В горном ущелье.
Глава V

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: В горном ущелье. Глава V (старая орфография)

ГЛАВА V.

На следующий день после дерзкого нападения на дилижанс флегматический хозяин лесопильни пребывал спокоен и невозмутим, как всегда, в своем обычном уединении. Весть, которая облетела весь горный склон вдоль и поперек, не достигла песчаных берегов высохшей речки; паника ограничилась раионом почтовой дороги, и ни один из гонцов не соблаговолил свернуть на единственную тропинку, которая вела вдоль скалистого выступа на лесопильню. Уединение Коллинсона не было в этот день нарушено даже ни одним угрюмым эмигрантом из долин с его скучной повестью о трудах и лишениях. Птицы ближе подлетали к заброшенной лесопильне, словно ободренные необычною тишиной. На вязкой почве у наливного колеса в это утро медведь оставил свой почти человеческий след, а когда Коллинсон вернулся домой с своим убогим скотом, он застал золотистую векшу - прелестное, воздушное дитя темного леса, - которая преспокойно сидела на прилавке и в своих детских ручках держала сухарь. Коллинсон был полон своих излюбленных мечтаний и дум; даже у дровяной кучи он то и дело впадал в раздумье и, опершись на свой топор, погружался в такую неподвижность, что изумрудно-зеленая ящерица, взобравшись на полено, заснула у самых его ног.

К вечеру поднялся ветер, - сначала в виде отдаленного гула, проносившагося по всему склону и замиравшого на полдороге, не достигнув вершины. Затем он колыхнул верхушки высоких дерев позади лесопильни, но не тронул ни лесопильни, ни сухих листьев, которыми было устлано ложе реки. Гул становился продолжительнее, пока не превратился в несмолкаемый рев какого-то отдаленного моря, а затем, наконец, ветер добрался до самого края обрыва, развеял струйку дыма, вившуюся над приземистой трубой, застучал покоробившимися дощечками кровли, задвигал внутренними стропилами и завыл у выдающихся наружных углов крыши. В девять часов Коллинсон завернулся в одеяло и, улегшись, по обыкновению, на полу перед огнем, заснул.

Было уже после полуночи, когда его разбудил знакомый грохот камней, катившихся вниз; как всегда, лесопильня задрожала до основания и раздался даже громкий стук в дверь, какой он уже слышал однажды. Он принял все это за хорошо знакомое явление природы и повернулся на другой бок, чтобы снова заснуть, как вдруг дверь распахнулась, какая-то фигура перешагнула через его распростертое тело и направила на его голову дуло ружья.

Он бросился в сторону, к своему ружью, стоявшему подле печки. Еще секунда - и это было бы его последним движением, и нарушить уединение Сета Коллинсона уже не мог бы ни один смертный. Но в комнату вошел второй человек и резким толчком подбил ружье первого кверху, так что единственный выстрел, раздавшийся в эту ночь, никому не причинил вреда. Коллинсон почувствовал, что сзади кто-то крепко схватил его за руки; сквозь дым выстрела он смутно увидел, что комната наполнилась вооруженными людьми в масках, а через минуту он был связан по рукам и посажен на стул. По сигналу, трое мужчин оставили комнату, и Коллинсон слышал, как они начали шарить по всему дому и вокруг него. Человек с гладко выбритым подбородком, отделился от двери, и тотчас двое мужчин, стоявших около Коллинсона, отступили назад с поспешностью, говорившей о строгой дисциплине. Подошедши к прилавку, незнакомец налил себе стакан водки, медленно выпил, а затем, ставши перед Коллинсоном, прислонился плечом к очагу, подбоченился одною рукой и слегка откашлялся.

Будь Коллинсон наблюдательным человеком, он бы заметил, что первые двое мужчин опустили глаза и переступили с ноги на ногу с видом нетерпеливого ожидания. А если бы он присутствовал при ограблении почтовой кареты, он узнал бы в бритом субъекте "оратора". Но Коллинсон смотрел на него лишь с своим упорным, невозмутимым терпением.

-- Мы чрезвычайно сожалеем, что нам пришлось совершить насилие над джентльменом в его собственном доме, - нагло начал оратор. - Но мы считаем своим долгом предупредить повторение того неприятного инцидента, который имел место при нашем первом появлении. Нам желательно, чтобы вы ответили нам на несколько вопросов, и мы чрезвычайно рады, что вы еще в состоянии это сделать, что казалось весьма невероятным несколько минуть тому назад.

Он остановился и снова откашлялся.

-- Сколько здесь человек, кроме вас?

-- Ни одного, - ответил Еоллинсон.

Оратор посмотрел на товарищей, которые только что вернулись с своих поисков. Те многозначительно кивнули головами.

-- Хорошо! - снова начал он. - Вы сказали правду, - прекрасная привычка, которая замечательно облегчает дело. Скажите далее, есть в этом доме комната с дверью, которая запирается? Ваша выходная дверь не запирается.

-- Нет.

-- Ни погреба, ни сарая?

-- Нет.

-- Это очень жаль, потому что в таком случае мы, совершенно вопреки нашему желанию, принуждены будем еще продержать вас связанным. В кратких чертах дело заключается в следующем. Некоторые неотложные обстоятельства вынуждают нас занять этот дом на несколько дней, - может быть, даже на неопределенный срок. Мы слишком чтим священные обычаи гостеприимства, чтобы выгнать вас отсюда; для нас ничего не может, более неприятного, нежели побудить вас самолично разнести о нас такую худую славу по всей рыцарской Сиерре. Таким образом нам приходится держать вас в качестве пленника, - если, впрочем, вы не примете нашего предложения. Оно заключается в следующем: Мы готовы дать вам пятьсот долларов за этот дом, в том виде, как он стоит теперь, под условием, чтобы вы оставили его и отправились с товарным обозом, который выступит завтра утром в нижнюю долину до Томпсонова Прохода; при этом вы обязуетесь в три месяца выехать из штата и сохранить всю историю в тайне. Трое из этих джентльменов будут вас сопровождать, дабы напоминать вам своими ружьями о ваших обязанностях. Что вы скажете на это?

-- Вы знаете, с кем вы говорите? - глухо спросил Коллинсон.

-- Вы напомнили нам, - вкрадчиво произнес оратор, - что мы еще не имеем удовольствия знать этого.

-- Меня зовут Сет Коллинсон.

В комнате царила гробовая тишина, и взоры всех были обращены на двух собеседников. Улыбка застыла на губах оратора.

-- Откуда? - нахально продолжал он.

-- Из Миссури.

-- Вот и отлично! Вы можете туда возвратиться через Томпсонов Проход. Но вы ничего не ответили на наше предложение.

-- Я не намерен ни продавать дома, ни уходить из него, - ответил Коллинсон.

- Можно спросить, почему вы не соглашаетесь продать дом? Вам не нравится наша цена?

-- Этот дом - не мой, - медленно ответил Коллинсон. - Я построил его для своей жены, которую оставил в Миссури. Это её дом. Я намерен удержать его и жить здесь, пока она не приедет! И если я вам скажу, что она умерла, тогда вы поймете, можете-ли вы разсчитывать купить его.

Слушатели невольно вздрогнули при этих словах, а затем в комнате воцарилась такая глубокая тишина, что явственно был слышен вой ветра, бушевавшого на горном склоне. Рослый мужчина в маске, которая почти не закрывала его густых усов, все время терпеливо ждал конца переговоров, презрительно повернувшись спиною к оратору; теперь он вдруг обернулся и сделал шаг вперед, как будто желая стать между говорившими. Из угла послышалось какое-то восклицание.

-- Молчать! - резко воскликнул оратор.

Затем, повернувшись к остальным, он крикнул еще более грозно:

-- Возьмите его и поставьте снаружи, под стражей. А затем все - прочь отсюда!

Пленник был поднят на руки и вынесен наружу; комната в один миг опустела, и в ней остались только оратор и рослый мужчина с большими усами. Они одновременно сняли маски и посмотрели друг на друга. У оратора было гладкое, истощенное лицо, полные, чувственные губы окаймлялись по углам насмешливыми морщинками. Человек, стоявший перед ним, повидимому, превосходил его как в физическом, так и в нравственном отношении, хотя отличался недовольным и мрачным выражением лица. Он бросил быстрый взгляд вокруг, чтобы удостовериться, что они остались одни, и затем сказал, нахмуривая брови:

-- Не нравится мне это, Чиверс! Это ваше дело, но в общем вышла очень гнусная история!

-- Вольно же вам было подбить ружье Брайса! Не сделай вы этого, мы избежали бы всяких неприятностей, - хотя, конечно, никто не подозревал, что этот пес - её муж, - с горячностью возразил Чиверс.

-- Если вы хотите избежать неприятностей этим путем, то еще не поздно, - насмешливо ответил другой. - Скажите ему, что вы тот человек, который убежал с его женой, и тогда можете уладить дело вдвоем у обрыва, в двенадцати шагах. Ребята будут вашими секундантами. В самом деле, - прибавил он, чтобы усилить насмешку, - я уверен, что они именно этого и ожидают.

-- Очень вам благодарен, м-р Джек Риггс, - язвительно ответил Чиверс. - Конечно, для некоторых было бы несравненно удобнее, если бы перед разделом добычи шальная пуля свалила меня в пропасть; по вашим строго рыцарским взглядам, было бы вполне справедливо, чтобы я, и без того лишенный покровительства законов, застрелил человека, который, быть может, ни разу не брал в руки револьвера. Но я, как мужчина и как равноправный с вами товарищ, смотрю на дело иначе. Вы, как видно, меня несовсем понимаете, любезный Джек. Если вы не цените человека, который во всей Калифорнии считается начальником шайки; человека, речи и обращение которого сделали его популярным, - да, чорт возьми, популярным, среди мужчин, женщин и даже детей; слова и поступки которого описываются в газетах; которым все интересуются; который пользуется такими симпатиями толпы, что судьи не решаются издать приказ об аресте его, а констебли его исполнить, - если вы не видите пользы подобного человека, то зато я вижу. Смотрите, вот вам целых полтора столбца из газеты "Сакраментская Уния", посвященных нашей последней проделке; здесь меня величают "Клодом Дювалем Сиерры" и говорят о моем вежливом обращении с дамой! С дамой, чорт возьми! - то-есть его женой и нашей соучастницей! Эх, дорогой Джек, вы не только не имеете деловой сметки, но, но, честное слово, недоступны даже для юмора! Ха-ха-ха!

Несмотря на этот легкомысленный и цинический тон, несмотря на это шутливое преувеличение, в его голосе звучало какое-то жалкое тщеславие; не что иное, как самодовольство, покрыло румянцем его щеки и растянуло в улыбку его толстые губы. Риггс нахмурился еще больше.

-- Но вы знаете, что она ненавидит это и, если бы могла, убежала бы даже от вас, - ответил он. - Подумайте, что она наделала бы, еслиб знала, что её жизнь здесь. Наша жизнь у нея в руках.

-- Это ваша вина, м-р Джек Риггс. Вам угодно было притащить в нашу хижину свою сестру с её проклятым простодушием и монастырскою невинностью. До того моя подруга была довольно кротка. Но и это вздор. Я не боюсь её. Нет женщины, которая согласилась бы оставить Годфри Чиверса ради своего мужа! Кроме того, она ведь теперь уехала. Она разсчитывает навестить вашу сестру в монастыре, как только ей удастся передать ценные бумаги Чарли. Подумайте только, как она всю дорогу до Стоктона ехала с этим дурнем-адвокатом и его бумагами, которые мы опять положили в её дорожную корзину, - и он рассказывал, что приостановит по ним платежи и дал ей письмо отправить на почту! О, пока она вернется, мы десять раз успеем освободиться от её мужа. Если он не уйдет добровольно...

-- Ни под каким видом, Чиверс! Слышите? Раз навсегда вам говорю! - прервал его Риггс тоном, не допускавшим возражений. - Если вы не понимаете, что убийство мужа этой женщины испортит вашу хваленную репутацию, которой вы так гордитесь, и вооружит всех против нас, то я понимаю это и не допущу этого. Довольно гнусно с нашей стороны и то, что мы ворвались сюда, и я согласился на это только потому, что в этом забытом Богом и людьми месте можно безопасно разделить наше добро и удалить его с больших дорог.

-- Ну, так пусть она остается в монастыре, и чорт с нею! - грубо воскликнул Чиверс. - Она будет очень рада жить с вашей сестрой, и нечего бояться, чтобы ее там тронули.

-- Но и этому я намерен положить конец, - резко возразил Риггс. - Я не желаю, чтобы моя сестра продолжала знаться с нашей соучастницей или вашей любовницей. Довольно этого, - вы поняли меня?

Оба стояли рядом, прислонившись в дымовой трубе. Чиверс посмотрел в лицо своему товарищу, и его рот искривился в злую улыбку.

-- Кажется, я понял вас, м-р Джек Риггс, или - виноват! - Риверс, или как там ваша настоящая фамилия, - медленно начал он. - Вы ничего не имели против общества, Сади Коллинсон, любовницы судьи Годфри Чиверса, из Кентукки, когда явились к нам, как снег на голову, в нашу маленькую хижину в ущельи. Мы - я и она - жили там идиллической, пастушеской жизнью, вдали от критических взоров общества... и Коллинсона, повинуясь лишь голосу природы и маленьких птичек. Это было счастливое время, - продолжал он с притворным вздохом, не обращая внимания на нетерпеливый жест своего товарища. - Вы были тогда молоды, начали свою борьбу с обществом и только что совершили свой первый подвиг. Это был очень глупый, неловкий и необдуманный подвиг, м-р Риггс, - простите мне эту смелость. Вы нуждались в деньгах, потому что погорячились в игре; поэтому вы остановили почтовую карету, желая ограбить счастливого игрока, и должны были убить двоих, чтобы получить назад свои жалкие тысячу фунтов, при чем напугали всех пассажиров и проворонили денежный ящик Велльса, Фарго и Комп. с пятьюдесятью тысячами долларов. Это был глупый, опрометчивый, жестокий поступок, м-р Риггс, и я, кажется, в свое время говорил вам об этом. Это значило понапрасну тратить энергию и материал и сделать из себя не героя, а глупого преступника! Кажется, я уже доказывал вам это и пояснял, как можно было сделать.

-- Можете об этом не распространяться, - нетерпеливо прервал его Риггс. - Вы изъявили желание сделаться моим соучастником и сделались.

-- Извините. Заметьте, мой пылкий друг, я утверждаю, что вы - именно вы - отравили наш безпорочный Эдем ущелья, вы были змеем-искусителем, и эта самая Сади Коллинсон, которая теперь для вас так ненавистна, принуждена была сделаться нашей соучастницей, так как вы знали, что она - моя любовница. Вы ничего не имели против нея, когда мы составляли свою шайку, и её дом сделался нашим притоном и убежищем. Вы пользовались её женским умом и ловкостью, когда нужно было сбывать нашу добычу; вы, как и остальные, воспользовались теми тайнами, которые она узнала, будучи моей любовницей, подобно тому, как согласились прибегнуть в более утонченным приемам её возлюбленного - вашего покорнейшого слуги, - когда ваше лицо сделалось известным шерифу, и ваши прежние способы были признаны грубыми и жестокими. Простите, м-р Риггс, но я вынужден настаивать на том, что вы явились во мне и Сади Коллинсон так же непрошенным, как сегодня - к её мужу.

-- Довольно! - сердито произнес Риггс. - Я признаю, что она - полноправный член нашей шайки и должна получить свою долю, - или вы вместо нея, - насмешливо добавил он. - Но это не значит, что она имеет право мешаться в мои семейные дела.

-- Еще раз прошу извинения, - мягко перебил его Чиверс. - Ваша память, любезный Риггс, удивительно вам изменяет. Мы знали, что у вас есть в горах молодая сестра, от которой вы хотели скрыть ваши истинные занятия. Мы уважали и, я уверен, всегда будем уважать ваше благоразумное молчание. Но вспомните, как вы ночью везли ее в школу - за два дня до пожара, - как недалеко от Скиннера вас узнали, вы должны были бежать с нею, чтобы спасти свою жизнь, и привезли ее к нам, вашим старым преданным друзьям, "м-ру и м-сс Баркер, из Чикого", жившим с идиллической лесной глуши. Вспомните, как мы обманули ее, - да, вдвойне обманули ее, и скрыли от нея вашу тайну. И помните-ли вы, как эта женщина, - моя любовница и наша соучастница, - во время нашего отсутствия спасла ее от пожара на нашей единственной лошади, догнала дилижанс и доставила ее в монастырь.

Риггс направился к окну, затем вернулся назад и протянул руку.

Тот пожал его руку, и Риггс, после некоторой нерешительности, продолжал:

-- Но, чорт возьми, Чиверс, поймите же, что Алиса - молоденькая девушка, а та женщина... вы знаете, что я хочу сказать. Кто-нибудь может узнать ее, и это будет для Алисы хуже, чем если бы все знали, что за человек - её брат. Этих двух вещей достаточно, чтобы погубить девушку навеки.

-- Джек, - сказал вдруг Чиверс. - Вы хотите отделаться от этой женщины? Ну, была не была! Из-за нея мы чуть не поссорились, и я буду с вами откровенен, как подобает двум мужчинам. Я отказываюсь от нея! И без нея довольно есть женщин на свете, а мы с вами, во всяком случае, товарищи!

-- Значит, вы бросаете ее? - медленно произнес Риггс, пристально глядя на своего товарища.

Риггс не только не обратил внимания на протянутую ему руку, но принял прежнее недовольное выражение, с тою лишь разницей, что теперь к нему примешивалось и отвращение.

-- Оставим это пока, - отрывисто сказал он. - И без того мы довольно говорили здесь наедине. Люди ждут нас.

Он круто повернулся и направился во внутреннюю комнату. Чиверс некоторое время оставался неподвижно у печи, пока застывшая улыбка не сбежала с его искривившихся губ, - затем подошел в прилавку, налил себе второй стакан водки, залпом выпил его и с полуопущенными веками, едва прикрывавшими его зловещие глаза, последовал за своим товарищем.

Члены шайки, за исключением часовых, разставленных на скалистом обрыве, и еще одного человека, наблюдавшого за злополучным Коллинсоном, пили и проигрывали друг другу свои будущие барыши вокруг плащей и седельных мешков, сваленных в кучу посредине комнаты. В этой куче заключались плоды их последних подвигов, но одна пара мешков была покрыта плесенью, показывавшей, что она была перед тем спрятана или зарыта.

песок на обыкновенном вьючном муле в малонаселенную долину, а оттуда в повозке эмигранта - в южные графства и таким образом затереть всякие следы. После недавних грабежей местные банкиры и транспортные конторы отказывались принимать золотой песок от неизвестных лиц. Но в составе добычи была лишь одна шкатулка чеканной монеты, которая тотчас и была разделена между членами шайки. Векселя, чеки, ордера и другия ценные бумаги обыкновенно вверялись некоему "Чарли", летучему гонцу какого-то маклера, который жил в Сакраменто и служил для шайки укрывателем. Заведывать этим сложным делом лежало на обязанности Чиверса, и ему же было предоставлено исключительное право вскрывать все письма и документы. Последнее он всегда оживлял свойственною ему веселостью, пускаясь во всевозможные саркастическия замечания по поводу прочитанных интимных сообщений. Нескладное, безграмотное письмо рудокопа к жене, с приложением векселя, или более сантиментальные излияния молодого эмигранта своей возлюбленной, с приложением "образчика", всегда удостоивались должного внимания со стороны этого изящного юмориста. Но на этот раз операция была произведена в суровом, деловом молчании. Оба предводителя сидели друг против друга и, по мнению остальных членов шайки, явно следили один за другим. Когда разсмотрение было кончено, и наиболее ценные вложения отложены в сторону, разорванные письма были брошены в печку и преданы сожжению. Пламя ярко вспыхнуло и загудело в трубе; несколько искр подпрыгнуло вверх и погасло в полночном воздухе, и с ними, казалось, погасли все, высказанные авторами писем, чувства и надежды.

-- Чертовски глупо сделано, - проворчал Френг Пит за своими картами.

-- Почему? - резко спросил Чиверс.

-- Почему? Да потому, что вы произвели зарево и дым, по которым всякий опытный человек может найти нас.

-- Мы в четырех милях от проезжей дороги, - презрительно ответил Чиверс, - и заметить это зарево и дым может только тот, кто все равно едет сюда.

-- Меня видеть? - повторил Чиверс. - Вы хотите сказать - начальника?

-- Нет, именно вас. Он сказал: "того, кто говорит так складно".

Люди с улыбкой переглянулись между собою и, предвидя нечто забавное, положили свои карты. Чиверс направился к выходу. Несколько человек поднялись тоже, собираясь последовать за ним, но Риггс повелительно остановил их.

-- По местам! - крикнул он и затем, когда Чиверс проходил мимо него, он сказал ему тихо: - Помните!

к дому навес, - не столько для его удобства, сколько, вероятно, для удобства надзиравшого за ним часового, который, скрестив ноги, сидел подле него на земле. Знаком приказав ему удалиться, Чиверс выпрямился перед пленником.

-- Нам бесконечно жаль, что принятое вами решение, почтеннейший, лишило нас удовольствия находиться в вашем обществе, а вас лишило свободы, но нельзя-ли теперь лелеять надежду, что выраженное вами желание видеть меня означает перемену в ваших взглядах?

При свете фонаря, который часовой оставил на земле, Чиверс мог видеть на лице Коллинсона выржаение тревоги и смущения.

-- А я все думал, - начал Коллинсон, поднимая на Чиверса глаза с каким-то робким восхищением, - и не столько о том, что вы сказали, сколько о том, как вы это сказали; меня все время мучила мысль, что я не совсем благородно поступил с вами, господа! Я говорил себе: "Коллинсон, между Лысой Горой и Скиннером нет другого дома, где бы ребята могли выпить и закусить, а ты им ничего не предложил. Для тебя ведь все равно, кто они и откуда: взобрались-ли они из долины по проезжей дороге, или свалились тебе на голову, как булыжники, по крутому спуску. Раз они здесь, это твой долг, пока-ти по доверенности жены владеешь этим домом, - твой долг, так сказать, перед странниками". Я не могу забыть ваших вежливых слов и ласкового обращения со мною, когда вы явились ко мне. Не всякий может войти в дом и, не обращая внимания на то, что он схватился за ружье, говорить так складно и вежливо, как вы. А я поступил очень грубо и низко, я знаю это. Вот почему я и послал за вами; я хочу сказать вам, что вы и ваши товарищи можете свободно пользоваться домом и всем, что в нем есть, пока вам нужно. Вы знаете, почему я не могу продать вам этого дома и почему не могу оставить его, - но это не мешает вам пользоваться им; пока же вы будете здесь, и даже когда уедете отсюди, Коллинсон будет молчать. Я не знаю, что у вас значит: "обязаться держать в тайне", но если Коллинсон что говорит, он ужь крепко держится за то; когда он дает слово человеку, или человек дает слово ему, никакого векселя тут не надобно.

Не могло быть сомнения в искренности его слов. В серьезном, поднятом вверх взоре своего пленника Чиверс прочитал, что он может ему верить, и верить гораздо больше, чем любому из своих товарищей. Но это обстоятельство, указывавшее на его полную безопасность, пробудило в нем не угрызения совести - хотя бы самые мимолетные, - а неожиданное тревожное и мучительное сознание, что он имеет дело с неизмеримой и совершенно новой для него силой. Он не питал никакой жалости к человеку, который так верил ему; он не стыдился воспользоваться этой доверчивостью; он чувствовал даже свое умственное превосходство перед жертвой своего обмана, но в то же время он был до некоторой степени смущен, оскорблен, испуган., потрясен. Сначала, как и все негодяи, он мерил пленника на свой аршин; он вооружился подозрениями и готовился встретить в нем соперника; но под серьезным правдивым взором Коллинсона он почувствовал себя безпомощным. Его испугал этот неведомый для него фактор. Честность, которая спорит и борется, нередко лишь подстрекает своего врага; но честность, которая уступает, лишает победителя его победы. В охватившем его смятении Чиверс способен был убить Коллинсона, но его удержало сознание, что в этом человеке есть что-то такое, против чего он безсилен. Вот почему у этого мошенника первой руки дряблые щеки запылали румянцем и язык в первый раз утратил свою гибкость.

-- Отлично, - ответил он, бросив поспешный взгляд на двери лесопильни. - Теперь, когда вы раздумали, я вам прямо скажу, что я ваш друг. Понимаете - ваш друг. А с ними вы много не разговаривайте, не доверяйтесь им. Не толкуйте им про свою жену, про дом, - скажите просто, что порешили дело со мной, - понимаете, со мной! А я позабочусь о вас!

Несмотря на все его смущение, у него явилась мысль, хотя пока еще неясная, что он мог бы воспользоваться неожиданной уступчивостью Коллинсона для своих личных целей, а его безмерное тщеславие черпало какую-то злобную радость в очевидном восхищении Коллинсона. Следующия слова простодушного пленника еще усилили в нем это чувство.

-- Не будь я связан, я бы ударил с вами по рукам, Вы - такой человек, м-р Чиверс, что сразу пришлись мне по душе. Если бы этот дом не принадлежал ей, я, пожалуй, согласился бы на ваше предложение и, может быть, сам, предложил бы вам кое-что, потому что, сдается мне, мы с вами - люди одного сорта. Словом, вы ужь понимаете, что у меня на уме. Нам не нужно писать договоров на бумаге. Вашу тайну и тайну ваших товарищей я буду хранить, а вашим ребятам я ни слова не скажу о том, что вы мне тут говорили.

он серьезно посмотрел в тусклые глаза маленького Чиверса и протянул ему свою могучую, правую руку. Чиверс пожал ее. Была-ли какая-нибудь скрытая сила в пожатии честной руки Коллинсона, - но в бойком уме Чиверса явилась мысль, что недурным способом отделаться от м-сс Коллинсон было бы свести ее с мужем, и под влиянием этой мысли пройдоха на минуту почувствовал безусловное превосходство добродетели.