольствием, - ты опять была в канаве, Олли?

-- Нет, - отвечала Олли с некоторым достоинством и принялась накрывать стол для ужина.

--Право, я никогда не видал тебя так хорошо одетой, Олли - заметил Гэбриель и, после минутного молчания, прибавил с неожиданным ужасом, - кто здесь был?

-- Никто. Люди могут жить и одеваться прилично без помощи других, а особливо Сюзанны Маркль.

При этом злобном намеке Гэбриель насупил брови.

-- Послушай, Олли, сказал он, - ты не должна так говорить об этой женщине. Ты. - ребенок, и, если твой брат сказал тебе, как сестре, кое-что по секрету, то не следует об этом болтать.

-- Болтать! - с презрением воскликнула Олли, - ты думаешь, что я стану с кем нибудь говорить об этой женщине? Излови меня на этом!

Гэбриель взглянул на сестру с искренним восторгом и почувствовал в глубине громко упрекавшей его совести, что он не достоин такого мужественного защитника. Он хотел было рассказать ей всю правду, но его удержали страх, что Олли станет его презирать, и желание пользоваться её энергичным сочувствием. "К тому же", подумал он с каким-то самодовольством, "быть может, эта сказка послужит ей к добру. Посмотри, Гэбриель, на её воротничек и волоса! Ты правдой никогда не достигал и половины того, чего достиг ложью!"

Однако, он все еще находился под впечатлением полученного в тот день совета и, после ужина, во время которого Олли вела себя так прилично, что даже отказала себе в удовольствии обтереть сковороду своим куском хлеба, серьезно сказал:

-- Еслибы у тебя, Олли, когда нибудь спросили, ухаживал ли я за миссис Маркль, что бы ты сказала?

-- Я бы сказала - воскликнула с сердцем Олли, - что никакая женщина так не бросалась на шею мужчине и без всякого повода, как миссис Маркль... как эта противная, старая Сюзанна Маркль. Вот что я скажу даже ей прямо в лицо. Знаешь что, Гэб?

-- Что? спросил с восхищением Гэбриель.

-- Если сюда приедет школьная учительница, о которой ты говорил, так приударь за ней.

-- Олли! - воскликнул с испугом Гэбриель.

-- Да, да, приударь за ней. Будь с ней так же любезен, как с Сюзанной Маркль, и, если можешь, то устрой так, чтобы это увидела противная миссис Маркль или маленькая Манти; она все пересказывает матери. Правда, Гэб, я слыхала, что между этими учительницами есть славные женщины.

Чтобы сделать удовольствие Олли, Гэбриель готов был рассказать о том, что случилось с ним в ущелье, но его остановила смутная боязнь, чтобы Олли не потребовала от него немедленного предложения руки и сердца спасенной им женщине. Пока он еще колебался, кто-то постучал в дверь хижины.

Гэбриель встал и с безпокойством отворил дверь. В комнату вошел человек высокого роста, смуглый и с проседью. Его одежда и манеры, хотя вполне согласовавшияся с местными обычаями и предразсудками, обнаруживали в нем человека, стоявшого несколько выше общественного уровня обитателей Одноконного Стана. Он не оглядывался с любопытством по сторонам, как мексиканец, посетивший Гэбриеля накануне, а устремил на него свои серые глаза полувопросительно, полунасмешливо. Постоянное выражение его лица было серьезное, за исключением нервного дрожания в левом углу рта, которое исчезало только тогда, когда он проводил рукою по лицу. Этот обычный жест производил на зрителей впечатление, словно он отирал рукой улыбку, как некоторые отирают слезу.

-- Кажется, мы никогда еще с вами не встречались, Гэбриель, - сказал он, - протягивая руку, - я - Максвель. Вы, вероятно, обо мне слышали. Мне надо поговорить с вами об одном деле.

На лице Гэбриеля выразился необычайный страх, и он. молча, махнул рукою Олли, чтобы она вышла из комнаты.

-- Я, очевидно, поймал его в расплох, и ребенок ничего не знает, - подумал Максвель и тотчас прибавил вслух: - если я не ошибаюсь, Гэбриель, это дело касается столько же вашей... девочки, сколь вас самих. Отчего бы ей не остаться?

-- Нет, нет! - произнес Гэбриель, вполне убежденный, что Максвель явился в качестве адвоката оскорбленной миссис Маркль: - нет, Олли, сбегай за щепками для завтрашней топки. Ступай!

Олли выбежала из хижины. Максвель посмотрел ей вслед, отер рот рукою и, облокотясь на стол, устремил свои глаза на Гэбриеля.

-- Я пришел к вам, Гэбриель, сказал он, - чтобы попробовать, нельзя ли нам устроить одно дельце мирно, без шума и скандала. Говоря откровенно, мне поручено начать против вас судебное дело. Нужно ли говорить, в чем оно заключается и чей я адвокат?

Гэбриель опустил глаза, но честная натура взяла верх надо всем. Он мгновенно поднял голову и просто отвечал:

-- Нет.

Стряпчий Максвель вздрогнул от изумления, но тотчас оправился.

-- Хорошо, сказал он задумчиво, - видя вашу откровенность, я позволю себе спросить вас, не согласны ли вы, для избежания скандала и судебного дела, которое, без сомнения, будет решено против вас - отдать ваш дом и участок земли в вознаграждение за понесенные до сих пор убытки? Я готов на этом покончить и могу обещать, что вопрос о родстве не будет возбужден. Одним словом, она сохранит свое имя, а вы свое, и оба вы останетесь друг для друга чужими. Что вы на это скажете?

Гэбриель вскочил и, сильно пожимая руку стряпчему, сказал:

-- Вы - добрый человек, мистер Максвель. Это - гадкая история, и вы нашли лучший из нея исход. Еслибы вы были моим адвокатом, а не её, то не могли бы сделать для меня ничего лучшого. Я тотчас отсюда уеду. Я уже думал об этом и без вас. Завтра она может получить этот дом со всем, что в нем находится. Еслиб у меня были средства, то поверьте, я с удовольствием заплатил бы вам за ваши хлопоты. Но, ведь, после моего отъезда ни слова не будет сказано об этом деле?

-- Ни слова, - повторил Макевель, смотря с любопытством на Гэбриеля.

-- И в газетах ничего не напишут?

-- Вообще, ваше поведение в отношении её и вся эта история будут сохранены в тайне, если вы сами её не откроете. Вот почему я вам советую уехать отсюда.

-- Я уеду завтра, - сказал Гэбриель, потирая руки, - не хотите ли вы, чтоб я подписал какую-нибудь бумагу?

-- Нет, нет, отвечал стряпчий, отирая рот рукою и смотря на Гэбриеля, как на образец совершенно новой породы; - позвольте мне дружески посоветовать вам никогда не подписывать бумаги, которую впоследствии могли бы представить против вас. Нам совершенно достаточно, если вы просто оставите свой дом и участок земли. Я не представлю никакой бумаги до четверга, а тогда уже не с кем будет тягаться. Вы понимаете?

медленно отерев рукою рот, сказал:

-- По всему видно, Гэбриель, что вы - простой, честный человек - и скажу откровенно, еслиб вы сами не сознались, я считал бы вас неспособным обидеть женщину. Я - скорее был бы склонен объяснить дело какой-нибудь ошибкой. Я не судья человеческих действий и слишком опытный стряпчий, чтоб удивиться какому бы то ни было мотиву того или другого поступка. Но теперь, так как мы вполне поняли друг друга, не разскажете ли вы мне, что побудило вас на такой странный и чудовищный обман? Ваши слова нисколько не изменят моего мнения, что вы - недурной человек, но мне очень любопытно узнать, почему вы решились с преднамеренной целью так зло обидеть эту женщину?

Гэбриель вспыхнул. Он поднял глаза и указал на дверь. На пороге стояла Олли.

Максвель улыбнулся и подумал:

-- Все же тут замешана женщина, хотя и моложе, чем я думал. Конечно, это - его ребенок.

Он кивнул головою, улыбнулся Олли и с приятным сознанием победы, не лишенным нравственного удовольствия, что не всегда сопровождало его успехи, как стряпчого, вышел из хижины.

До поздняго вечера Гэбриель избегал разговора с Олли. Наконец, она, по обыкновению, уселась у его ног перед огнем и прямо спросила:

-- Что ему было нужно, Гэб?

-- Ничего особенного, отвечал Гэбриель с искуственным равнодушием, - не рассказать ли тебе, Олли, сказку? я уже давно ничего тебе не рассказывал.

Гэбриель обыкновенно передавал Олли новости Одноконного Стана или современные события под формой вымышленной сказки; но, в последнее время, с тех пор, как его стала безпокоит миссис Маркль, он бросил эту привычку. Олли утвердительно кивнула головою, и Гэбриель продолжал.

-- Жил был человек один на свете и тем он отличался, что всегда жил и намеревался жить один. Только у него была маленькая сестра, которую он очень любил и никому он не позволял вмешиваться во что-либо, касавшееся сестры; сам же доверял ей все и говорил с ней обо всем.

-- Это был настоящий человек? - спросила Олли.

-- Да, он был настоящий человек, но его маленькая сестра была волшебница, делавшая ему много добра без его ведома. Этот человек и его сестра жили в лесу, в блестящем дворце. Неожиданно он подвергся многим неприятностям, и он не знал, как сообщить об этом своей маленькой сестре. Вот он встал и говорит: "Глориона - ее звали Глорионой - Глориона, говорит он: - мы должны бросить наш прекрасный дворец и пойти в чужую страну; это необходимо, но это - тайна, которой я не могу тебе открыть". Маленькая сестра также встала и говорит: "Все, что угодно тебе, угодно мне, ибо мы друг для друга - все на свете; разнообразие придает прелесть жизни, и я завтра уложу свои тряпки". И она на другой день приготовилась к отъезду. А почему она так поступила, Олли? Потому что эта маленькая сестра была волшебница и знала все, о чем ей даже не говорили. Вот брат и сестра отправились в чужую страну, выстроили там дворец, еще красивее прежнего, и жили счастливо до конца своих дней.

-- И их не безпокоила старая ведьма, миссис Маркль. Когда мы уезжаем, Гэб? - спросила практичная Олли.

-- Я полагаю - завтра, отвечал Гэбриель, бросая аллегорию и смотря на сестру с почтительным страхом; - мы успеем захватить вечерний дилижанс в Морисвиль.

-- Хорошо, так мне надо сейчас же ложиться спать.

-- Олли, - произнес с упреком Гэбриель, когда маленькая девочка исчезла за холщевой занавеской, - ты не простилась со мною и не поцеловала меня.

Олли вернулась назад.,

-- Ах, ты старый Гэб, - сказала она покровительным тоном, и целуя его в лоб с сознанием своего нравственного и умственного превосходства; - ах, ты старый, большой Гэб! что бы ты делал без меня?

На следующее утро Гэбриель с удивлением увидел, что Олли, после завтрака, нарядилась в те немногия, более приличные тряпки, которые оставались у нея из гардероба матери. Сверх белого, кисейного платья, пожелтевшого уже от времени, она надела розовый, также полинявшуй кушак и большую клетчатую, черную с белым шаль, которая, несмотря на множество складок, все же волочилась по полу. На голове у нея была большая соломенная шляпа с светлой-зеленой лентой и белыми маргаритками и в руках маленький желтый зонтик.

Гэбриель с безпокойством следил за туалетом этого странного, но хорошенького существа.

-- На ту сторону оврага, проститься с девочками Гид. Не хорошо уехать из Стана, никого не предупредив.

-- Но ты не зайдешь к миссис Маркль? - спросил со страхом Гэбриель.

Олли презрительно взглянула на брата и резко ответила:

-- Излови меня на этом!

В её блестящих голубых глазах и во всем лице выражалось столько твердой решимости и пламенной энергии, что Гэбриель ничего не отвечал. Олли вышла из комнаты, и он безмолвно следил, как соломенная шляпа и желтый зонтик медленно исчезали по извивающейся тропинке вдоль горы.

В глубине его сердца теперь неожиданно проснулось болезненное сознание, что он вполне зависел от этого ребенка и что в нем заключалось нечто скрытое, доселе им незамеченное, но отчуждающее ее от него и способное в будущем все более и более расширять зияющую между ними бездну. Его охватило такое гнетущее чувство одиночества, что он не мог остаться в хижине, а пошел к своему участку земли на горном скате. По дороге туда ему надо было пройти мимо большого, одинокого хвойного дерева, которое своею личиной умаляло весь остальной лес. Оно казалось нелепым, таким безсмысленно большим и непроизводительным, хотя могло обещать по величине много пользы, так резко отличалось от тонких, гибких, молодых берез и елей, что Гэбриель признал эти березы за свое олицетворение. В настоящую минуту, смотря на дерево, он спрашивал себя, не было ли такой местности, где бы оно, а следовательно и он, нашли бы подходящую для себя обстановку. "Еслиб мне удалось попасть в эту страну, думал он, - то, пожалуй, я мог бы принести больше пользы ребенку". Проложив себе дорогу чрез загромождавший лес валежник, Гэбриель очутился на большой, широкой горной закраине, покрытой валунами серо-железного цвета. По прибытии в Одноконный Стан, он сам выбрал себе этот участок для разыскания золота. "Никто бы другой не сделал такой глупости, - думал он, улыбаясь, - быть-может, к лучшему, что я разстался с этим участком". И Гэбриель отправился вниз в овраг, где он, в последнее время, взял другой участок в рудниках, дававший ему скромные средства к существованию.

Он возвратился домой только в три часа с несколькими инструментами, взятыми с работы. Олли ждала его; её щеки слегка разгорелись от волнения, но в хижине не было видно никаких приготовлений к отъезду,

-- Ты, кажется, не очень много уложила, Олли, - сказал Гэбриель, хотя, правда, нам нечего много и укладывать.

-- Не к чему укладывать, Гэб, - отвечала Олли, смотря пристально в глаза брата.

-- Как так не к чему? - повтори л с изумлением Гэбриель.

-- Да, не к чему - отвечала решительно Олли, - мы не уезжаем, Гэб - вот и все. Я ходила к стряпчему Максвелю и все устроила.

-- Я все устроила, Гэб - продолжала хладнокровно Олли, - вот послушай. Я пошла сегодня утром к стряпчему, поговорила с ним, высказала свое мнение, о миссис Маркль и уладила дело.

-- Боже мой! что ты ему сказала?

-- Я сказала все, что знаю об этой женщине. Я объяснила, как она преследовала тебя с первой минуты вашего знакомства, во время болезни её покойного мужа, за которым ты ухаживал, как ты не обращал на нее внимания, пока я не научила тебя сделать предложение, как она приходила к нам и сиживала часами, смотря на тебя, Гэб, вот так (и Олли, подражая миссис Маркль, делала глазки, к немалому ужасу Гэбриеля, вспыхнувшого до ушей), и как она выдумывала всевозможные предлоги, чтоб заманить тебя к себе, но ты всегда отказывался. Одним словом, я доказала, какая это старая, противная, низкая женщина, - прибавила Олли, останавливаясь, чтобы перевести дыхание.

-- А он что сказал? - спросил Гэбриель, также едва дыша.

"глупая, нелепая ошибка"... как он назвал миссис Маркль. Провалиться мне сквозь землю, если он этого не говорил. Потом он опять расхохотался, и я, смотря на него, стала смеяться, и она также.

-- Кто она? - спросил Гэбриель со страхом.

-- О! Гэб, ты думаешь, что на свете только и есть одна мистрис Маркль, - отвечала поспешно Олли: - у стряпчого Максвеля сидела какая-то дама, и ее интересовали мои слова столько же, сколько самого стряпчого, должно-быть, оттого, что я хорошо рассказывала, - прибавила Олли с самодовольством.

-- Что же он сказал? - повторил Гэбриель мрачно; - ему, человеку простому и серьезному, неодаренному ни малейшим юмором, этот общий, безпричинный смех казался подозрительным.

а она сказала, чтоб я шла домой и объявила тебе, что нам не зачем уезжать. Вот и все, Гэб.

-- Говорил. Он начал разспрашивать меня о старине и о Голодном Стане, но, как я уже сказала тебе, Гэб, я решилась забыть все это; мне надоели насмешки. Поэтому я ему ничего не отвечала, и он заметил даме: "она, очевидно, ничего не знает о деле". Но дама все останавливала его и делала мне знаки, чтоб я не отвечала на его вопросы. О! она продувная Гэб, я это заметила с первого взгляда.

-- На кого она похожа, Олли? - спросил Гэбриель с искуственным равнодушием, но, в сущности, он еще далеко не успокоился.

-- О! Гэб, она нисколько не похожа на миссис Маркль или на кого-нибудь в этом роде. Она маленькая, с белыми зубами, тонкой талией и хорошо одета. Впрочем, она мне не очень понравилась, Гэб, хотя была чрезвычайно добра ко мне. Право, не знаю, как тебе сказать, на кого она похожа; здесь нет таких женщин. Боже мой, Гэб, да вот она и сама!

В эту минуту в дверях хижины показалась какая-то фигура. Гэбриель поднял глаза и увидал перед собою женщину, которую он накануне спас в ущелье. Это была г-жа Деварж.