Габриель Конрой.
XXII. Быки из усадьбы св. Троицы

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Габриель Конрой. XXII. Быки из усадьбы св. Троицы (старая орфография)

XXII.
Быки из усадьбы св. Троицы.

Безпредельная свобода громадной пустыни, яркий блеск знойных солнечных лучей и возбуждающее действие сильного ветра, заставлявшого напрягать мускулы, так благодетельно подействовали на Артура, что, через несколько минут, он сбросил с себя бремя таинственных чар, опутавших его в ранчо св. Троицы, и поставил между собою и мрачными её башнями значительное материальное пространство. Окружающая его местность, до тех пор казавшаяся унылой, однообразной и безсмысленной, теперь получила в его глазах глубокое значение; в отдаленных, невысоких, с круглыми вершинами горах, как бы выросших из земли от пламенного дыхания давно потухшого вулкана, он видел первообраз архитектуры миссионерских зданий. В безграничной, ровной пустыне он признал олицетворение спокойной, мирной жизни, наложившей свою печать на серьезных, терпеливых обитателей этой местности. В сильном, безпокойном ветре, свирепствовавшем здесь до такой степени часто, что вся растительность, за исключением нескольких чахлых из на берегу высохшого потока, скрывалась в ущельях и защищенных горными скатами уголках, он видел изображение своей безпокойной расы и не удивлялся, что пришельцам местная жизнь представлялась только безплодной, мрачной, пустынной. "Вероятно, - думал он, - где-нибудь в ущельях нравственной натуры туземцев процветает роскошная флора, которой мы никогда не увидим. Может-быть, и донья"... Но тут он с сердцем прервал нить своих мыслей, недовольный и, надо сознаться, немного испуганный упорством, с которым донья Долорес примешивалась ко всем его чувствам и мыслям.

Впрочем, и нечто другое заставило его на время забыть о ней. Идя быстрыми шагами по равнине, он заметил, как случайную, но нисколько не существенную черту унылого пейзажа, громадные стада, медленно двигавшияся без всякой видимой цели. Но теперь он, мало по малу, начал сознавать, что эти стада не двигались безцельно туда и сюда, но, повинуясь определенному закону притяжения тел, стягивались отовсюду к одной определенной цели. И этой целью был он!

Куда он ни смотрел, вперед, назад, по сторонам, на север, юг, запад или восток, на обнаженные вершины гор, на мрачные их скаты, по сю и по ту сторону высохшого потока, медленно сходившиеся ряды живых существ подвигались к одному фокусу - к нему. Хотя он шел быстро, но, казалось, представлял одну неизменную, неподвижную точку в безпредельной пустыне, которая как бы ожила, заколебалась и пришла в движение. Все, что возвышалось над её мертвой, обнаженной поверхностью, медленно, инстинктивно, неудержимо влеклось к одному общему центру - к нему. Один, вдали от всякой человеческой помощи, он был безсознательным ядром отовсюду собиравшейся безпредельной, могучей силы.

Сначала это зрелище показалось ему забавным, потом живописным, далее серьезным, вызывающим на практическия соображения, и, наконец... но, с непреложным инстинктом сильной воли, он не дал себе времени почувствовать страх, который мог бы парализовать его физическия силы, и, остановившись, обернулся назад. Ферма св. Троицы исчезла! Провалилась ли она сквозь землю, или он сбился с пути? Ни то, ни другое: он просто перешел через небольшое возвышение в равнине близ скотного двора и находился уже в двух милях разстояния от ранчо.

Но не это одно обстоятельство изумило его: обернувшись, чтобы итти назад в усадьбу, он встретился лицом к лицу с сотней быков, находившихся от него не более, как в пятидесяти шагах. Они также остановились и, как бы повинуясь его таинственной силе, повернули назад; за первым рядом последовал второй, третий и, наконец, вся живая масса повторила это движение как бы по военной команде. Успокоившись от минутного, не успевшого принять определенную форму страха, Артур прибавил шагу; ближайший к нему бык пошел тогда маленькой рысцой, и с той же математическою верностью последовала его примеру вся громада, начавшая извиваться по равнине, как волны на океане. Таким образом он перешел через русло засохшого потока и оставил за собою скотный двор; наконец, облака пыли, поднимаемые копытами двигавшихся впереди стад, заставили его остановиться. Позади раздавался глухой шум, как бы от землетрясения; Артур невольно обернулся. В двадцати шагах за ним виднелся первый вал другого бушующого моря рогов и волнистых спин. Он и не заметил, как был окружен со всех сторон.

Ближайшие от него быки находились так недалеко, что он мог их разсмотреть поодиночке. Это не были большие, могучия, дикия, озлобленные животные; напротив, худые, изнуренные, привыкшия к голоду и продолжительным засухам, они выражали в своих выпученных глазах только удивление и любопытство. Когда же он с громким криком побежал к ним навстречу, то они, в ту же минуту, повернули фронт и быстро ретировались. Но его победа была только минутная; обернувшись снова, чтобы продолжать путь к ферме, он увидал перед собою массу рогов прежних его противников, которые, воспользовавшись диверсией арьергарда, вновь произвели наступление.

С своей обычной быстротою и присутствием духа, Артур сразу понял всю безвыходность своего положения. Неминуемая смерть была только вопросом времени. Мог ли он успеть достигнуть фермы? Нет. Мог ли он добраться до скотного двора? Может-быть. Между ним и этой последней целью находилось более тысячи голов скота. Станут ли они отступать по мере его наступления? По всей вероятности. Но не настигнет ли его та живая масса, которая идет за ним по пятам?

На этот вопрос он ответил фактически и, вынув из кармана единственное орудие самозащиты, бывшее при нем, маленький пистолет, выстрелил в ближайшого быка. Пуля попало в плечо животного, и оно грохнулось на колени. Как ожидал Артур, другие быки первой шеренги остановились и стали обнюхивать своего раненого товарища. Но Артур не предвидел, что масса, напиравшая сзади, опрокинет несчастное животное и растопчет его под ногами в поспешном движении вперед. Мгновенно сообразив, что такова будет и его участь, Артур обернулся к скотному двору и побежал со всех ног.

Он вполне сознавал, что это действие только ускоряло неизбежную катастрофу, но он не мог придумать ничего лучшого. Он чувствовал по сотрясению земли, что за ним следовала вся масса его врагов, и видел, что передний их отряд ретировался с такою же быстротою. В эту критическую минуту он думал только об ожидавшей его страшной судьбе, и эта мысль удесятеряла его силы. Я уже старался дать понять читателю, что Артур не был подвержен той физической слабости, которую называют трусостью. Для защиты того, что он считал истиной в интересах своего самолюбия или в минуту страсти, он встретил бы смерть мужественно и спокойно. Но сделаться жертвой случайности, без всякой причины или цели, своей смертью ничего не доказать, ничего не достигнуть, умереть под ногами глупых животных, которые действовали даже не в пылу злобы или мести, было так нелепо, так дико смешно, что этот гордый, самонадеянный, умственно развитой человек поддался чувству всепожирающого страха и бежал от опасности, как самый низкий трус. К тому же в голове его блеснула суеверная мысль: - не была ли эта роковая смерть достойной карой за нечто, о чем он теперь и помыслить не смел?

При этой мысли, силы неожиданно стали ему изменять. В глазах у него помутилось, дыхание сперлось, ноги задрожали. Ему казалось, что среди глухого шума тысячи копыт, несшихся за ним, слышался женский голос. Он подумал, что сходит с ума, громко вскрикнул и упал, потом вскочил, сделал еще несколько шагов и снова грохнулся на землю. Все было кончено! Он сознавал только, что едкая пыль наполняла его рот и глаза, что какое-то странное благоухание примешалось к этой пыли - и больше он уже ничего не сознавал. Для него наступило блаженное, безсознательное состояние.

Когда он очнулся, в ушах его звучало слово "Филипп", виски его страшно стучали и из всего, что происходило в последния минуты, он сохранил воспоминание только о странном благоухании. Он лежал в русле засохшого потока; на берегу виднелась лошадь, подле него стояла донья Долорес, нагнув к нему темное смуглое лицо.

-- Постарайтесь встать и сесть на лошадь, - сказала она.

Перед Артуром находилась женщина, и, с инстинктивным, присущим всем мужчинам страхом выказать физическую слабость перед слабым полом, он хотел подняться без её помощи, но, увидав её протянутую ручку, схватил ее и даже крепко пожал, несмотря на свое смущение.

-- Отчего же нет? Мы теперь равны, дон Артуро, - сказала донья Долорес с очаровательной улыбкой, - я увидала вас из окна. Вы поступили слишком смело, извините меня, просто глупо. Самый старый вачеро никогда не пойдет пешком по этой равнине. Не было времени седлать другую лошадь, и я думала, что вы не захотите разгласить ваше приключение. Права я?

В глазах и в очертании её рта виднелась легкая ирония, но Артур схватил её руку и почтительно поднес к губам.

-- Вы так же умны, как и храбры, донья Долорес, - произнес он.

-- Ну, теперь домой и поскорей; мы вернемся прежде, чем кто-нибудь догадается о нашем отсутствии, - сказала она, охватив его одной рукой за талию с гордой небрежноностью.

Артур пришпорил лошадь, и через пять минут, которые показались ему самыми короткими в жизни, они уже были в усадьбе св. Троицы.