Раздвоенное копыто.
Часть I.
Глава VII. Поцелуй.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Раздвоенное копыто. Часть I. Глава VII. Поцелуй. (старая орфография)

Глава VII.-- Поцелуй.

Джаспер Тревертон умер в средине зимы. Весна настала во всей своей красоте. Воздух был душист, погода в полдень стояла такая жаркая, что напоминала лето; лес и поле пестрели разнообразнейшими цветами; деревья, в фруктовом саду, были покрыты белым цветом, с мелькавшими на нем, там и сям, розовыми пятнышками; красота, полная прелести и свежести царила повсюду; то было время года, которое люди приветствуют, которым наслаждаются так, как никаким другим временем в изменчивом году наслаждаться не могут; то был проблеск рая на земле, в промежутке между мартовскими бурями и июльскими грозами. Весна наполнила все поля и все ложбины, окружающия Газльгёрст, цветом и ароматом, когда Джон Тревертон вновь появился в деревеньке, так же неожиданно, как если бы он свалился с неба.

Элиза Сампсон занималась уничтожением мошек, гнездившихся в листве любимого её розового куста, бережно снимала их кончиками облечонных в перчатки пальцев, когда мистер Тревертон появился у маленькой железной калитки, сам неся свой чемоданчик,-- он, наследник имения, приносящого четырнадцать тысяч фунтов ежегодного доходу.

- А!-- воскликнула мисс Сампсон,-- мистер Тревертон, как могли вы! Мы бы послали мальчика на станцию.

- Как мог я что сделать?-- спросил он, смеясь над испуганным выражением её лица.

- Нести самим ваш чемодан. Том так будет сердиться.

- Тому не зачем и знать об этом, если это разсердит его. Чемоданчик очень легок, да и принес я его только от гостинницы, где меня оставил омнибус. Как видите, я поймал вашего брата на слове, мисс Сампсон, и приехал к вам на несколько дней.

- Том будет в восхищении,-- сказала Элиза.

Она размышляла о том, как бы устроить, чтобы обед, который она заказала для Тома и себя, оказался пригодным и для наследника Газльгёрстского замка. То был один из тех обедов, которые составляют предмет гордости всякой бережливой хозяйки, так как очищают кладовую от всех остатков и не оставляют даже косточки для голодной племянницы кухарки, или для обожателя горничной. Немножко супу, выжатого как будто при помощи гидравлического пресса из голых костей и остатков хрящей, блюдо рубленой баранины, окаймленное загородкой из поджаренного хлеба, говяжий пуддинг, поданный в чашке величиной с чайную. Это последнее вкусное блюдо должно было доставить удовольствие Тому, предубежденному против рубленой баранины и всегда уверявшему, что она ему вредна. В виде сладких entremets предвиделось целое блюдо вареного рису, здоровое, простое и не убыточное кушанье. Обед этот делал честь уму и сердцу мисс Сампсон, но она чувствовала, что он недостаточно хорош для будущого владельца Газльгёрста, джентльмена, из которого брат её надеялся, со временем, извлечь не мало денег.

- Я пойду, похлопочу насчет вашей комнаты, пока вы поболтаете с Томом в кабинете,-- сказала она, удаляясь легкой поступью и оставляя Джона Тревертона на лугу, разстилавшемся перед окнами гостиной.

- Ради Бога, не безпокойтесь,-- закричал он ей вслед,-- я не избалован.

Элиза была в кухне прежде, чем он докончил свою фразу. Она углубилась в совещание с кухаркой; последняя была бы недовольна неожиданным приездом любого обыкновенного госта, но сознавала, что мистер, Тревертон - человек, для которого люди могут и побезпокоиться. При своем последнем посещении он щедро наградил прислугу; обстоятельство это сильно говорило в его пользу.

- Надо достать рыбы, Мэри,-- сказала Элиза,-- и птицы. В его время года все его чрезвычайно дорого, и Тримисон ужасно надувает покупателей, а все же надо достать что следует.-- Тримисон был единственный рыбный торговец и птичник в Газльгёрсте, торговец, запас которого состоял иногда из полутора фунтов семги и какой-нибудь тощей птицы, с длинной шеей, висящей над прилавком, на котором лежала и рыба, припекаемая полуденным солнцем, озарявшим всеми своими лучами лавку Тримасона.

- Что-ж, мисс, будь я на вашем месте, я бы подала парочку каких нибудь хорошеньких рыбок да утку, да говяжий пуддинг,-- посоветовала кухарка,-- да, Господи, что-же разговаривать, придется подать, что достанем. Только нынъче утром я видела двух уток у Тримасона в окне.

- Надень шляпу, Мери, и беги посмотреть, что можно устроить,-- сказала Элиза. А затем, когда Мери убежала, не надев даже шляпы, мисс Сампсон с горничной пошли наверх и стали доставать надушенное белье, и начали украшать запасную комнату, всякими подносиками для булавок, фарфоровыми подсвечниками, помадными банками, словом, предметами, скрывавшимися по шкапам, когда не было гостей.

- Он, конечно, приехал сделать ей предложение,-- раздумывала Элиза, остававшаяся еще на верху с целью докончить уборку комнаты, после того, как горничная уже сошла вниз.

- Он выждал надлежащий срок по смерти старого джентльмена и теперь приехал просить ее быть его женой; я думаю, что они обвенчаются до конца лета. Ей не совсем-то будет ловко сразу снять такой глубокий траур, но она сама виновата: к чему было носить креп, как будто мистер Тревертон ей настоящий отец? Я это приписываю гордости.

Мнос Сампсон обладала способностью доискиваться причин всех действий своих знакомых, и причины эти редко бывали из лучших. Болтовня Джона Тревертона с мистером Сампсоном продолжалась не более десяти минут, несмотря на дружеский и даже ласковый прием со стороны стряпчого.

- Я вижу, что вы заняты,-- сказал Тревертон,-- пойду, пройдусь по деревне.

- Нет, честное слово, я только что собирался бросать работу. Я пойду с вами, если хотите.

Прежде чем мистер Сампсон мог что-либо возразить, Джон Тревертон ушел. Ему хотелось видеть, на что похож Газльгёрсгский замок при ярком, весеннем освещении, окруженный зеленью, разукрашенный всеми цветами, какие только распускаются в начале мая, оживляемый пеньем серых и черных дроздов и шумом, неразлучным с возвратом ласточек. Никогда не жаждал он, до такой степени, что-нибудь видеть, как жаждал сегодня посмотреть на жилище своих предков, имеющее, быть может, стать и его жилищем.

Он быстро шел по деревенской улице. Это была оригинальная улица: в ней не было двух одинаких домов; здесь здание выдавалось вперед, дальше дом скромно виднелся в глубине небольшого садика, еще дальше гостинница образовывала прямой угол с большой дорогой, причем ко входной двери вела каменная лестница, с покривившимися, от времени, ступенями. Великое было тут разнообразие в форме дымовых труб, сложны были по своему устройству крыши, покатая и остроконечные, но повсюду блистала чистота, виднелись весенние цвета, и воздух был гораздо чище того, каким, в течении долгого времени, дышал Джон Тревертон. Даже эта деревенская улица, с её дюжиной лавчонок и полдюжиной трактиров, казалась красивой и симпатичной его утомленному городским разнообразием взгляду.

Пройдя улицу, он вступил на прекраснейшую дорогу, окаймленную с обеих сторон рядом великолепных старых вязов, превращавших эту дорогу в аллею, достойную служить въездом в королевскую резиденцию. За этой дорогой виднелся замок, охраняемый высокими воротами из узорчатого железа, сделанными в Нидерландах, двести лет тому назад. Он остановился у ворот, чтобы полюбоваться видом, и задумчиво глядел на него, как на нечто, к действительности не принадлежащее, как на прекрасную, но преходящую картину, которая могла исчезнуть в то время, как он смотрел на нее.

Между воротами и домом почва была слегка волнистая; все это пространство было занято гладким газоном, слишком незначительных размеров, чтобы на нем можно было разбить парк, слишком неправильной формы - чтобы его можно было назвать лугом. Извилистая экипажная дорога, окаймленная прекрасными старыми деревьями, огибала зеленое пространство, которое украшалось разбросанными по нем купами различных растений - рододендронов, лавров, кипарисов. Тень от двух больших кедров падала на озаренную солнцем траву, а гигантский бук, из числа так-называемых медных, только еще покрылся своими темно-коричневыми почками. Дальше стоял замок; высокий, широкий дом из красного кирпича, с украшениями из белого камня над дверьми и окнами, и прекраснейшим карнизом; то был один из тех домов, какие строились в царствование Карла II, настоящий дом времен сэра Христофора Рена, массивный и величавый в своей строгой простоте. Джон Тревертон очнулся от своего сна на яву и дернул ручку колокольчика.

Из будки привратника вышла женщина, взглянула на него, очень низко присела, отворила ворота и впустила его, не сказав ни слова, точно как еслиб он был хозяин. В её глазах он и был хозяином, хотя жалованье платили ей душеприказчики. Среди прислуги считалось делом решенным, что мистер Тревертон женится на мисс Малькольм и воцарится в Газльгёрстском земке.

Он медленно шел по гладкой, хорошо содержанной траве. Все кругом изменилось и улучшилось, с наступлением иного времени года. И дом, и сад казались ему незнакомыми. Он помнил цветочный сад влево от дома, безотрадный сад без единого цветка, в котором прогуливался по холодным зимним утрам, куря свою сигару; помнил и разстилавшийся за ним фруктовый сад, окруженный стеною, в который, на его глазах, был впущен, под покровом ночи, тот странный посетитель.

Воспоминание об этой ночной сцене, происходившей зимою, смущало его даже сегодня, несмотря на кажущуюся откровенность, которой дышало объяснение Лоры.

- Должно быть, в каждой жизни есть тайна,-- сказал он себе со вздохом:-- да по правде сказать, мне-то какое дело?

Он ничего не слыхал о перемене, происшедшей в планах мисс Малькольм, и предполагал, что дом предоставлен заботам прислуги. Он удивился, заметив, что окна гостиной растворены, на всех столах стоят цветы, и все вообще имеет какой-то жилой вид. Он миновал дом и вошел в цветочный сад; то был сад в голландском вкусе, чопорный и правильный, с длинными прямыми дорожками, кустами можжевельника, подстриженными в виде обелисков, с густой изгородью из тисового дерева, вышиной футов в восемь, с прорезанными в ней арками, через которые можно было проходить в фруктовый сад. Цветочные клумбы пестрели красными и желтыми тюльпанами, ярко выступавшими на зеленом фоне среди зелени коротко подстриженного дерна и на темном фоне дорожек; все эти живые краски напоминали разрисованные окна какого-нибудь старинного собора. Джон Тревертон, не видавший подобного сада в течении многих лет, бал почти ослеплен его непритязательной красотой. Он тихо дошел до конца длинной дорожки, оглядываясь по сторонам с мечтательным удовольствием. Чудный, мягкий воздух, солнечный свет, в тот мирный полуденный час, когда лучи солнца начинают принимать золотистый оттенок - свист черных дроздов в кустах, свежесть и красота всего окружающого наполнили душу его новым очарованием. За последнее время он жил в городах, загороженных от красоты матери-земли целым рядом стен, причем и красоту небесного свода скрывал дым, а воздух был испорчен людским дыханием. Этот мирный сад был для него такой же новостью, как еслиб он явился прямо со дна каменно-угольной копи.

Вскоре он остановился, как-бы пораженный новой мыслью, посмотрел прямо перед собой и пробормотал сквозь стиснутые зубы:

- Дурак я буду, если позволю этому выскользнуть в моих рук.

Под этим разумелся Газльгёрстский замок, а также же и владения, неразрывно с ним связанные.

Он стоял в нескольких саженях от тисовой изгороди; как раз в эту минуту, находившаяся против него зеленая арка превратилась в рамку для живой и прелестной картины.

Лора Малькольм стояла под ней с непокрытой годовой, одетая в черное, с корзинкой цветов на руке, Лора, которую он и не помышлял здесь встретить.

Западный край неба был позади её, она стояла, эта высокая, тонкая фигура, задрапированная в черную материю, падавшую прямыми складками, на золотом фоне, как святая за какой-нибудь итальянской картине старого периода; луч солнца, падавший на её каштановые волосы, образовывал вокруг головы её нечто в роде сияния, лицо оставалось в тени.

Она несколько минут простояла неподвижно, очевидно, пораженная появлением незнакомца, затем узнала посетителя, подошла и протянула ему руку, как самому обыкновенному знакомому.

- Извините, пожалуйста, что я вошел без доклада,-- сказал он, - я и не воображал, что застану вас здесь. А между тем, вполне естественно, что вы иногда приходите взглянуть на старый сад.

- Я живу здесь,-- отвечала, Лора,-- разве вы не знали?

- Конечно, нет. Никто не сообщил мне о перемене, в вашем образе жизни.

- Я так люблю милый старый дом и сад, с этим местом у меня связано столько воспоминаний, что меня легко было уговорить остаться, когда мистер Клер сказал мне, что это будет лучше и для самого дома. Я нечто в роде домоправительницы, заведующей решительно всем.

Такой же яркий румянец залил бледные щеки и лоб Лоры. Оба стояли и смотрели в землю, смущенные, как школьники, а в кустах раздавался торжествующий свист дроздов, а в фруктовом саду заливалась какая-то птица.

Лора первая овладела собой.

- Вы уже давно в Газльгёрсте?-- спокойно спросила она.

- Я приехал с час тому назад. Мой первый визит в замок, хоть я ожидал найти пустой дом.

Другая картина появилась в зеленой рамке; молодая девушка с изящной фигуркой, вздернутым носиков и приятным, живым личиком.

- Поди сюда, Селия,-- позвала Лора,-- и позволь, представить тебе мистера Тревертона. Ты слыхала о нем от отца. Мистер Тревертон, мисс Клер.

Мисс Клер поклонилась, улыбнулась и пробормотала что-то неопределенное.

- Бедный Эдуард,-- размышляла она,-- этот мистер Тревертон страшно красив.

- Вы вероятно остановились у Сампсонов?-- сказала она; - мистер Сампсон постоянно говорит о вас. Он называет вас: мой друг Тревертон; вам вероятно это все равно, но оно порядочная-таки неприятность.

- Я думаю, что я в силах это вынести,-- ответил Джон, чувствовавший благодарность в этой молодой особе, явившейся на выручку к нему в такую минуту, когда он ощущал странное смущение.-- Мистер Сампсон был очень любезен ко мне.

- Если вы можете выносить его, так он точно страшно любезный человечек,-- проговорила мисс Клер. Она, в своих манерах и мнениях подражала манерам и мнениям брата и была, почти во всем, женской копией с питомца оксфордского университета.-- Но, как вы можете ладить с его сестрой? она ужасна.

- Признаюсь, что общество этой особы не доставляет мне невыразимого наслаждения,-- сказал Джон,-- но я думаю, что она - особа с добрыми намерениями.

- Может ли особа с белыми ресницами иметь добрые намерения?-- с философским видом спросила Селия:-- мне думается, что Провидение создало ее такою, в видах предостережения людей, точно также, как оно дало ядовитым змеям плоския головы.

- Вы слишком серьёзно смотрите на вопрос,-- сказал Джон,-- я не поклонник белых ресниц, но я и не так предубежден против них, чтобы считать их признаком того или другого характера.

- А,-- возразила Селия, с многозначительным видом,-- со временем вы перемените свое мнение.

Ей было только двадцать лет, но она говорила с Джоном Тревертоном таким уверенным тоном, словно она на целые века старше его, по своей мудрости и житейскому опыту.

- Как хорош сад в это время года,-- сказал Тревертон, осматриваясь с восхищением и обращая свое замечание к Лоре.

- Очень бы желал.

- А потом мы вернемся в дом и напьемся чаю,-- сказала Селия.-- Вы, конечно, охотник до чаю, мистер Тревертон?

- Сознаюсь в этой слабости.

- Мне очень приятно это слышать. Я ненавижу людей не любящих чай. Вот мой братец ничего не пьет, кроме крепкого кофе без молока. Боюсь, что он дурно кончит.

- Я очень рад, что вы почитаете склонность в чаепитию добродетелью,-- смеясь заметил Джон.

Затем, они все трое прошли через арку, проделанную в тисовой изгороди, в прелестнейший из фруктовых садов. Сад этот занимал пространство в семь или восемь акров, в нем уже лет полтораста росли и зрели груши, сливы, вишни, яблоки; там и сям над прочими деревьями возвышался орешник, или мелькало старое чашковое дерево с своей сероватой листвой; в углу сада был устроен пруд, над которым склонялись ветви двух старых, лохматых, квитовых дерев. Трава в саду была мягкая, высокая, бархатистая, усеянная белой буквицей и бледно-синими цветами шафрана; сад заканчивался небольшим, покатым валом, на поверхности которого папоротники только-что начинали развертывать свои серые, змееобразные изгибы, причем обнаруживались молодые листочки нежнейшого зеленого цвета; за валом виднелась густая изгородь из боярышника, жимолости и шиповника.

Около полу-часу прогуливались мистер Тревертон и обе молодые девушки по траве, под сенью старых дерев с изогнутыми стволами, наслаждаясь красотой и свежестью, разлитыми вокруг них, в этот прелестнейший час душистого, весенняго дня. Селия говорила много, Джон Тревертон говорил мало, мисс Малькольм почти все время оставалась безмолвной. А между тем Джон не находил ее ни скучной, ни глупой.

Для него было достаточно одного взгляда на этот нежный, хотя твердо-очерченный профиль, на этот умный лоб, на эти серьёзные губы, на эти спокойные, темные глаза, чтобы убедиться, что у той, кого его родственник предназначил ему в жены, велик запас и ума, и доброты.

- Бедный старик!-- думал он,-- он надеялся упрочить мое счастие, не жертвуя её благополучием. Еслиб он знал, еслиб он знал только!

Они вернулись в цветочный сад с другой стороны, осмотрели оранжереи, где розоватые азалии и камелии образовывали целые пирамиды ярких красок; заглянули в огород, с его грядами спаржи и носящимся над ним резким запахом душистых трав.

- Я просто до смерти хочу выпить чашку чаю,-- воскликнула Селия.-- Неужели, Лора, ты не слыхала, что на церковных часах пробило пять.

Джон вспомнил, что у Сампсонов обед в шесть часов.

- Я, право, думаю, что должен буду отказать себе в этой чашке чаю,-- сказах он. Сампсоны обедают в шесть часов.

- Чтож из этого?-- воскликнула Селия, никогда не выпускавшая мужчину из своих лапок до тех пор, пока суровая необходимость не вырвет его у нея.-- Отсюда до их дачи не более десяти минут ходьбы.

- Какой вы, должно быть, отличный ходок, мисс Клер. Так и быть, я всем рискну из-за этой чашки чаю.

Они вошли в хорошенькую комнату, выходившую прямо в сад, комнату с двумя длинными окошками, вокруг которых вился ломонос с его белыми, звездообразными цветами, тот вид ломоноса (clematis montana), который цветет весною. Комната эта была мала для библиотеки, а потому ее называли просто книжной комнатой; все стены её, от пола до потолка, были заставлены книгами, большую часть которых собрала Лора. То была чисто дамская коллекция. Здесь были все современные поэты, начиная от Вальтер-Скота и Байрона; было много французских и немецких книг, были сочинения Маколея, de-Quincey, Ламартина, Виктора Гюго, было много исторических книг, но не было вовсе ни политических, ни научных сочинений, не было также путешествий. Комната была замечательно уютна: на каминной доске и на столах виднелись цветы, повсюду разбросаны были тростниковые кресла, подушки, украшенные frivolité, прелестнейшие столики, и на одном из них стоял пунцовый японский чайный поднос с оригинальнейшим старинным, серебряным чайником, чашками и блюдцами, изображавшими ивовые листья и вывезенными прямо из Нанкина. Лора села разливать чай, а Селия принялась уничтожать кусок за куском горячого пирога с маслом,-- один вид пирога напоминал о дурном пищеварении, но существуют слабые умы, для которых нет в мире большого соблазна в теплый, весенний день, как поесть горячого хлеба с маслом, запивая его крепким чаем со сливками. Джон Тревертон сидел в одном из низких кресел и пил чай с таким удовольствием, словно то был жизненный эликсир. Странное чувство испытывал он, сидя здесь на стуле у открытого окна, глядя на клумбы, полные тюльпанов, над которыми шумно жужжали пчелы: ему казалось, что жизнь его только еще начинается, что он ребенок в колыбели, смутно сознающий зарю своего существования, что на совести его не лежит никакого бремени, что нет у него ни связей, ни обуз, что он свободен от всяких обязательств, что позади у него - неизвестность, а впереди жизнь, счастие, красота матери-земли, любовь, домашний очаг, словом, все, что судьба приберегает для людей, рожденных под счастливой звездой.

Этот сон, эта мечта были так приятны, что он и не пытался отогнать их, пока выпивал три чашки чаю, а Селия трещала о Газльгёрсте и его обитателях, представляя ему, как она выражалась, общественную картину страны, могущую быть ему очень полезной, в виде руководства, в течении недели, которую он собирался провести в их краях. Он очнулся только, когда церковные часы пробили три-четверти шестого, вскочил со стула, поставил чашку на стол и простился с Лорой.

- Мне придется-таки пробежать это разстояние в десять минут, мисс Клер,-- сказал он, пожимая руку этой бойкой особы.

- Вам ближе будет пройти через фруктовый сад,-- сказала Лора.

Джон Тревертом направился через фруктовый сад, в конце которого была калитка, выходившая на дорожку, ведущую за большую дорогу.

То была известная ему дорожка, огибавшая стену фруктового сада, а в этой стене виднелась дверка, которую, на глазах Джона, так таинственно отворили в ту памятную, зимнюю ночь. Вид маленькой, деревянной двери заставил его задуматься.

- Никогда не поверю, чтобы в этой тайне заключалось что-нибудь похожее за вину,-- сказал он себе.

- Нет, я заглянул в её чудные глаза и считаю ее неспособной питать недостойные мысли. Вероятно, то был какой-нибудь бедный родственник, кутила, за которого ей было бы совестно перед прислугой, вследствие чего она и приняла его втайне, конечно с тем, чтобы помочь ему деньгами.

- Какая ты странная, необыкновенная девушка, Лора,-- сказала Селия, осушая чайник,-- почему ты никогда не говорила мне, что Джон Тревертон так хороша собой?

- Почем я знаю, милая Селия, какого ты понятия о красоте молодых людей. Я сама слышала, как ты хвалила многих, совершенно не похожих друга на друга. Я тебе сказала, что мистер Тревертон красив и смотрит джентльменом.

- Красив!-- воскликнула Селия,-- он положительное совершенство. Наслаждение было смотреть на него, когда он сидел на этом стуле, пил чай и задумчиво глядел в сад своими дивными глазами! О - он прелесть! Ты знаешь, какого цвета у него глаза.

- Не имею ни малейшого понятия.

- Они зеленовато-серые, цвет их изменяется ежеминутно; я таких глаз никогда не видала. А цвет лица его - это очаровательная, матовая бледность. Нос его слегка неправилен, не довольно прям, чтобы быть греческим, недовольно изогнуть, чтобы быть орлиным, но рот у него прекрасный, твердо очерченный, выражающий решимость, но по временам принимающий мечтательное выражение Заметила ты, как он предавался мечтам, Лора?

Мисс Малькольм покраснела от негодования, раздосадованная, вероятно, подобными глупостями.

- Право, Селия, ты смешна. Я не могу понять, как ты можешь предаваться таким нелепым восторгам, по поводу совершенно для тебя посторонняго человека.

- Почему же нет?-- спросила Селия с своей философской миной.-- Почему нельзя говорить о совершенствах посторонняго человека? Можно восхищаться видом, можно восторгаться, сколько угодно, звездами, луной, морем, солнечным закатом, даже последним, наделавшим шуму романом. Почему же нельзя восхищаться мужчиной? Я не намерена привешивать замочек в губам, чтобы потворствовать такому нелепому предразсудку. Что до тебя касается, Лора, то, конечно, очень похвально сидеть и вышивать этот поблеклый листок,-- ты, между прочим, замечу кстати, употребила на него слишком много коричневой тени,-- и смотреть олицетворенной скромностью. По моим понятиям, тебе можно позавидовать скорей, чем всякой другой девушке, о которой я когда-либо слыхала, за исключением спящей красавицы в лесу.

- В чем мне можно заведовать?

- В том, что ты получишь великолепное состояние я будешь иметь Джона Тревертона своим мужем.

- Селия, я была бы тебе очень благодарна, еслиб ты согласилась молчать об этом, предполагая, что та можешь хоть о чем-нибудь помолчать.

- Я не могу,-- откровенно созналась Селия.

- Далеко еще не решено, что я выйду за мистера Тревертона.

- Неужели та будешь такой совершенной идиоткой, что откажешь ему?

- Я не приму его предложения, если не буду убеждена, что, действительно, нравлюсь ему, нравлюсь более всех других, когда-либо виденных, женщин.

конечно, обожает тебя гораздо больше, чем эту землю. Но в характере Теда есть вялость, заставляющая меня опасаться, что ему никогда не проложить себе хорошей дороги. Он умный молодой человек и воображает, что ему нет другого дела, как продолжать быть умным и писать стихи для журналов, хотя и я, его сестра, должна сознаться, что эти произведения - самое слабое подражание Суинбёрну; он думает, что слава придет, возьмет его за руку и поведет по ступеням, ведущим в храм её, и фортуна встретит его под портиком с огромным мешком золота в руках. Нет, Лора, как нежно я ни люблю Теда, мне было-бы очень жаль, еслиб ты пожертвовала великолепным состоянием и отказала такому человеку, как Джон Тревертон.

- Будет время обсудить этот вопрос, когда мистер Тревертон сделает мне предложение,-- серьезно заметила Лора.

- О, эта минута застанет тебя врасплох,-- возразила Селия,-- и меня не будет тут, чтобы помочь тебе. Тебе-бы следовало заранее на что-нибудь решиться.

- Я бы презирала мистера Тревертона, еслиб он сделал мне предложение, прежде, чем не узнает меня гораздо короче, чем знает в настоящую минуту. Но я запрещаю тебе толковать об этом, Селия. А теперь нам всего лучше погулять с полчаса в фруктовом саду, а то твоему желудку ни за что не переварить съеденного пирога.

- Как жаль, что переваривается пища так трудно, тогда как поглощается так легко,-- заметила Селия, а затем пустилась в припрыжку по садовым дорожкам с легкостью нимфы, не имеющей и понятия о неварении желудка.

Еще раз объехал Джон Тревертон поместье своего покойного родственника и при этом вторичном обзоре, произведенном в чудную весеннюю погоду, фермы и поселки, луга, на которых изредка уже мелькали, среди травы, золотые головки цветов лютика, обширные пространства возделанных полей, на которых поднималась молодая пшеница, показались ему ко сто раз прекраснее, чем казались зимою. Он сильнее стал желать - владеть всем его окружавшим. Ему казалось, что нет жизни приятнее той, какую он мог бы вести в Газльгёрстском замке с Лорой Малькольм в качестве жены. Жизнь, которую он мог бы вести, еслиб... Что такое было это если, заграждавшее ему путь к полному счастию?

"Препятствий много", мрачно говорил он себе, шагая однажды вечером, перед солнечным закатом, по вязовой аллее. Со дня приезда его в Газльгёрсть прошло более недели; в течении этого времени он часто видал Лору.

Среди различных затруднений, ему представлялось и сомнение в симпатии Лоры к нему. Она, может быть, и сочтет себя обязанной принять его предложение, из уважения к желанию, выраженному её приемным отцом, но может ли он быть уверен, что она действительно любит его, что он единственный человек на земле, которого она сама бы выбрала себе в мужья?

Льстивый шопот, ласкавший его слух, подобно тому, как летний ветерок ласкает щеки, напевал ему, что он этой милой девушке дороже, чем большинство людей; что её прелестные глаза загораются и темнеют при его появлении, что в минуту разставания в них отражается печаль, что в голосе её слышатся нежные, прерывистые ноты, что на щеках появляется мимолетный румянец, что на губах мелькает полуулыбка, что темные ресницы неожиданно опускаются, и много, много иных легких признаков, говоривших о чем-то большем, чем обыкновенная дружба, мелькало перед его умственными очами. Веря этому, ему, казалось, только и остается что взять приз.

Увы! между ним и всем, что есть в жизни светлого и славного, стояла мрачная фигура с завешанным лицом и с сурово протянутой вперед рукою, преграждающей ему пут.

"Обь этом нечего и думать", сказал он себе. "Я слишком ее уважаю; да, я слишком искренно ее люблю. Поместье должно отойдти от нас, а мы с ней побредем по жизненной пустыне различными путями, чтобы, может быть, случайно встретиться через полстолетия, когда состаримся и еле будем помнить друг-друга".

То был его последний вечер в Газльгёрсте; он шел в замок проститься с Лорой и её подругой.

Простая вежливость обязывала его к тому, между тем он не торопился выполнением своего намерения и медленно прохаживался взад и вперед под вязами, куря сигару и предаваясь приятным мечтам.

Наконец, когда солнце скрылось за темной линией видневшагоси вдали леса, Джон Тревертон решил, что времени терять нечего, если он хочет в этот вечер попасть в замок. Он ускорил шаги, желая застать Лору в саду, где она проводила большую часть времени в эту чудную, весеннюю погоду. Он чувствовал себя как-то свободнее с нею в саду, чем когда они встречались лицом к лицу, в четырех стенах. На открытом воздухе всегда бывало что-нибудь, что развлекало внимание или давало неожиданный оборот разговору, когда он делается стеснительным для кого-нибудь из них.

Здесь было легче уйти и от наблюдательных взоров Селии, так часто обращавшихся на них в комнате, где ей представлялось мало развлечений.

Он вошел, как всегда, совершенно свободно, без всяких разспросов.

Все старые слуги согласились смотреть на него, как на будущого владельца имения. Они удивлялись его скромности, видя, что он приходит и уходить, словно он здесь не имеет никакого значения. Дорога в старый голландский сад была ему теперь хорошо известна. Он бывал там почти во всякий час дня, от золотистого полдня и до серого вечера.

Огибая дом, он услыхал голоса, между ними мужской голос; звук этого мужского голоса был его уху неприятен. Весело звучал резкий смех Селии, слышался сочувственный лай собаки. Очевидно, им было очень весело в голландском саду, и Джон Тревертон почувствовал, что их веселье есть оскорбление, наносимое ему.

Он обогнул угол дома и увидал группу, расположившуюся на маленьком лужку перед окнами книжной комнаты. Лора и Селия сидели на садовых стульях, на траве у ног их помещался молодой человек, собака прыгала вокруг него. Джон Тревертон сразу угадал, что молодой человек тот самый Эдуард, или Тед, о котором он так часто слышал от Селии Клер; тот Эдуард Клер, который, судя по словам мисс Сампсон, влюблен в Лору Малькольм.

Лора привстала, чтобы подать руку гостю. Её лицо, по крайней мере, было серьёзно. Она

- Мистер Клер, мистер Тревертон.

Эдуард Клер поднял голову и кивнул новому знакомому; Джон подумал, что кивок этот довольно дерзок, но он и не ожидал особого дружелюбия от сына викария. Он отвесил молодому человеку серьёзный поклон и остановился у стула Лоры.

- Надеюсь, что вы извините мое позднее посещение, мисс Малькольм,-- сказал он,-- я пришел проститься с вами.

Она взглянула на него испуганным взглядом, и он подумал,-- да, он осмелился подумать,-- что она опечалилась.

- Недолго прожили вы в Газльгёрсте,-- сказала она, после заметной паузы.

- Точно кто-нибудь станет здесь жить, не будучи к тому обязанным,-- воскликнула Селия.-- Я так не могу себе представят, как мистер Тревертон выжил здесь целую неделю.

- Уверяю вас, что я не тяготился своим существованием,-- сказал Джон, обращаясь к Селии:-- я покину Газльгёрст с глубочайшим сожалением.

В его настоящем настроении, он бы ни за что в мире не мог сказать того же Лоре.

- Значит, вы одно из двух,-- решила Селия.

- Что вы хотите сказать?

- Вы - или поэт, или страстно влюблены. Вот мой братец: ему, кажется, никогда не наскучит бродить по Газльгёрсту; так ведь он поэт и пишет стихи на тему о первых мартовских фиалках, о первых листочках на иве, о возврате ласточек. Он курит без конца, и читает так много романов, что его становится положительно безнравственным. Ужасно видеть человека, умеющого прожить лишь с помощью Мьюди {Мьюди - известная библиотека для чтения в Лондоне.},-- воскликнула Селия, строя презрительную мину.

- Я не поэт, мисс Клер,-- спокойно заметил Джон Тревертон,-- но признаюсь, что был в Газльгёрсте очень счастлив.

Он бросил взгляд на Лору, чтобы видеть, попал ли он в цель. Она смотрела в землю, её милое, серьёзное, чистое и бледное лицо, при прозрачном вечернем освещении, казалось, выточенным из слоновой кости.

- С вашей стороны очень вежливо, по отношению к обитателям нашего прихода, говорить то, что вы сейчас сказали,-- заметил Эдуард с скрытой насмешкой,-- вы, по доброте своей, боитесь оскорбить наши чувства, как местных, коренных жителей, но я уверен, что вы страшно скучали. В Газльгёрсте положительно делать нечего.

- Вероятно, поэтому-то тебе здесь и нравится, Тед?-- невинно заметила мисс Клер.

Разговор звучал как-то неприятно и не гармонировал вовсе с мягким вечерним небом, с садом почти окутанным тенью, в котором цветы теряли свои яркия краски, по мере того, как свет ослабевал. Джон Тревертон с любопытством посмотрел на человека, которого знал за своего соперника.

Он увидал мужчину лет двадцати-шести, средняго роста, стройного, но с довольно плотной фигурой, говорившей о деятельности, а, может быть, и о силе. Серые глаза, того оттенка, что впадает в голубой, длинные ресницы, тонкия, словно нарисованные, брови, нежный цвет лица, низкий, узкий лоб, правильные черты, светло-каштановые усы, более шелковистые, чем густые,-- все это вместе взятое составляло очень красивое лицо по понятиям многих, но было слишком женоподобно. Такое лицо подходило-бы совершенно к одежде из бархата и парчи одного из любимцев французского Генриха, или к кудрям и вышитому драгоценными камнями костюму какого-нибудь из вкрадчивых приближенных Якова Стюарта.

Трудно было вообразить, чтобы человек с таким лицом мог совершить доброе или великое дело, оставить по себе след, кроме какого-нибудь ничтожного эпизода, свидетельствующого о его тщеславии, испорченности и эгоизме, и занесенного в мемуары современного Сен-Симона.

- Есть что-нибудь новенькое в вечерних газетах?-- спросил мистер Клер, с подавленным зевком.

Безучастный вопрос последовал за молчанием, продолжавшимся слишком долго, чтобы быть приятным.

газетами.

- Я бы желала звать, умерла-ли эта несчастная танцовщица,-- сказала Селия.

Джон Тревертон, стоявший у стула Лоры и, казалось, погруженный в сон на яву, быстро обернулся при этом замечании.

- Какая танцовщица? спросил он.

- Шико. Вы, без сомнения, видели ее танцующей. Вы, счастливые лондонские жители, видите все, что только стоит видеть в подлунном мире. Она какое-то чудо, не правда-ли? А теперь я, вероятно, никогда не увижу ее.

- Она очень красивая женщина и прекрасная танцовщица, в своем особенном роде,-- ответил Тревертон.-- Но что вы сейчас хотели сказать, говоря о её смерти? Она также жива, как мы с вами, по крайней мере, мне известно, что имя её красовалось за всех стенах, и она танцовала каждый вечер, когда я выехал из Лондона.

- Это было неделю тому назад,-- сказала Селия.-- Вы, конечно, видели отчет об этом несчастном случае в сегодняшнем утреннем нумере "Таймса"; он занимает почти целый столбец.

- Я не видел "Таймса". Мы с мистером Сампсонон рано утром делали большую поездку. Что это за случай?

- Ужасный,-- воскликнула Селия.-- У меня кровь стыла в жилах, когда я читала описание. Бедняжка должна была подниматься за небо - что-ли, прицепленная к каким-то движущимся, железным полосам; ну, знаете, машина такая.

- Да, да, знаю,-- проговорил Тревертон.

- Ну, конечно, это было прелестно, покуда все шло благополучно. Она, должно быть, была очаровательна, взлетая вверх при озаряющем ее электрическом освещении, но затем, кажется, человек, управлявший машиной, напился пьян, не знал, что он делает, не свинтил железные полосы, как следует, и в ту самую минуту, как она уже почти поднялась, машина подалась, и она полетела головой вниз.

- Но не убилась?-- задыхаясь, спросил Джон Тревертон.

- Нет, не убилась на месте, но сломала ногу; перелом, говорят, сложный, она ушибла голову, и вообще, судя по газетам, находится в очень опасном положения. А я заметила, что когда газета говорит, что человек в опасном положения, то первое, что слышишь потом, это, что он умер; вот почему меня вовсе не удивить, если известие о смерти Шико напечатано в вечерних газетах.

- Homo sum,-- сказала Селия, кичившаяся поверхностно знанием латинского языка, крупицами, падавшими со стола брата,-- и все виды рода человеческого занимают меня. Я бы желала сама быть танцовщицей, еслиб не была дочерью свищенника. Веселая должна быть жизнь.

- Прелестная,-- воскликнул Эдуард,-- особенно, когда неожиданно прекращается, благодаря небрежности пьяного машиниста.

- Я должен пожелать вам покойной ночи и проститься с вами,-- сказал Джон Тревертон Лоре.-- Мне еще надо уложить мой чемодан, чтобы выехать завтра пораньше утром. Я-бы даже желал отправиться сегодня, с вечерним поездом. Этим я выиграю пол-дня.

- Поезд отходить в четверть одиннадцатого. Вам придется торопиться, если вы хотите ехать с ним, сказал Эдуард.

- Покойной ночи, мистер Тревертон,-- сказала Лора, протягивая ему руку.

Веселая Селия не желала отпустить его с таким холодным прощаньем. Он был мужчина и в качестве такового возбуждал в ней живейшее участие.

случилось, к восторгу Джона Тревертона, что они с Лорой шли рядом, несколько позади другой пары.

- Мне очень жаль, что вы вынуждены ехать так скоро,-- заметила Лора, которая желала сказать что-нибудь неопределенно-вежливое.

- Я не придавала словам своим такого особенного смысла,-- с легким смехом сказала она.-- Мне жаль вас ради вас самих, жаль, что вы покидаете деревню, когда здесь так хорошо, и возвращаетесь в дымный Лондон.

- Если-б вы знали, как я ненавижу этот мир дыма и всяких гадостей, вы бы пожалели меня, как только может жалеть ваше доброе сердце,-- очень серьёзно ответил он.-- Я меняю все то, что люблю, на всё, что ненавижу; не знаю, сколько пройдет времени прежде, чем я вернусь, но если и буду иметь возможность вскоре возвратиться, обещаете-ли вы ласково встретить меня, Лора? Обещаете-ли столько-же обрадоваться моему возвращению, сколько я сегодня огорчен мыслью об отъезде.

- Такого условия я заключить не могу,-- тихо ответила она,-- так как не в силах измерить вашу грусть. Вы, вообще, таинственная личность. Я вас вовсе еще не понимаю. Но я надеюсь, что вы скоро вернетесь, когда наша розы будут в цвету, когда наши соловьи будут петь, и если их привета вам покажется недостаточно, я обещаю присоединить к нему - свой.

В её тоне звучала нежная шутливость, казавшаяся ему невыразимо сладкой. Они были совершенно одни, в такой части экипажной дороги, где деревья росли особенно густо их окружала тень, падавшая от листьев каштанов, тихое дыхание вечерняго ветерка долетало до ушей их. То был час нежных признаний, поэтических настроений.

- Скажите мне, что вы не ненавидите память моего двоюродного брата Джаспера из-за этого нелепого завещания,-- сказал он.

- Могу-ли я ненавидеть память того, кто был так добр ко мне, единственного отца, какого я когда-либо знала?

- Так скажите, что вы не ненавидите меня из-за завещания моего двоюродного брата.

- Было-бы не по-христиански ненавидеть вас за дело, в котором вы совершенно неповинны.

- Я отняла свою руку потому, что подумала, что вы забыли ее оставить,-- сказала Лора, твердо решившаяся не был слишком серьёзной.-- Примиритесь-ли вы с собою, если я скажу вам, что от души прощаю моему приемному отцу его завещание?

- Примирюсь.

- И что, несмотря на наше нелепое, по отношению друг в другу, положение, я совсем не ненавижу вас.

- Лора, вы делаете меня счастливейшим из людей.

- Если-б вы знали, как много эти слова для меня значат. Мне открывается мир полный надежд, полный радостей, я чувствую стремление к высоким мыслям, к достойным делам, я воскресаю телом и душой.

- Вы говорите безумные вещи.

- Я обезумел от радости, Лора, моя голубка, мое сокровище!

во думаете о состоянии, то пусть между нами не будет театральных объяснений в любви. Я готова повиноваться вашему двоюродному брату, как повиновалась бы ему живому, уважая и слушаясь его, как отца - но будем друг с другом искренни и честны. Станем честно и серьёзно смотреть на жизнь, не будем требовать от нея невозможного. Будем верными друзьями и товарищами, но не будем притворными влюбленными.

Джон, но я ваша,-- вы увидите, с какой радостью и лаской приветствую я вас. Дорогая, я люблю тебя искренно, страстно. Мне ничего не надо, кроме твоего прелестного личика, твоего нежного голоса, кроме тебя самой.

Он обнял ее за талью, привлек ее к себе на грудь, поцеловал ее. То был первый поцелуй любви, заставивший заалеть её щечку.

- Я рада верить тебе,-- тихо сказала она, радостно отдыхая в его объятиях. Таково было их разставание.