Раздвоенное копыто.
Часть I.
Глава XII. Свадьба с дурными предзнаменованиями.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Раздвоенное копыто. Часть I. Глава XII. Свадьба с дурными предзнаменованиями. (старая орфография)

Глава XII.-- Свадьба с дурными предзнаменованиями.

В чопорном, старом саду замка не видно было ни единого цветка, кроме одной печальной чайной розы, казавшейся белой и поблеклой под унылым, серым небом, и нескольких бледных цветов златоцвета, с растрепанными лепестками, смотревших крайне плачевно.

- Что за отвратительное утро!-- воскликнула Селия, глядя из окна уборной Лоры на размокший луг и на блестевшую от дождя изгородь из тисовых деревьев, за которой тянулась печальная перспектива целого ряда обнаженных яблонь, и виднелась высокие, черные тополи, обозначавшие границу домашняго пастбища, среди которого хорошенькия серые коровы с острова Джерси наслаждались жизнью весною и летом.

Лора и её подруга сидели за ранним завтраком - причем, ни та ни другая есть ничего не могла - у камина, в уборной. Обе молодые женщины были сильно взволнованы, но в то время, как одна из них не могла усидеть на месте и без умолку болтала, другая сидела бледная и молчаливая, слишком глубоко взволнованная, чтобы выказывать свое волнение.

- Кап, кап, кап,-- капризно кричала Селия,-- сегодня один из этих отвратительных чисто-шотландских туманов, который точно также может продолжаться неделю, как и час. Красивы мы будем со своими шлейфами после того, как пройдемся по длинной дорожке, идущей через кладбище, под таким дождем. Право, Лора, не сочти меня злой за то, что говорю это, но я всегда скажу, что твоя свадьба отпразднуется при самых дурных предзнаменованиях.

- Будто?-- сковала Лора с слабой улыбкой.-- Неужели ты, в самом деле, воображаешь, что для меня, для предстоящей мне жизни, составит какую-нибудь разницу то, обвенчалась ли я в дождливый день или в ясный? А мне так нравится мысль перейти от теперешней скуки прямо на солнышко, так как я знаю, что наша семейная жизнь будет полна солнечных лучей.

- Как ты самонадеянна,-- с удивлением воскликнула Селия.

- Что мне бояться? Мы нежно любим друг друга. Как же нам не быть счастливыми?

- Все это прекрасно, но у меня было бы легче на душе, еслиб ты венчалась в настоящем подвенечном платье. Подумай, как тебе со временем-то неловко будет, когда тебя станут приглашать на большие обеды. В качестве новобрачной, тебе бы следовало являться на них в белом атласном платье, с померанцовыми цветами в волосах. Теперь люди с трудом поверят, что ты молодая.

- А сколько больших обедов будет дано на разстоянии десяти миль от Газльгёрста, в течении ближайших шести месяцев?-- спросила Лора.

- Немного, конечно,-- вздохнула Селия.-- В этом отношении мы точно живем в одном из отдаленнейших поселений Бенгалии. Разумеется, папа и мама дадут вам обед, и мисс Сампсон пригласит вас на чашку чая. О! эти чаепития мисс Сампсон! Чай и кофе подают гостям на подносе, посеребренном посредством гальванизма, rêverie Розеллева исполняется хозяйкой на старом, разбитом фортепьяно, за карточным столом играют в vingt-et-un, и в заключение безумных развлечений, которыми побаловал вечер, подаются тартинки с анчоусами, блан-манже и желе. Затем существуют аристократическия фамилии графства: с восточной стороны оне кончаются сэром Джошуа Паркером, с северной - вдовствующей лэди Баркер. Оба величаво посетят вас. Лэди Баркер будет сожалеть, что она уже не дает обедов с кончины своего дорогого мужа, а лэди Паркер сведет с вами счеты, прислав вам пригласительный билет на свой летний праздник, в будущем июле.

Разговор этот происходил в половине девятого. В девять часов обе молодые девушки были одеты и совсем готовы, чтобы ехать в церковь. Лора была прелестна в своем сером шелковом, дорожном платье и круглой серой шляпе, с падающим страусовым пером.

- Одно я могу сказать по чести, от глубины души,-- воскликнула Селия, и Лора обернулась в ней с улыбкой, ожидая услыхать что-нибудь интересное,-- у тебя самое великолепное перо, какое я когда-либо видела в жизни. Ты можешь отказать мне его в твоем завещании, если пожелаешь; я-таки похлопотала, чтобы достать его, и ты должна мне быть благодарна за то, что я так отлично подобрала шляпу под цвет платья.

Оне ехали по грязной дороге, между двух рядов обнаженных, темных, облитых дождем деревьев, под таким печальным и безцветным небом, какое когда-либо висело над Газльгёрстом. Старая церковь с её оригинальными уголками и темными боковыми притворами, с её фамильными скамейками на галлерее против органа, напоминавшими отчасти театральные ложи, скамейками, на которых помещалась обыкновенно аристократия, в привилегированном уединении, с её старомодной кафедрой, гербами, полинялыми пунцовыми подушками и драпировками - церковь, которой никогда не касалась рука реставратора, над украшением которой не трудились и не хлопотали благочестивые лэди, скучная, старинная, приходская церковь прошлого столетия - в этот день смотрела мрачнее и печальнее, чем когда-нибудь. Даже присутствие молодости и красоты не могло оживить ее.

Джон Тревертон и мистер Сампсон, служивший невесте посаженым отцом, приехали после всех. Жених был смертельно бледен, и улыбка, с которой он встретил свою невесту, хотя дышала самой преданной любовью, не была радостна. Селия исполнила свои обязанности дружки с деловым видом, достойным величайших похвал. Мистер Клер служил хорошо, бледный жених отвечал громко и ясно, когда наступила его очередь, тихий голос Лоры не дрогнул, когда она произносила слова, решавшия её судьбу. Свадебный завтрак отличался мирной веселостью. Никого не удивляло, что жених был молчалив, а невеста бледна и задумчива. Викарий и стряпчий находилась в отличнейшем расположении духа; бойкий язычек Селии, при всяком удобном случае, поддерживал наведенный ими разговор. Мистрис Клер была полна дружеских предчувствий относительно образа жизни молодой четы, когда она усядется на месте. Печальное, сырое утро возбудило аппетит гостей, и много похвал расточалось паштету и индейке, начиненной трюфелями; а старые вина, вынесенные, в покрытых паутиною бутылках, из самых темных углов погреба Джаспера Тревертона, были так хороши, что вызывали слабые проблески остроумия в самых ленивых умах. Итак, свадебный завтрак, имевший характер небольшого, семейного собрания, прошел довольно приятно.

Молодые должны были отправиться в путь не ранее вечера. Они ехали по железной дороге, направляясь в Дувр.

Почти ничего не говорилось о медовом месяце. Гостям только в общих выражениях намекнули, что Джон Тревертон и жена его едут на юг Франции. Викарию пришлось вскоре после завтрака, поспешно удалиться, чтобы прочесть похоронные молитвы над гробом почтенного прихожанина, а все остальное общество приняло его отъезд за сигнал в разъезду. Ничто их не удерживало. Эта свадьба не была похожа на другия свадьбы. Не предвиделось никаких вечерних увеселений, не было и ослепительного ряда свадебных подарков, на которые можно было бы поглазеть, о которых можно было бы потолковать. У Лоры было так мало друзей, что свои свадебные подарки она могла пересчитать по пальцам той маленькой, беленькой ручки, которая казалась ей незнакомой, удивительной, так как была украшена блестящим, новым кольцом, широким и массивным золотым обручем, таким прочным, что она, конечно, проносит его до своей золотой свадьбы. Немногочисленные гости почувствовали, что им ничего более не остается, как распроститься, повторив, не один раз, свои добрые пожелания и высказав радостные предчувствия относительно празднеств, имеющих оживить старый дом, по истечении медового месяца.

Все разъехались; короткий зимний день клонился к концу, новый год приближался быстрыми шагами. Старого года оставалось лишь несколько часов. Какая тишина царила в доме в эти зимния сумерки, тишина, почти напоминавшая смерть. Лора и Селия долго не могли разстаться: оне откладывали свое прощанье до последней минуты и еще оставались вдвоем в зале, после отъезда остальных гостей. Селии нужно было сказать так много, дать столько наставлений относительно рукавчиков и воротничков, и времени дня и года, в какое Лора должна носить свои различные платья. Кроме того, были порывы ласк, объятия и прочее.

- Ты сама знаешь, что это неправда, глупая девочка. Мое замужество нимало не наменять моих чувств.

- О, оно всегда изменяет их,-- сказала Селия с знающим видом.-- Когда человек женится, то друзья его холостой жизни исчезают со сцены, всякий это знает; с девушкой происходить совершенно то же самое. Я так и жду, что ничего не буду для тебя значить.

Лора объявила, что она всегда останется верна дружбе, и оне разстались. Селия побежала домой одна, запрятав свой нарядный, свадебный туалет под непромокаемый плащ.

Дождь тем временем перестал, и на западе виднелось красное зарево зимняго заката.

Дверь залы шумно захлопнулась, звук этот отдался среди молчания, наполнявшого дом, и Лора медленно направилась в гостиную, несколько удивляясь тому, что была одна-одинехонька в день своей свадьбы. Все вообще так не подходило в обычному представлению, какое составляется о свадьбе: это промедление с отъездом, этот неприятный промежуток между свадебным завтраком и свадебным путешествием.

Она нашла гостиную пустою. Полчаса тому назад, когда она пошла наверх, чтобы помочь Селии закутаться в ватерпруф, она оставила там Джона Тревертона с мистером Сампсоном; теперь оба исчезли. Обширная комната, отличавшаяся старомодным великолепием, была освещена лишь догоравшим в камине пламенем. Белые стены и старинные зеркала смотрели неприветно, в темные углы комнаты было страшно заглянуть.

- Может быть, я найду его в кабинете,-- сказала себе Лора, пора чай пить.

Она тихо засмеялась сама над собой. Как ново, как странно покажется им сесть tète-à-tète за чайный стол, мужем и женою, устроившимися на всю жизнь своим домом. Никаких сомнений ни друг в друге, ни в своей судьбе уже не могло быть:-- торг был заключен, узы наложены, слово дано, одна смерть могла освободить от этих обязательств.

Тихо подвигалась она, среди царившого в доме молчания, к комнате, находящейся на конце корридора, к маленькой книжной комнате, выходившей окнами в цветочный сад. Она тихо отворила дверь, желая незаметно подкрасться и надеясь застать мужа, погруженного в приятные мечты, но уже на пороге остановилась она в ужасе, не будучи в состоянии выговорить слова.

Он сидел в позе, выражавшей глубочайшее уныние, опустив голову на скрещенные руки, лица его не было видно. Рыдания, такия рыдания, какие редко вырываются из истерзанной души сильного мужчины, разрывали сердце Джона Тревертона. Он, очевидно, отдался телом и душою страстному, непобедимому отчаянию.

Лора подбежала к нему, склонялась над ним, тихо обвила его шею рукой.

- Милый, что с тобою?-- нежно, дрожащими устами спросила она.-- Такое горе, и в такой день, как нынешний! Что-нибудь ужасное должно было случиться. О, скажи мне, голубчик, скажи мне все!

- Я ничего не могу сказать тебе,-- ответил он охрипшим голосом, слегка отталкивая её руку.-- Оставь меня, Лора. Если тебе меня жаль, оставь меня наедине бороться с самим собою. Это единственная услуга, какую ты мне оказать можешь.

- Оставить тебя в таком горе! Нет, Джон, я имею право разделить твою скорбь. Я не уйду, пока ты не доверишься мне. Доверься мне, милый, доверься мне. Бому тебе и довериться, если не жене?

- Ты не знаешь,-- с судорожных вздохом, почти сердито проговорил он.-- Есть печали, которых ты разделять не можешь; есть терзания столь глубокия, что тебе некогда не измерить глубины их. Сохрани Бог, чтобы твоя чистая, молодая душа когда-либо низошла в эту черную пропасть. Лора, если ты любишь, если ты жалеешь меня - а право, голубка, я нуждаюсь в твоем сожалении - оставь меня теперь на минуту, дай мне наедине справиться с моей борьбой. Эта борьба, Лора, самая сильная, через какую когда-либо проходила моя слабая душа. Вернись через час, милая, и тогда ты узнаешь - я объясню - хотя часть этой тайны. Через час, через час,-- повторял он, с возроставшим волнением, указывая на дверь дрожащею рукой.

Лора постояла с минуту в нерешимости. Она была глубоко взволнована, её женское достоинство, её супружеская гордость были задеты за живое. Затем, с полу-печальной, полу-насмешливой улыбкой на устах, она тихо привела ему кроткую речь самой кроткой из всех Шекспировских героинь:

- Мне отказать вам? Нет. Простите, повелитель мой;

Как бы вы со мной ни обращались, повинуюсь.

И с этими словами, она оставила его, с душой переполненной тяжелым недоумением.

Еслиб она могла видеть полный отчаяния взгляд, который он обратил на нее, когда она уходила; еслиб она могла видеть, как он вздрогнул, когда дверь за нею затворилась, как он встал с места, кинулся к двери, опустился на колени, прижался губами к безчувственной половинке, до которой коснулась её рука, как он стал биться лбом о дерево в припадке отчаяния; еслиб она могла видеть все это, она бы вернее оценила силу его любви и горечь его печали.

это значило? Неужели все его уверения в любви были лживы? Неужели он женился на ней ради состояния его двоюродного брата, несмотря на все свои уверения в противном? Не любил ли он другую? Не существовало ли какой-нибудь старой, дорогой связи, делавшей наложенные им сегодня на себя увы невыносимыми для него? Какова бы ни была причина его раскаяния, Лоре было ясно, что человек, ставший её мужем несколько часов тому назад, горько раскаявался в том, что женился на ней. Никогда, конечно, не наносилось женщине такого глубокого оскорбления.

Она сидела в освещенной пламенем камина уборной, смотрела прямо перед собой, оцепенелая и безпомощная в своем горе, в своем уничижении. Размышление не могло бросить нового света на поведение её мужа. О чем мог он горевать или сожалеть, если любил ее? Никогда не улыбалась судьба ласковее мужу и жене, чем улыбалась им.

Она мысленно оглянулась на те несколько дней, в течении которых они были женихом и невестой, и припомнила многое, что подтверждало её идею относительно того, что он никогда искренно не любил её, а действовал лишь под влиянием одних корыстолюбивых побуждений. Она вспомнила, каким он был холодным женихом, как редко вызывал он ее на откровенный разговор, как мало говорил ей о своей собственной жизни, как всегда, повидимому, рад был обществу Селии, хотя беседа этой молодой особы бывала пуста и даже утомительна. Все это было слишком ясно. Она одурачена этим человеком, которому так беззаветно отдала свое сердце, от которого не требовала ничего, кроме искренности и прямодушия. Пережила она и этот час ожидания. То был самый длинный час в её жизни. Горничная пришла поправить огонь в камине, зажечь свечи на туалетном столе и промешкала немного, делая вид, что возится среди сундуков и дорожных мешков; она ожидала, что барыня заговорит с ней, но ничего не дождавшись, тихо вышла, возвратилась к остальным слугам, пировавшим в комнате экономки, где в воздухе стоял запах чаю и поджаренного хлеба с маслом, и рассказала им, как скучна молодая, сидит, точно статуя, и слова не говорит.

- Кто это сейчас вышел из входной двери?-- спросил старик дворецкий, поднимая голову от чашки чаю, на которую дул.-- Я слышал, как она хлопнула.

- Должно быть, мистер Тревертон,-- сказала Мэри, горничная Лоры.-- Я его встретила в зале. Он, верно, вышел выкурить сигару. Было слишком темно, чтобы мне видеть лицо его, но походка его мне не показалась такой легкой, как, по моим понятиям, должна быть походка джентльмена в день его свадьбы.

- Не знаю,-- заметил мистер Тример, дворецкий.-- Может быть, день свадьбы и не есть самый приятный день в жизни человека. Слишком много глаз на него смотрят. Он чувствует, что все на него обращают внимание, и если он человек не слишком смелый, то это тяготит его. Я так отлично понимаю, что мистеру Тревертону сегодня не по себе. К тому же имение ему досталось, можно сказать, чудом, оно еще у него не в руках, и он не будет чувствовать себя независимым, пока год не кончится, и имение не будет ему предоставлено.

Час ожидания прошел. Последния двадцать минут Лора просидела с часами в руках. Теперь она встала с порывисто бившимся сердцем и быстро сошла с широкой, старой лестницы, торопясь выслушать слова мужа, которые должны были разъяснить ей его необычайное поведение. Он обещал ей все объяснить.

Не глупа ли она была, когда в течении последняго часа терзала себя тщетными попытками разгадать тайну?

Не была ли она еще глупее, когда приходила к различным заключениям и безповоротно решала в уме своем, что Джон Тревертон не любит ее? Горе его могло иметь двадцать других причин, говорила она себе теперь, когда час ожидания истек, и она готовилась выслушать его объяснение.

Она дрожала, подходя в двери, и чувствовала, что еще минута и она пошатнется и упадет в обморок на пороге. Она приближалась к самому критическому моменту своей жизни,-- к поворотной точке своей судьбы. Все будет зависеть от того, что Джон Тревертон имеет сообщить ей. Она отворила дверь и вошла, не дыша, не будучи в силах говорить. Она чувствовала, что не в состоянии предлагать ему вопросы, а может только стоять перед ним и слушать все, что он ей скажет.

Комната была пуста, это Лора могла разглядеть при колебавшемся свете пламени; всмотревшись, она увидала письмо, лежавшее на столе. Он написал ей. То, что он имел сообщить, было слишком ужасно, чтобы быть переданным на словах, а потому он написал. Надежда и спокойствие замерли в душе её при виде этого письма. Она поспешно возвратилась в свою уборную, где оставила зажженные свечи, заперлась, и здесь стоя, облокотившись о камин, ощущая слабость во всем теле и продолжая дрожать, она разорвала конверт и прочла письмо мужа.

"Милая и вечно милая!-- Когда письмо это будет в твоих руках, я уже оставлю тебя, по всем вероятностям на долго, а может быть и навсегда. Я люблю тебя так нежно, так горячо, так страстно, как только может мужчина любить женщину, и страдание, какое я испытываю, покидая тебя, хуже страдания, причиняемого приближением смерти. Жизнь мне не так дорога, как ты. В этом мире для меня нет других радостей, кроме твоего дорогого общества, твоей небесной люби, а между тем я, несчастнейший из людей, должен от них отказаться.

"Милая, я совершил постыдное, а может быть, и безумное дело. Я совершил преступление из желания связать мою жизнь с твоею, в надежде, что когда-нибудь связь эта станет законной и полной. Этим моим поступком достигаются две дели. Я отвоевал тебя у других - у жены Джона Тревертона не будет жениха - и я утвердил за тобою владение твоим старым домом и состоянием твоего приемного отца. Его желание, по крайней мере, исполнено посредством нашей печальной свадьбы".

"Дорогая; радость, я должен оставить тебя; существует старая связь, запрещающая мне, как честному человеку, стать для тебя чем-нибудь большим, чем я теперь. Я твой муж - по имени, твой защитник, еслиб в том встретилась надобность, перед целым миром, твой верный раб, втайне и в разлуке, до самого дня смерти моей. Если судьба будет к нам милосерда, то связь, о которой я говорю, не продлится вечно. Цепи мои когда-нибудь спадут с меня, и я вернусь в тебе свободным человеком. О, моя голубка, пожалей и прости меня, сохрани мне навсегда местечко в твоем сердце и поверь, что я действовал единственно под влиянием любви. Я не дотронусь ни до единого пенса из состояния моего двоюродного брата до тех пор, пока не вернусь в тебе свободным человеком и не получу богатства и счастия из твоих рук. До тех пор ты будешь единственной владелицей Газльгёрстского замка и всего с ним связанного состояния. Мистер Сампсон скажет тебе, какую дарственную запись я составил, запись, которая будет мною подписана в тот день, когда я сделаюсь владельцем поместья моего двоюродного брата, Джаспера.

"Милая, больше я ничего сказать не могу. Если ты удостоишь когда-нибудь подумать о том, кто так жестоко обманул тебя, думай обо мне с состраданием, как о самом несчастном из людей. Прости меня, если можешь; я даже осмеливаюсь надеяться на твое прощение, основываясь на свойственной тебе безпредельной доброте. Мне, при всем моем горе, отрадно сознавать, что ты носишь мое имя,-- что между нами существует связь, которая никогда порвана быть не может, даже если бы судьба была так жестока, что разлучила бы нас на всю жизнь. Но я надеюсь на лучшия времена, надеюсь, что настанет день, когда я назову себя,-- с гордостью и радостью более сильными, чем страдание, какое ощущаю сегодня,-- твоим любящим мужем.

Она простояла несколько минут бледная, как мрамор, с письмом в руке, затем поднесла его к губам и страстно поцеловала.

- Он любит меня!-- вскрикнула она невольно.-- Благодарю за это Бога. Я все могу вынести теперь, когда уверена в этом.

Она слепо поверила письму. Женщина, более знакомая со злом царящим в этом мире, может быть не увидала бы ничего кроме лжи в этих необузданных строках Джона Тревертона; но в глазах Лоры оне дышали истиной, и одной истиной. Он поступил очень дурно; но он любит ее. Он причинил ей чуть ли не величайший вред, какой мужчина может причинить женщине; но он любит ее. Он обманул, одурачил ее, сделал ее смешною в глазах её друзей и знакомых; но он любит ее. Эта одна его добродетель почти искупала все его преступления.

- Мне решительно не к чему пытаться возненавидеть его,-- говорила она себе, в жалобном самоуничижении,-- так как я люблю его всем сердцем, всей душой. Мне кажется, что я безхарактерная молодая женщина, несчастное, жалкое создание, так как не могу перестать любить его, несмотря на то, что он поступил со мной крайне жестоко и почти разбил мое сердце.

- Селия была права,-- сказала она себе, несколько времени спустя, с горькой улыбкой.-- То была свадьба с дурными предзнаменованиями. Незачем ей было так хлопотать о моих воротничках и рукавчиках.

- Жена и вдова,-- думала она,-- с мужем, убежавшим от меня в день моей свадьбы. Как мне объяснить свету поведение его? Каким глупым, несчастным существом покажусь я им всем!

Ей вдруг пришло в голову, что она не в состоянии, по крайней мере на первых порах, объяснять поведение своего мужа посторонним, приводит причины, по которым он покинул ее. Все - легче этого. Она должна убежать куда-нибудь. Она должна предоставить времени всяческия объяснения. Ей будет легче написать своему старому другу викарию издалека.

Она готова была вынести все, что угодно, лишь бы не подвергаться перекрестному допросу Селии, которая никогда не доверяла Джону Тревертону, и могла быть втайне обрадована тем, что он оказался обманщиком.

- Я должна уехать безотлагательно,-- решила она:-- ныньче же вечером. Я должна провести свой медовый месяц - одна.

- К какому времени заказан для нас экипаж, Мэри,-- спросила мистрис Тревертон.

- К трем четвертям восьмого, сударыня. Поезд отходит в сорок минут девятого.

- А теперь ровно половина седьмого. Мэри, как ты думаешь, можешь-ли ты собраться - ехать со мной - в час с четвертью?

Ранее предполагалось,-- в величайшему разочарованию Мэри, жаждавшей увидать иностранные земли,-- что Лора будет путешествовать с мужем без горничной.

- Я не шучу и буду очень тобой довольна, если ты успеешь уложить свой сундук, чтобы ехать со мной.

- Я это сделаю, сударыня,-- с восторгом воскликнула Мэри и помчалась с лестницы, как сумасшедшая, чтобы объявить всем собравшимся в комнате экономки, что она едет во Францию со своей барыней.

- Это внезапная перемена,-- сказал дворецкий.-- А где же мистер Тревертон все это время? Ему бы не следовало оставаться на улице в потьмах и курить сигару вместо того, чтобы посидеть с женою.

- Конечно, не следовало,-- с негодованием заметила Мэри,-- он муж совсем не по моим мыслям: оставлять ее, бедняжку, тосковать в одиночку в день её свадьбы! Я уверена, что она сейчас все глава свои выплакала, хотя была настолько хитра, что говорила со мною отвернувши от меня лицо. Я думаю, что она решилась взять меня с собою заграницу для компании, так как чувствует, что ей будет скучно с ним.

также долго, как пробыла я, тогда можешь толковать.

- Вот еще,-- проговорила негодующая Мэри, и затем выразила надежду, что душа её составляет её собственность, даже в Газльгёрстском замке.

Ранее половины восьмого, Мэри уложила свой ящик и отослала его в залу. Сундуки и мешки мистрис Тревертон были также снесены вниз. В три четверти восьмого, экипаж подъехал к дверям: то было старомодное ландо, в котором Джаспер Тревертон совершал свои ежедневные прогулки; оно запряжено было парой рослых лошадей, в начале своей жизни ходивших под плугом. С той минуты, как лампы были зажжены, никто не видал молодого. Чайный прибор был своевременно подан в книжную комнату, самовар весь выкипел, но никто не приходил туда делать чай. Лора сошла вниз только тогда, когда экипаж стоял уже у дверей.

- Джо, сбегай, разыщи мистера Тревертона,-- закричал дворецкий своему помощнику.

по аллей с страшным шумом.

- От роду этого не видывала!-- воскликнула экономка.

- Подумай только, что он встретит ее на станции, а не поехали они вместе, сидя рядышком, как настоящие молодые.

- Боюсь я, что здесь не больно много истинной любви-то, Марта,-- сентенциозно проговорил её муж, а затем, перейдя в фамильярный тон, прибавил:-- Марта, мы с тобой женились, мы ведь не так распорядились, не правда-ли, девочка моя?