В горном ущелье.
Глава IV

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: В горном ущелье. Глава IV (старая орфография)

ГЛАВА IV.

-- Неужели это "Три сосны"? - раздался сонный голос одного из пассажиров. - Значит, мы проспали более пяти миль? Не может быть. Не видно никаких огней. Почему мы остановились?

Остальные пассажиры тоже проснулись. Один из них открыл окно. В то же мгновение в нем показалось дуло двуствольного ружья. Все замерли от ужаса. В гробовой тишине послышался протяжный, протестующий голос возницы.

-- Это, конечно, не мое дело, но я только хочу сказать, что на этот раз вы заводите свои шутки черезчур далеко. Здесь нет и трех миль до станции "Три сосны", а там ведь сорок человек! Впрочем, это вам знать, а не мне!

Дерзкое нападение, очевидно, поразило даже молчаливого, флегматического возницу и побудило его в первый раз в жизни разразиться вышеприведенным протестом.

-- Ваша заботливость делает вам большую честь, - послышался в темноте голос, - и о ней надлежащим образом будет доложено нашему хозяину, но мы просили бы вас принять во внимание, что мы согласны принять на себя всякий риск, какой окажется необходимым в интересах нашего дела и наших клиентов. С своей стороны, и вы постараетесь упростить дело и, чтобы дать вашим пассажирам возможность пораньше поужинать на станции, передадите сюда вашу денежную шкатулку и почтовую сумку. Будьте осторожнее с тем ружьем, которое у вас лежит около них. В прошлый раз оно случайно выстрелило и, к нашему величайшему прискорбию, слегка ранило одного из пассажиров. Подобные случайности, нарушая мир и согласие наших встреч, заслуживают величайшого сожаления.

-- Чорт! - шопотом, но очень явственно произнес один из наружных пассажиров.

-- Благодарю вас, - спокойно ответил тот же голос, - я вас совершенно не заметил, а теперь попрошу вас сойти вместе с прочими пассажирами.

Голос приблизился, и при свете потайного фонаря, наведенном на дилижанс, пассажиры увидели, что он принадлежал полному мужчине средняго роста, в черной маске, из под которой все-таки можно было разглядеть часть гладкого, безбородого лица и красивый, но насмешливый рот. Этот субъект, прочистив глотку легким подготовительным кашлем, как это делают бывалые ораторы, подошел к окну и, к удивлению Кея, начал гладкую, витиеватую речь, как об этом рассказывал рудокоп.

-- Господа, обстоятельства, находящияся вне нашей власти, вынуждают нас покорнейше вас просить выйти из экипажа, стать в один ряд и поднять вверх руки. Просидев очень долго в неудобном положении внутри кареты, вы найдете эту позу довольно приятной, а замена спертой атмосферы кареты свежим ночным воздухом Сиерры также покажется вам живительной и полезной. С другой стороны, нам это даст возможность освободить вас от так называемых ценных вещей, в форме золотого песка и монет, которые, к сожалению, слишком часто вверяются недостойным рукам, да и сами по себе, как учит нас нравственная философия, служат корнем всех зол. Как людям деловым, я думаю, нет нужды указывать вам, что быстрота и неукоснительность в исполнении нашего желания значительно сократит всю процедуру, которая очень часто затягивается без всякой пользы и, главное, ко всеобщему неудовольствию.

Он отступил назад с прежнею методичностью, которая свидетельствовала о давней привычке, и велел своим товарищам разомкнуть ружья, направленные на пассажиров. Несмотря на все изумление, негодование и волнение пассажиров, это безстыдное краснобайство до некоторой степени затронуло их юмористическую жилку, и несколько пассажиров, нерешительно выходя из экипажа, даже истерически хихикнули. Возможно, впрочем, что этому отчасти способствовал и вид наведенных за, них ружейных дул.

Две маски стали обыскивать пассажиров. Свет фонарей отражался на блестящих ружьях, а оратор продолжал свои витиеватые комментарии:

-- Достойно всяческого сожаления, что деловые люди, вместо того, чтобы доверить свою собственность законно учрежденному транспортному обществу, продолжают брать ее с собой, - что не только не способствует сохранности вещей, но является несправедливым по отношению к транспортной компании и представляет один из самых неудобных способов передвижения. Обращаем ваше внимание также на то обстоятельство, что хотя, по общему правилу, мы никому не возбраняем обзаводиться обыкновенными предметами обихода, каковы: кольца, часы и т. п. вещи, мы предоставляем себе право конфисковать такия вульгарные и неуместные украшения, как бриллианты или массивные золотые цепочки.

Обыск был уже кончен, но очевидно было, что оратор еще готовит какое-то более эффектное заключение. Снова откашлявшись и став перед нетерпеливыми, но недоумевающими пассажирами, он с серьезным видом обвел их взором. Затем, с замечательно ловко сыгранным видом сожаления и извинения, он медленно начал:

но в интересах самой элементарной гуманности мы вынуждены избавить джентльмена, стоящого на левом фланге, от сапог, которые, очевидно, причиняют ему большие страдания и затрудняют его движения. Точно так же мы очень редко отступаем от правила, по которому наши клиенты обязаны в продолжении всего осмотра держать руки поднятыми вверх, но мы с радостью сделаем исключение в пользу следующого господина и позволим ему передать нам его слишком тяжелый револьверный чехол, который ужасно оттягивает его бок.

-- Господа! - продолжал он, слегка возвышая голос и делая рукой успокоительный жест, - вам нечего бояться! Негодующее движение, которое сделал только что наш общий друг, не имело целью вытащить револьвер, - потому что там нет никакого револьвера.

Он умолк, между тем как его товарищи проворно отобрали у фермера его сапоги и у рудокопа револьверный чехол. Затем оратор направился к карете, в которой оставалась дама, неподвижно сидя в своем углу.

-- А теперь, - продолжал он, словно колеблясь, - мы должны совершить последнее и самое неприятное отступление от наших правил. Во всех очень редких случаях, когда на нашу долю выпадала честь иметь дело с прекрасным полом, нашим неизменным обыкновением было не только щадить собственных дам, но и вообще не тревожить их. Но теперь, к нашему неизмеримому сожалению, мы должны сделать исключение. Эта дама, по мягкости своего сердца и из вежливости, свойственной этому полу, приняла на себя не только присмотр, но и ответственность за пакет, навязанный ей одним из пассажиров. Мы надеемся, - мы даже уверены, господа, что большинство вас согласится с нами и признает, что такая постыдная и неблагородная попытка обойти наши правила и посягнуть на неприкосновенность женщины не должна остаться безнаказанной. Для вашей собственной пользы, сударыня, мы вынуждены просить вас передать нам корзинку, находящуюся под вашим сиденьем. Она будет возвращена вам, как только мы получим оттуда интересующий нас пакет.

-- Позвольте! - с негодованием воскликнул законовед, указывая на Кея. - Вот человек, которого вы оставили в покое. Он позже нас всех сел в карету. Значит, он ваш сообщник?

дома, пока шериф Сиерры искал нас.

Он остановился и затем совершенно другим голосом и тоном грубо закричал:

-- Ну, а теперь марш в карету, живо! А вам, сэр, - добавил он, обращаясь к Кею, - я бы посоветовал сесть на империал. Ну, кучер, валяй во всю прыть, когда услышишь сигнал, и... ты сам увидишь, что будет дальше.

Он отошел назад и словно провалился в темноту. Свет одного фонаря - человек, державший его, оставался невидим - озарял ружейные дула, направленные на кучера. В запертой карете послышался было шум голосов, но раздавшийся во мраке сердитый окрик: "Молчать!" - водворил тишину.

Мгновения медленно ползли. Пассажиры едва смели дышать. Вдруг в отдалении послышался резкий свист, одновременно с этим ружейные дула исчезли, бич возницы хлестнул по лошадям, и карета сорвалась с места.

карета прыгала, колыхалась во все стороны и чуть не опрокидывалась на каждом ухабе. Вскоре из кареты послышались крики негодования и испуга, но кучер не обращал на них внимания. Наконец, одно окно опустилось и адвокат воскликнул:

-- Что это такое? Ведь за нами нет погони! Этак мы можем себе шеи сломать!

-- А что же, вам хочется иметь дело с этим дьяволом? - ответил кучер и снова щелкнул бичем. Придорожные деревья казались непроницаемой стеной впереди кареты, разступались, пробегали по обеим сторонам и снова смывались позади, а карета все мчалась вперед. Если дорога шла под гору, дилижанс со скоростью лавины спускался вниз и затем снова взлетал наверх, ничуть не замедляя своего хода. Казалось, будто тяжелый экипаж был окрылен какою-то собственною дьявольскою энергией. Он крошил своими массивными колесами камни, наклонялся на бок при крутых поворотах и снова выпрямлялся в неудержимом стремлении вперед, пока, наконец, сквозь деревья не заблистали огни станции "Три сосны". Тогда кучер издал ряд оглушительных криков, которые опередили бег лошадей и подняли тревогу на станции. Тотчас замелькали по всем направлениям маленькие огоньки, и карета остановилась на передней окраине поселка, перед толпою недоумевающих лиц.

Возница воскликнул:

-- Нас ограбили на дороге, менее, чем в трех милях отсюда, а вы тут сидите, разиня рты! Будь вы молодцы, вы бы погнались за разбойниками, прежде чем те разсыпались по лесу.

своих растерянных пассажиров. Когда Кей, сошедши с империала, смешался с ними, он был встречен враждебными и негодующими взорами; его спутники не могли забыть исключения, сделанного в его пользу разбойниками, и очевидно было, что ни объяснения оратора по этому поводу, ни угрюмое ручательство возницы в его благонадежности не удовлетворило их. Некоторое время это забавляло его, в особенности, когда он вспомнил, что впервые явился к ним в обществе того таинственного всадника, которого некоторые пассажиры заподозрили в одном из замаскированных разбойников. Но его довольно чувствительно задело то обстоятельство, что прекрасная незнакомка, повидимому, разделяла их нерасположение, и на первое же его вежливое замечание ответила с леденящею холодностью. Так как теперь его романтическия иллюзии потерпели крушение, то это обстоятельство не произвело бы на него сильного впечатления, если бы, странным образом, вдруг не воскресило всех его прежних подозрений. Он задумался о том, неужели необыкновенная проницательность, обнаруженная разбойничьим оратором во время обыска, имела лишь теоретическое основание. Нельзя-ли было думать, что кто-нибудь выдал ему тайну каждого пассажира? Не могла-ли она, сидя одна в карете, иметь какое-нибудь сообщение с шайкой? Вдруг его осенило: он вспомнил, что она открывала окно, чтобы впустить свежий воздух! В это время она легко могла выбросить какой-нибудь сигнал. Если так, если она, действительно, была соучастницей, то совершенно ясно, что в интересах собственной безопасности она должна была поддерживать нелепое подозрение, которое пассажиры питали против него. В нем проснулся прежний интерес; несколько минут тому назад он почти готов был прекратить свои поиски и вернуться назад. Но теперь он решил следовать за нею до конца. И хотя он уже не предавался прежним софистическим мудрствованиям, тем не менее, по какому-то особенному чувству чести, он не счел возможным мстить ей, поделившись своими подозрениями с прочими пассажирами. Когда карета снова двинулась в путь, он занял место на империале и оставался там до следующого вечера, когда они прибыли в Джемстаун. Здесь большинство ограбленных пассажиров должно было остаться в ожидании, пока их родные и знакомые не получат известия о постигшей их катастрофе. К счастью для Кея, снисходительность разбойников, возмутившая пассажиров, оставила его кошелек полным, и он мог безпрепятственно продолжать свой путь. Он оставался на империале и отсюда незаметно следил за дамой.

С прибытием в Стоктон это наблюдение сделалось довольно трудным. Стоктон был конечным пунктом следования дилижанса, и отсюда шла целая сеть сообщений. Если бы Кею даже посчастливилось узнать направление, по которому дама разсчитывала продолжать свой путь, то его присутствие должно было броситься в глаза и возбудить в ней подозрения. Но здесь на помощь ему пришло случайное обстоятельство, которому он опять приписал происхождение свыше. Когда прислуга начала снимать с крыши дилижанса багаж, он услышал, что один из агентов велел другому наклеить на чемодан "дамы" билетик "в Сан-Луи". Тут Кею пришел в голову план, который устранял все затруднения, хотя и сопровождался риском потерять всякий след. В Сан-Луи можно было проехать двояким образом: один путь был прямой, хотя и более медленный - в почтовой карете; другой - пароходом и железной дорогой, через Сан-Франциско. Если он поедет пароходом, то можно надеяться, что она не заметит его, хотя бы сама ехала на том же пароходе; если же она предпочтет почтовую карету, - что было вероятно, так как женщины обыкновенно избегают суетливых пересадок, - то он прибудет в Сан-Луи, через Сан-Франциско, часом раньше, нежели она. Он решил поехать пароходом. Внимательное наблюдение из окна офицерской каюты за пассажирами, проходившими через трапп на пароход, убедило его, что незнакомка предпочла почтовую карету. Теперь, когда он потерял ее из виду, было, конечно, возможно, что она совсем ускользнет от него, но этот риск ему казался небольшим. Кей продолжал находиться под влиянием одного ничтожного обстоятельства, которое сильно задело его романтическую и суеверную жилку.

Открытие, что незнакомая дама, по всей вероятности, едет в Сан-Луи, особенно поразило его. Трудно было найти какую-нибудь связь между этим городом и пустынным горным краем, с которым она только что разсталась; более неудобного, неприятного и неподходящого убежища нельзя было для нея придумать. Здесь не представлялось возможности ни для распоряжения добычей, ни для сношений с тайной. Гораздо безопаснее в этом отношении был бы любой многолюдный город. Старинная испанская миссия и монастырская конгрегация, заснувшия в своей аркадской глуши, сохранили своей первобытный характер, вопреки всем американским усовершенствованиям и социальным переменам. Он знал этот городок хорошо. От причудливых монастырских корридоров, где протекли лишь безмятежные годы его полной событий юности, до длинной аламеды, или двойной аллеи старых деревьев, которая соединяла коллегию с монастырем Св. Луизы, заключавшем в себе некоторые из предметов его юношеского обожания, - ему все было знакомо, здесь впервые получили пищу его романтическия наклонности. Теперь его забавляла ирония судьбы, сделавшей этот городок свидетелем его более поздняго безумства, но в то же время в нем говорило неприятное сознание, что это безумство заходит слишком далеко. Когда он явился в гостинницу Сан-Хозе и, поместившись в углу балкона, стал ожидать прибытия дилижанса, его безпокойство достигло небывалых размеров. Сердце у него неистово билось, когда карета подъехала. Она была тут! Но рядом с нею, когда она вышла из экипажа, был таинственный всадник! Кей безошибочно узнал эту широкоплечую фигуру, хотя не мог того же сказать об его лице, так как в прошлый раз не успел его разглядеть под шелковым платком. Изумленный этим неожиданным открытием, он мог только поздравить себя, что ехал на империале дилижанса. Его присутствие внутри кареты, конечно, встревожило бы незнакомца, и дело могло бы не дойти до этого убедительного разоблачения. Весьма вероятно, что при помощи подставных лошадей и более коротких тропинок он догнал дилижанс и присоединился к незнакомке в Стоктоне. Но с какою целью? Чемодан, принадлежавший незнакомке, всю первую половину пути лежал нетронутый на крыше кареты, а в Стоктоне на глазах Кея был отправлен дальше; стало быть, в нем не могла заключаться добыча.

В книге путешественников стояло просто: "м-сс Баркер из Стоктона", о спутнике не было упомянуто. Последний исчез так же таинственно, как и явился. Кею удалось только узнать, что она заняла нумер в том же этаже, где и он, и не выходила из него всю остальную часть дня. Никто, повидимому, не знал её. Кей почему-то не решался пуститься в более явные разспросы или прибегнуть к помощи прислуги, быть может, он не хотел преждевременно запутать незнакомку в дело. Однажды, проходя мимо её двери, он услышал её смех, звучавший такою сердечностью и невинностью, которые совершенно не соответствовали тяжести подозрений Кея и положительно поставили его втупик. Но вскоре его более обезпокоило другое обстоятельство. Зорко следя за всеми движениями своей соседки, он соблюдал при этом величайшую осторожность и не только не занес в книгу своей фамилии, но и прямо просил хозяина гсстичницы, с которым был знаком, скрыть его пребывание. Но на следующее утро после своего приезда, когда швейцар не сразу откликнулся на его звонок, он настолько забыл осторожность, что вышел на лестницу, находившуюся недалеко от комнаты незнакомки, и, перегнувшись через перила, громко позвал слугу. Он еще стоял у перил, когда послышался легкий скрип двери, и он инстинктивно почувствовал, что сзади на него кто-то смотрит; он медленно обернулся, но дверь мгновенно закрылась, и он услышал только шелест платья. Он был крайне раздосадован своею глупою неосторожностью, но уже было поздно. Узнала-ли его таинственная беглянка? Может быть, и нет: их глаза не встретились, и она не видела его лица.

Его знакомство с этим старинным городком позволяло ему разнообразить надзор за дамой. Иногда он следил за подъездом гостинницы из окна биллиардной, которая находилась насупротив и была ему хорошо знакома в прежние дни. Каково же было его удивление, когда в тот же день, поместившись у своего наблюдательного пункта, он увидел незнакомку, возвращавшуюся в гостинницу, между тем как несколько минут тому назад он был уверен, что она дома. Неужели она вышла через какой-нибудь другой ход? Или она переоделась? Но когда он вечером возвратился в свой нумер, его ждал сюрприз, который столько же говорил о смелости незнакомки, как и о том, что Кей не ошибся насчет её личности. На его изголовьи лежала увядшая веточка пахучого горного папоротника, растущого только в Сиерре. Она была перевязана узенькой голубой ленточкой и, очевидно, была положена здесь, с целью обратить его внимание. Когда он взял ее в руки, он почувствовал тонкий аромат, который живо напомнил ему о маленьком лесистом ущелья гор. Он позвал служанку. Она не могла объяснить, откуда взялась эта ветка, и не видела, чтобы кто-нибудь входил в комнату. Он осторожно вышел в корридор; дверь нумера, занятого незнакомкой, была открыта, комната была пуста. "Барыня, - сказала служанка, - перед вечером съехала". Он держал в руках доказательство её личности, но она сама исчезла! Что она узнала его, теперь не было сомнения, но отгадала-ли она его истинную цель, или видела в его поступках сантиментальное увлечение, которое ее тем более забавляло, что он не мог разсчитывать на успех и она была безопасна от всякого преследования? В обоих случаях он остался в дураках. Он сам не знал: досадовать-ли ему, или радоваться, что приходится прекратить свою безумную погоню.

он позабыл о своем огорчении и разочаровании. Луна медленно шествовала по небу, серебря своими лучами мостовую между прямыми рядами темных дерев, окаймлявших собою пестрые тротуары, составленные из черных и белых плиток, Слабый звон колокольчика трамвая, послышавшийся в отдалении, показал ему, что и здесь время не прошло без нововведений. Вагон приблизился к нему, поровнялся с ним и прошел вперед, как вдруг, взглянув небрежно на его слабо освещенные окна, он увидел в одном из них профиль лица, которое считал исчезнувшим навсегда!

вагон сейчас остановится на противоположном углу улицы. Он замедлил свои шаги. Из вагона вышла дама, - это была она! Она повернула в боковую улицу, тонувшую в тени нескольких низких пригородных домов, а он отважно последовал за нею. Он твердо решил открыть её тайну, и, если понадобится, прямо заговорить с нею. Он отлично сознавал, что делает, и какие неприятные последствия это может повлечь за собою; он понимал всю смелость своего поступка, но в его левом кармане лежала веточка папортника, которая служила для него оправданием. Он знал, как опасно затрогивать вероятную сообщницу бандитов, но в его правом кармане лежал револьвер, который был для него защитой. Наконец, их было только двое; од был готов на все.

Он приближался к монастырю, находившемуся в самой старой и заброшенной части города. Он не скрывал от себя всего значения этого обстоятельства. Даже в прежнее время ветхия кирпичные здания, примыкавшия к стенам монастырского сада, служили притонами для мексиканских бродяг и преступников. Дорога становилась все более неровной и ухабистой; по обеим сторонам улицы виднелись странные очертания полуобвалившихся черепичных крыш, под которыми зияли разрушенные двери. Кей был готов на самое худшее. Когда впереди показались ветхия, но еще массивные стены монастырского сада, высокая, грациозная фигура в черном платьи, за которой об следовал, внезапно свернула под тень стены. Кей ускорил шаги, для того чтобы незнакомка опять не ускользнула от него. Но она остановилась и некоторое время не двигалась с места. Кей тоже остановился. Через секунду незнакомка исчезла!

Он быстро побежал вперед, к тому месту, где она стояла, и очутился перед большими железными воротами. В центре их находилась маленькая калитка, которая в ту минуту, когда Кей подошел к ней, скрипнула на своих заржавленных петлях. Он протер свои глаза: здание, ворота, стена, - все это было удивительно знакомо! Он отступил немного назад и снова вгляделся. Он не ошибся.

Он стоял у ворот монастыря "Сердца Иисусова".