Габриель Конрой.
XXXIV. Габриель Конрой от всего отрекается

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Габриель Конрой. XXXIV. Габриель Конрой от всего отрекается (старая орфография)

XXXIV.
Габриель Конрой от всего отрекается.

Лицо миссис Конрой теперь вовсе не согласовалось с высказанным Деваржу раскаянием и огорчением; когда она вспрыгивала на веранду своего дома, губы её искривились злою, язвительною насмешкою; вдруг она почувствовала дурноту и поспешно прошла в будуар, где и кинулась на софу, досадуя на свою физическую слабость.

Испуг, испытанный ею при внезапной встрече с Деваржем, уступил место сознанию, что она еще может иметь над ним влияние, и что ей не трудно будет завербовать его в союзники против Рамиреца, которого она серьезно начала опасаться. До сих пор его ревность проявлялась лишь в хвастовстве и важничанье; она хотя и знала, что он способен употребить физическую силу, но не этого собственно боялась: его тонкая измена была для нея хуже, чем если б он кинулся на нее с смертоносным оружием в руках. Ей теперь хотелось бы опять видеться с Деваржем, чтобы описать ему в самых мрачных красках все, что она претерпела, будто бы, от первого мужа - после того, как разсталась с ним - с Анри; это, наверное, возбудило бы его раскаяние в самой сильной степени, и тогда уж не трудно было бы заставить его обуздать Рамиреца и предупредить полное обличение её до тех пор, пока она не успеет убежать с глаз долой, конечно, вместе с Гэбриелем. Тогда-то она посмеется над обоими дураками! тогда-то она изо всех сил будет стараться добиться любви Гэбриеля, без которой, как ей казалось, ей теперь и жизнь не в жизнь!.. Нужно скорее заставить Гэбриеля уехать, между тем как он отложил поездку на неизвестное время, пока не окажется, что рудник оправдает все возложенные на него надежды. Она скажет ему, что Думфи желает его удаления; она даже намеревалась принудить Думфи написать ему это; ведь в её власти сделать все, что она сочтет нужным... Ей хотелось бы сейчас же привести этот план в исполнение; но физическая немощь мешала этому. Она заскрежетала зубами при мысли, что неспособна действовать в такую критическую минуту, - но вдруг у нея блеспула почти гениальная мысль; она даже закрыла глаза, чтобы вполне у баюкаться этою мыслию... Ведь может же быть, что достаточно будет повлиять на его чувства, на его сердце, призвав на помощь все обаяние!.. И если б это удалось, о тогда!..

Внезапный шум в совершенно тихом до того доме заставил ее встрепенуться и прислушаться. Что бы это могло быть?... Теперь она явственно различила тяжелые мужские шаги в одном из верхних помещений, в котором складывались дрова. Из прислуги никого не было дома... Вот опять послышались шаги... А! это были шаги того, кем мысли её были заняты в предыдущую минуту, - шаги её мужа.

Но что он там делал? Во все время их брачной жизни, он никогда не приходил домой в этот час... Ах, да! - вместе с дровами лежали его прежния орудия, когда он еще занимался золотопромышленностию; быть может ему теперь понадобились эти "disjecta membra"... Кроме того, там еще находится старый мешок с платьем его умершей матери... На что ему эти платья?.. В другое время он еще мог вспомнить о них, но никак не в самый рабочий час... Ею начинал овладевать понемногу суеверный страх, которого она раньше никогда не испытывала... Чу! Вот шаги послышались в верхнем коридоре и теперь медленно спускались по лестнице... Сердце её сильно билось... Он остановился в сенях... Теперь он тихо приблизился к двери и снова остановился... Ей хотелось вскрикнуть, но голос отказывался служить... Вот дверь медленно отворилась - и показался Гэбриель. Она окинула его быстрым подозрительным, взглядом и - прочла свою судьбу... Ему все известно! Печальные, грустные глаза его не выражали ни гнева, ни негодования; они только смотрели пристальнее и смелее прежнего. Он переменил свое обычное платье на грубую одежду рудокопа; в одной руке он держал такой же грубый мешок, в другой - лопату и мотыку. Он сложил все это на пол и, замечая, что глаза жены устремлены на эти предметы с напряженным вниманием, произнес извиняющим тоном:

-- В этом мешке, сударыня, нет ничего, кроме старого одъяла и кой-какого тряпья, принадлежащого собственно мне.. Я даже готов развязать мешок, если пожелаете, сударыня; но полагаю, что вам нечего опасаться, чтобы я взял что-либо непринадлежащее мне.

-- Вы уходите? - спросила она едва внятно, так что сама спрашивала себя: действительно ли она произнесла эти слова вслух.

-- Да. Если хотите знать - почему, то можете услышать это от того же человека, от которого я все узнал... Я хотел только сказать вам, что ухожу не по своей вине, и не по его... Я был утром в хижине... Я услышал голоса за дверью и, взглянув в окно, увидел вас в обществе какого-то незнакомца. Насколько вы, сударыня, знаете меня и мой характер, вам должно быть известно, что я не имею привычки подслушивать, и вы могли бы пробыть там до сих пор, а я все же не стал бы ни на что обращать внимания., если б я не увидел человека, спрятавшагося за деревом и наблюдавшого за вами. Я узнал в нем того бедного мексиканца, которого я лечил год тому назад... у него болели ноги... Ну, я, незаметно для вас, подошел к нему; увидя меня он хотел бежать, но я схватил его за плечо и он остался.

-- Что этот человек, которого я чуть не задушил, чтобы удержать его от крика, чем он мог испугать вас и вашего спутника, говорил мне, о том считаю, лишним сообщать вам. Зная его дольше, чем меня, вы и без слов поймете, о чем шла между нами речь. Что он говорил правду, в том удостоверяет меня теперь ваше лицо, и мне кажется, что я давно мог бы узнать это, если б не был таким слабым и нерешительным.

Он провел своею широкою лодонью по лбу, как бы желал согнать неприятные мысли, омрачившия его; потом он вынул из кармана какую-то бумагу.

-- Я написал тут одну бумагу, которую вручу адвокату Максвеллу; в этой бумаге я уполномочиваю вас получить обратно все то, что вы некогда дали мне... Я не согласен с мексиканцем в том, что принадлежавшее когда-то Грэс теперь должно принадлежать мне... Она сама сумеет распорядиться своим имуществом, если вернется, но насколько я ее знаю, она не будет настаивать на своих правах, коль скоро ими завладели чужие... Мы всегда были простыми людьми, сударыня. Я не говорю о себе: я уж слишком прост и невежлив, но еще не было на свете такого Конроя, который гнался бы за богатством, а не довольствовался бы куском хлеба и самым грубым платьем

Он наклонился за мешком и орудиями и обернулся к выходу.

-- Нет, ничего не забыл, - ответил он просто.

О, если б она могла говорить!.. О, если б она осмелилась сказать ему, что он оставляет нечто, чего даже не может взять с собою; это остановило бы его, заставило бы его снова быть добрым и всепрощающим... Но она не могла произнести ни одного слова больше, ей недоставало теперь того красноречия, которым она только что перед тем покорила того человека, которому она изменила, которого вовсе не любила. Охваченная первою, но безнадежною любовью, эта ловкая авантюристка теперь совершенно опустила руки

Он остановился в дверях, медленно обернулся и снова робко и смущенно вошел в комнату. Сердце её сильно забилось и потом замерло.

то чтоб она приняла не, позаботилась бы о ней, как я сам стал бы заботиться, и уведомила бы меня об этом... Я, может-быть... требую слишком... многого... но если вы... готовы исполнить... мое последнее желание... то будьте добры... не гоните ее из того... дома... который она сочтет моим... Она ведь ничем... не... виновна пред... вами... Примите ее и пошлите потом... ко мне. Адвокат Максвелл сообщит вам мои адрес.

-- Ваше желание будет исполнено, если... - она на мгновение остановилась: - если я еще буду здесь, - дополнила она.

Но его уж не было. Последния её слова пропали даром.