Габриель Конрой.
XXXVII. Содействие Гамлина

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Габриель Конрой. XXXVII. Содействие Гамлина (старая орфография)

XXXVII.
Содействие Гамлина.

Арест Гэбриеля совершон был тихо; к великому удивлению шерифа, Гэбриель не оказал ни малейшого сопротивления, но предал себя в руки правосудия с такою готовностью, как будто это было первым необходимым шагом к скорейшей развязке дела, которое казалось ему загадкою. Вместе с тем, однако, в нем замечалась совершенно несвойственная ему осторожность: он требовал, чтобы ему показали приказ об его аресте, спрашивал, где и когда найден убитый, и воздержался от всяких объяснений, которые всякий, знавший его характер, ожидал услышать от него, был ли он прав или нет; поэтому его осторожность сочли за обыкновенную хитрость, свойственную всем преступникам и, таким образом, за явное подтверждение его виновности.

Он спокойно дал себя обыскать, при чем не было найдено решительно ничего подозрительного. Только когда его начали заковывать в цепи, он побледнел, и близстоящие могли видеть, как высоко подымалась его грудь, будто он с великим усилием удерживался от протеста; заметив это, шериф, человек с быстрым соображением и пониманием человеческого сердца, хладнокровно приказал унести цепи

-- Предполагаю, что оне лишния, - сказал он Гэбриелю, - если вы захотите рискнуть, то и я могу тоже.

Гэбриель взглянул с благодарностью на шерифа и встретился с его взглядом, в котором выражалась тихая угроза, что он будет безжалостно предан смерти, при первой попытке бежать. Решено было дождаться следующого дилижанса, а до тех под Гэбриеля отвели под сильным караулом в верхнюю комнату. Тут он снова сделался прежним скромным, добродушным, простым Гэбриелем: попросил позволения выкурить трубку, что не менее добродушный сторож сейчас же и позволил ему, и преспокойно растянулся на кровати. Усилившийся ветер врывался с шумом в полуоткрытое окно и образовывал самые разнообразные формы из носившихся по комнате клубов дыма, выпускаемого Габриелем изо рта. Сторож, смущавшийся больше своего пленника, все думал, чем бы развлечь его, и завел с ним, наконец, разговор, который Гэбриель, однако, остановил в самом начале.

-- Вы напрасно заботитесь о моем развлечении, - сказал он: - это излишний труд. Если вам самому скучно, то можете позвать сюда стоящих за дверью и болтать с ними, не обращая внимания на меня.

Приход шерифа Джона Голла положил конец смущению сторожа

-- Вас спрашивает один господин, - сказал он Гэбриелю: - он может пробыть у вас до нашего отъезда. Ты, сторож, можешь тоже выйти за дверь; господин, который придет сюда, защитник пленника.

Гэбриель поднял голову и увидел входившого в это мгновение адвоката Максвелла, приветливо, хотя и с серьезным лицом, простиравшого к нему руку; в нем замечалось отсутствие его обычной веселости; её и не могло быть в нем при виде пленника.

-- Не ожидал, что увижу вас так скоро, Гэбриель! Но как только я узнал об этом случае, и мне сообщили, что Голл получил приказ арестовать вас, я в ту же минуту отправился за ним следом. Я явился бы раньше, но моя лошадь очень устала.

Он остановился, пытливо взглянул на Гэбриеля и лаконически спросил:

-- Ну, что?

Гэбриель, с своей стороны, тоже взглянул на него, но ничего не ответил.

-- Я предполагал, что вам нужен защитник, - продолжал Максвелл, немного погодя: - я думал, что вы выберете меня... так как... я знаком со всеми... обстоятельствами.

-- Какими обстоятельствами? - спросил Гэбриель с тою же осторожностью, какую уже успел проявить незадолго перед тем.

-- Ради Бога, Гэбриель, - сказал адвокат, - нетерпеливо подымаясь с места: - не будемте повторять той ошибки, которую мы сделали во время первой нашей беседы! Теперь дело очень серьезное и может сделаться еще более серьезным для вас... Вы подумайте сами: вчера вы избрали меня посредником для передачи всего вашего имущества вашей жене, говоря, что вы оставляете Одноконный Стан навсегда... Я теперь не спрашиваю вас, зачем вы так поступили; я прошу вас только принять к сведению, что я единственный человек, которому известно это обстоятельство, которое к тому еще - говорю вам это в качестве адвоката - очень важно с точки зрения приписываемого вам преступления.

Максвелл ждал ответа Гэбриеля, проводя рукою по лицу, чтобы согнать обычное нервное подергивание губ, как будто он сгонял улыбку. Но Гэбриель все еще молчал.

-- Гэбриель Конрой! Неужели вы не можете, или не хотите понять меня? - спросил он нетерпеливо: - неужели вы такой - дурак?

-- Должно-быть, - ответил Гэбриель серьезно: - должно быть, что так; сам сознаю это.

-- Не удивляюсь, что вы сознаетесь чорт возьми! - воскликнул запальчиво Максвелл, но тотчас же устыдился своей грубости и продолжал более спокойно - Слушайте, Гэбриель, если вы не хотите покаяться мне, то я должен признаться вам кое-в-чем: шесть месяцев тому назад, я считал вас за обманщика; меня уверила в этом ваша теперешняя жена; она говорила, что вы присвоили себе имя и права, далеко не принадлежащия вам; утверждала, что хотя вы и называетесь Габриелем Конроем, но она не может признать вас им, - как сестра настоящого Конроя. Она имела даже фактическия доказательства на каждое свое слово. Эх, проклятая история! - проворчал он, напрасно прождав ответа от Гэбриеля; - ни один адвокат в мире не отказался бы вести её дело, которое казалось таким справедливым. При таких-то обстоятельствах я и пришел тогда к вам, - результат того свидания, вам, конечно, еще памятен. Могу только сказать, что если какой-либо человек и признавался в своей вине, не будучи нисколько виноват, то это были вы... Хорошо! После того, как Олли разъяснила мне ваше загадочное поведение, ко мне пришла эта женщина и объяснила, что не желает доводить свою жалобу до суда в благодарность за то, что вы именно - как она узнала - спасли ее во время потопа. Когда же она впоследствии сообщила мне, что благодарность её к вам превратилась в более нежное чувство, и что она готова выйти даже замуж за вас, чтобы совершенно скрыть вашу вину, то я, чорт возьми! считал это очень естественным, зная натуру женщин, и все еще ничего не подозревал. Я верил ей вполне, верил, что она могла бы завести тяжбу, если бы захотела. Да, Гэбриель, я вас считал предметом её безумного великодушия! Я видел что она была в вас влюблена, и воображал, что это вы сумели вскружить ей голову - из хитрости! Ей-Богу, я был так глуп, что верил этому! Следовательно, если вы считаете себя глупцом, то я должен сознаться, что в тысячу раз глупее вас!

Он замолк на минуту, провел рукою по лицу и потом снова продолжал.

мексиканца - одного из свидетелей вашей жены, - совершонном близ вашего дома, о том, что вас видели вечером, и что затем вы опять скрылись, и, наконец, об исчезновении также и вашей супруги; когда же, сверх того, мне еще попалось письмо миссис Конрой, найденное сегодня по утру возле убитого, тогда мое подозрение вполне окрепло.

При этих словах он вынул из бумажника записку и вручил ее Гэбриелю, который машинально развернул ее, - это была та самая записка, которую ему вчера вечером передал А-Фи. Он преспокойно принялся выбивать золу из трубки, потом указал на записку и осторожно спросил:

-- А каким образом она попала к вам?

-- Нашла ее Сара Кларк, а передала мне миссис Маркль. Значит, существование этой записки известно только троим, и все они - ваши друзья.

Гэбриель все возился со своею трубкою, Максвелл наблюдал за каждым его движением и удивлялся его хладнокровию.

-- Ну, что же вы не оправдываетесь? - спросил он.

Гэбриель привстал с кровати и сильно ударил трубкою о стену, чтобы удалить из нея последний атом золы.

-- Как? - произнес он серьезно'. - Что вы называете оправданием? Я спрашиваю вас, как опытного адвоката, которому заплачу за каждое его слово: что же вы считаете оправданием?

Он снова развалился на кровати и готовился внимательно слушать.

-- Мы надеемся доказать, - сказал Максвелл, улыбаясь, - что, когда вы в первый раз вышли из дому и пришли ко мне, то убитый еще был жив и находился в гостинице; что он пошел на гору, после того как вы уже оставили город; что вы вернулись лишь по совершении убийства - что видно из этой записки вашей жены, в которой она упоминает о какой-то тайне, - что в её план входило - по той или другой причине - кинуть на вас подозрение, и что она намекает в своей записке на факт, неизвестный вам...

-- На что-то такое, известное ей, что для меня было тайною, - перебил Гэбриель.

-- Верно!.. Ну, теперь вы понимаете, что вы могли бы оправдать себя на основании этой записки?

Гэбриель молча и медленно встал с кровати, подошел к окну и, разорвав записку на мельчайшие клочки, разметал их по ветру.

-- Теперь эта записка не имеет значения, - сказал он спокойно, занимая прежнее место.

Пришла очередь Максвелла онеметь от изумления; он вытаращил глаза на Гэбриеля, как на невиданное до сих пор морское чудовище.

-- Если вы хотите выслушать меня, то я готов изложить вам план другого способа защиты, - сказал Гэбриель, закуривая трубку, - хотя я и предполагаю, что вы лучше меня знаете толк в этих делах... Ну, вот, положим, вы стоите пред судьями и завязываете нить в следующем роде: вот я стою, скажете вы... или говорю хоть я сам... я играю очень высокую игру, борюсь с лютыми зверями, когда только представляется случай... это известно не многим, а моя жена... то-есть, моя - бывшая жена вовсе не знает этого... Вот я и играл с этим Виктором Рамирецом... играл отчаянно, и эта игра кончилась очень скверно: мы поспорили из-за карт... слово за слово... тот называет меня лжецом, и я один убиваю его... Нет, стой! - прервал себя Гэбриель внезапно, - это не годится, не так ли?.. Ведь он был такой же крошечный парень, как и вы... Нет, так нельзя; это будет скверная защита. А вот что можно будет сказать: явилась полиция, вмешалась в нашу ссору; его друзья бросаются на меня, я сбрасываю одного наземь, другого, и так далее в продолжение целого часа, пока меня не прижимают к стене. Тут я уж в отчаянии вытаскиваю нож и, не помня себя, ударяю им Виктора... Вот как это произошло. Ну, а бежал я вот почему: я вспомнил, что должен итти по чужому делу в Сакраменто - и бросаюсь со всех ног, чтобы сдержать слово. Если же спросят, почему Юлия исчезла, то я скажу, что она сошла с ума, видя, что я так долго не являюсь домой, и бежала, из ревности, вслед за мною. - Вот какова моя мысль; вам следует только не много округлить ее и прикрасить там и сям жалкими словами, чтобы произвести впечатление на судей.

Максвелл с недовольным видом пожал плечами.

-- Я заключаю из вашей путаницы, что вы намерены сознаться...

-- В своем преступлении? - перебил Гэбриель, лукаво моргнув глазами: - конечно!.. Я сделал это поневоле, защищая собственную жизнь... ведь на меня напала целая ватага... Я никого не назову из них: не мог разглядеть их в темноте.

Максвелл подошел к окну и некоторое время серьезно глядел на улицу.

Гэбриель повесил голову.

-- Я как раз шел к ней. Она в Сакраменто, в пансионе, - ответил он нехотя.

-- Пошлите сейчас же за нею: мне надо с ней поговорить!

Гэбриель положил свою тяжелую руку на плечо адвоката.

-- Ей - ведь она еще ребенок - не следует знать об этом, слышите? - проговорил он угрожающим тоном.

-- Как же вы хотите скрыть это от нея? - Завтра же все это происшествие будет напечатано во всех газетах... с добавлениями и комментариями, - ответил адвокат. Лучше будет поэтому, если она услышит об этом от вас самих, - добавил он убедительным тоном.

-- Но я не могу видеть ее теперь - именно теперь, - сказал Гэбриель едва внятно.

-- Да вам и не надо видеть ее, - предоставьте мне переговорить с нею, а потом уж, когда все будет объяснено, как следует, тогда я приведу ее к вам. Не бойтесь; я не поврежу вам в её глазах... Дайте мне её адрес!.. Скорее! - понукал он, слыша раздающиеся в коридоре шаги и голоса.

Гэбриель сообщил ему адрес.

-- Еще одно слово! - шепнул он торопливо и уже держась за ручку двери.

-- Ну?

-- Если вы дорожите своею жизнию и счастием Олли, то - держите язык за зубами.

Гэбриель кивнул головою... Отворилась дверь и вошел мистер Джек Гамлин; он с дерзким, самоуверенным видом кивнул адвокату и подошел к Габриелю, протягивая ему свою белую руку, которую последний, как бы поддаваясь магнетическому влиянию, крепко пожал своими грубыми пальцами.

-- Рад вас видеть, товарищ, - сказал изящный джентльмэн, улыбаясь и ударяя его свободною рукою по плечу: - рад видеть тебя, дружок!... рад, хотя ты и предупредил меня, вырвал из моих рук добычу, которую я давно уж подстерегал. Рано или поздно, но я, наверное, добрался бы до этого проклятого мексиканца, если б ты не занял моего места и не повел бы мою игру. - О, не безпокойся, Мак! - прибавил он, уловив быстрый предостерегающий взгляд, который адвокат кинул на своего клиэнта: - мы здесь все друзья между собою. Если ты нуждаешься в моем свидетельстве, Мак, то я готов показать, что, в продолжение последних шести месяцев, не проходило ни одного дня, чтобы я не следил за мексиканцем Рамирецом, как гончая собака... Мне даже и теперь кажется, будто я сам покончил с ним.

Он замолк отчасти для того, чтобы насладиться очевидным неудовольствием Максвелла, отчасти за тем, чтобы полюбоваться великолепным телосложением Гэбриеля.

Максвелл воспользовался этою минутою.

-- Вы могли бы оказать вашему другу большую услугу, - сказал он тихо.

Джек засмеялся.

-- Нет, Мак, чего вы хотите, того нельзя; мне никто не поверил бы: судей и присяжных невыгодно дурачить.

-- Вы не поняли меня, - возразил адвокат с полусмущенною улыбкою: - я не то хотел сказать, Джек, что вы думаете. Этот человек шел в Сакраменто, чтобы посетить свою сестру...

-- Дальше! - сказал Джек серьезно, видя, что Максвелл запнулся: - конечно, он шел только за этим... "Милый братец, милый дружок, пойдем теперь домой!".. Понятное дело! Я тоже только что хотел посетить подобное невинное существо - семнадцати лет, с голубыми глазами, растрепанною кудрявою головкою. Каждую неделю посещаю ее. Она говорит: он должен сегодня притти!.. - Он не докончил шутки, кинув взгляд на смущенное лицо Гэбриеля и его грустные глаза, глядевшие на него с грустной укоризною. - Ну! - обратился он запальчиво к Максвеллу: - посмотрим, чего вы хотите в самом деле, а?

-- Я ничего не хочу, кроме того, что сказал, - ответил тот живо. - Гэбриель шел к своей сестре - маленькой девочке.

-- Разумеется, ему теперь нельзя итти к ней, но ему необходимо видеть ее. Нужно только привести ее сюда. Не можете ли вы устроить это для него?

-- Разсчитывайте на меня! - ответил он услужливо. - Когда же мне за ней отправиться?

-- Теперь, сию минуту!

-- Хорошо! Сюда привести ее?

-- Нет, сюда она уже не успеет прибыть, а пошлите или сами привезите ее в Одноконный Стан.

-- Великолепно!.. Завтра она будет там, - сказал Джек, с быстротою молнии подбегая к двери, но снова обернулся и подозвал адвоката.

-- Слушайте, - шепнул он, мигнув своими красивыми глазами и легким движением головы указывая на узника: - я прошу вас не говорить шерифу, что я ему - Габриелю - друг; мы с Голлом поссорились в прошлом году - кажется в Морисвилле - обменялись пулями и с тех пор, понятное дело, мы еще довольно косо смотрим один на другого. Голл человек хороший, но не без предразсудков, и поэтому он мог бы счесть знакомство со мною дурною рекомендацией.

Максвелл кивнул головою, и Джек стрелою вылетел из комнаты.

Лицо его было так красно и он весь казался таким взволнованным, что Пит тревожно взглянул на него, когда он вошел в свой номер.

-- Боже, спаси нас грешных! Масса Джек, неужели вы пили после всего того, что вам наговорил доктор о вреде виски?! - воскликнул негр тоном глубокого огорчения, всплеснув руками.

Этого замечания было достаточно, чтобы возбудить в Гамлине насмешливый зуд и желание пошутить над Питом. Он страшно начал икать, подошел, сильно шатаясь, к Питу, толкнул его так, что несчастный старик повалился на пол, схватил его одною рукою за волосы, другою за горло и пьяным голосом потребовал "еще бутылку"! Затем он расхохотался, но минуту спустя, принял сюмый серьезный вид и строго спросил:

-- Что это значит, что ты тут валяешься на полу, как пьяная скотина?

-- О, Боже мой, масса Джек, вы меня ужасно перепугали; я уж подумал, что путешественники наугощали вас до такой степени.

-- Нет, меня не угощали, и я не пьян, как ты, старое животное!.. Если б ты поприлежнее читал "Развалины Вольнея" или те прекрасные правила приличия, которые я никак не могу вдолбить тебе в голову, то мне не приходилось бы так часто подбирать тебя с полу... Уложи мои вещи и найди какого-нибудь извозчика... Поскорее!

-- Мы едем в Сакраменто, масса Джек?

-- Мы? - Нет дружок; я еду один. То, что я теперь предпринимаю, явилось следствием долгого размышления; я проводил за этими думами целые ночи, обсуждая каждый шаг. И вот я дошел до того убеждения, что нам с тобою должно разстаться... Да, ты уничтожил все, что было во мне хорошого, высокого, святого!.. Пять лет тому назад, - продолжал он, - подходя к зеркалу и расчесывая свои черные кудри: - я попался в твои святотатственные руки; я был тогда еще юношей; только начинал входить в мужественный возраст; был несведущ во всем том, что узнал потом только под твоим пагубным влиянием; тогда я еще был честолюбив и шел прямою дорогою. Ну, а куда я теперь заехал!.. Эхо отвечает: "куда"? - но это ведь не что иное, как повторение моего вопроса... Нет, Пит, я должен бежать от тебя - и бегу!.. Жалкий обольститель моей молодости, старый резиновый человек с красными глазами - прощай на веки веков!

Очевидно, подобного рода тирады были не новостью для Пита, а потому он преспокойно укладывал чемодан, ничуть не обращая внимания на Гамлина. Только докончив свою работу, он взглянул на Гамлина, в то время как тот пел раздирающим душу голосом: "Да, да, мы должны разстаться, Пит!" и вариировал эту жалостную песню на всевозможные голоса и мотивы, кидая при этом самые лукавые взгляды на Пита. Но тот уже поднял чемодан на плечи и спросил:

-- Масса Джек, уж не замешана ли тут опять женщина, как в Сан-Антонио?

поле - и что разум твой совершенно ослаб от частого употребления рома и виски... Прощай, черная саламандра! Ты остаешься здесь, пока я не вернусь; если же я через два дня не вернусь, то приезжай в Одноконный Стан; когда будешь здесь расплачиваться, не бери себе больше семидесяти процентов за труд. Надеюсь, что этого будет для тебя достаточно и что ты сумеешь воспротивиться сильнейшему искушению - присвоить себе больше; ведь ты знаешь, что я уж стар и слаб, а ты еще молод и имеешь пред собою блестящую будущность. Прощай!

Он кинул горсть золота на кровать, тщательно надел шляпу и гордо вышел из комнаты.

Спустившись в первый этаж, он прошел в общую залу, где все еще обретался мистер Рейнор, и попросил этого господина простить ему то, что он сегодня по утру увеличил размер описываемой им громадной ели - в дупле которой он однажды видел пировавшим целое племя индейцев - на два фута. Потом он вежливо раскланялся с мистером и мистрис Рейнор, не обращая внимания на тут же присутствовавшого редактора, выбежал из залы и через минуту уж ехал в Сакраменто.

-- Интересный человек! - произнес мистер Рейнор, следя взорами за уезжавшим Гамлином.

-- И какой вежливый! - добавила мистрис Рейнор, улыбаясь весьма тонко.

тень на страну - в глазах тех, которые принимают их за представителей народонаселения.

-- Ах, Боже мой! - воскликнула мистрис Рейнор, надув губки. - Я уж право не знаю, в каком смысле принять ваши слова, видя, что ваши игроки и развратители общества так привлекательны, а ваши честные рудокопы - убивают людей, а потом преспокойно садятся чуть ли не рядом с нами, как будто ничего и не случилось.

Остроумный журналист не тотчас же ответил. Но потом он намекнул своими красноречивыми замечаниями - которые отличались высокой нравственностью, но которых мы не можем передать читателю за недостатком места - что, слава Богу! - еще существует гласность, не связанная никакими оковами, "все освещающая, открывающая, бичующая, срывающая покрывало с всех пороков и постоянно стоящая на страже"...

-- Что сделали с убийцей? - перебил его очень невежливо мистер Рейнор, с трудом скрывая зевоту.

здесь. Кажется, что с ним недолго будут возиться, а постараются поскорее прикончить.

-- Что вы хотите этим сказать? - спросил Райнор с любопытством.

-- А то, что давеча отправились вслед за ним трое из комитета общественной безопасности, который учрежден для того, чтобы вешать без суда, а по закону Линча всех убийц, разбойников и азартных игроков, - ответил редактор. - Может-быть, его преспокойно повесят на первом попавшемся дереве и - дело с концом, - добавил он, вызывая испуганное выражение на лицах своих слушателей.