Раздвоенное копыто.
Часть I.
Глава XIII. Дарственная запись.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Раздвоенное копыто. Часть I. Глава XIII. Дарственная запись. (старая орфография)

Глава XIII.-- Дарственная запись.

Со дня свадьбы Лоры прошло три недели и один день - новому году исполнилось ровно три недели. То был очень болезненный и неприветный год в этом младенческом фазисе своего существования. Со дня его рождения едва-ли был и один день хорошей погоды: ничего, кроме дождя, грязи, сырого резкого холода, утренних и вечерних туманов. То не была славная, откровенная, старомодная зима; такая, о каких мы читаем в повестях, и какой пользуемся, приблизительно, раз в десять лет. Стояла просто неприятная, дурная погода, которую трудно было отнести к какому-либо определенному времени года.

Накануне описываемого дня исполнился год кончине Джаспера Тревертона, и Том Сампсон лениво и удобно размышлял о своем бывшем клиенте, сидя у камина в кабинете! прихлебывая чай, который приказал подать себе в свою нору, так как он страшно занять. Он еще не обмакнул пера в чернилы, а было уже половина десятого; но Элизе Самсон вовсе об этом знать не следовало. Она была совершенно убеждена, что, когда брат её проводить вечер в кабинете, он, значит, усиленно работает. Если она заглядывала к нему, то наставала его усиленно царапающим по бумаге скрипучих гусиным пером, летевшим с такой быстротой, с какой мчится экстренный поезд мимо второстепенной станции; ей не подобало ведать, что Томас схватил перо и сделал вид, что занимается только тогда, когда заслышал её легкие шаги у дверей. Домашняя жизнь вся состоит из таких маленьких тайн.

В описываемый вечер Том Сампсон находился в особенно ленивом настроении. Он становился богатым человеком, не вследствие значительных заработков, а вследствие незначительности расходов, и жизнь эта, в глазах многих неразрешимая проблема, давалась ему также легко, как одна из девяти элементарных аксиом "Эвклида", которые, повидимому, так глупо-очевидны, что над ними не задумается самый маленький школьник, как-то: - если две равные величины отнять от двух равных величин, остатки будут равны, и т. п.

Том соображал, что пора ему подумывать о женитьбе.

Он не был влюблен и никогда не бывал с тех пор, как обменил курточку на сюртук; но он говорил себе, что настало время, когда он может благоразумно позволить себе влюбиться. Он не хотел любить слишком сильно, а только благоразумно.

"Лиззи хорошая девушка и привычки мои знает,-- говорил он себе,-- но она становится старой девой, а этот недостаток все будет возрастать. Да, решительно, пора мне подумать о женитьбе. Только выбор человека так чертовски ограничен в подобной трущобе. Я не хочу жениться на дочери фермера, хотя мог бы получить красивую, здоровую, молодую девушку и хорошенькую сумму денег, еслиб пожелал взять себе подругу из земледельческого класса; но у Тома Сампсона свои недостатки, и гордость - один из них. Я бы желал, чтобы жена моя была повыше меня. Вот Селия Клер, например. Она, пожалуй, в том роде, какой мне нравится, толстенькая, хорошенькая, с милыми, живыми манерами. Бедная Лиззи слишком уж угощала меня сентиментальностью. Да, не дурно было бы жениться на Селии. И, мне кажется, что я ей нравлюсь".

Здесь размышления мистера Сампсона были прерваны звуком шагов, приближавшихся по садовой дорожке, которая была тотчас за дверью кабинета. Кроме двери в сад, из кабинета выходила дверь и в переднюю; через последнюю всегда оффициально входили клиенты мистера Сампсона. Одни лишь короткие знакомые приходили к нему через садовую дверь, и он никак не мог себе представить, кто бы мог быть его поздний посетитель.

"Десять часов,-- говорил он себе.-- Должно быть что-нибудь особенное. Может быть, у старика Пульсби новый приступ подагры в желудке, и он хочет изменить свое завещание. Он всегда изменяет свое завещание, когда с ник приключится сильный припадок. Страдание делает его таким сердитым, что для него составляет облегчение лишить кого-нибудь наследства".

Таковы были соображения мистера Сампсона, пока он отодвигал засов и отворял стеклянную садовую дверь. Человек, стоявший перед ним, не был посланным от мистера Пульсби; то был Джон Тревертон, одетый в белый макинтош, с которого вода стекала небольшими ручейками.

- Вы-ли это, или ваша тень? спросил Сампсон, отступая, чтобы дать войдти своему клиенту.

Вопрос имел некоторое основание. Лицо Джона Тревертона было также бело, как его одежда, и общее впечатление, производимое бледным, изможденным лицом и длинным белым сюртуком, невольно напоминало привидение.

- Я самый, с кровью и плотью, уверяю вас, дорогой Сампсон,-- хладнокровно ответил тот, снимая свой макинтош и становясь перед ярко-пылавшим в камине огнем,-- только плоть-то промерзла до костей.

- Я думал, вы на юге Франции.

- Все равно что бы вы ни думали; как видите, я здесь. Вчера я сделался законным владельцем поместья моего двоюродного брата. Я приехал подписать дарственную запись. Все, разумеется, готово?

- Готово, да; но я не думал, чтобы вы так стали торопиться. Я полагал, что вы проведете там ваш медовый месяц.

- Мой медовый месяц очень мало значит сравнительно с будущим благосостоянием моей жены. Ну, Сампсон, за дело. Кто засвидетельствует мою подпись?

- Сестра моя и кто-нибудь из слуг моих это сделает.

- Так зовите их, я готов подписать.

- Не лучше-ли вам прежде перечесть документ.

- Да, пожалуй, нельзя быть слишком осторожным. Вы, конечно, советовались с кем следует, документ надежны!?

- Вполне надежный. Ваш дар так прост, что относительно редакции документа не могло представиться никаких затруднений. Вы все отдаете жене своей. Я думаю, что вы безумец, то же подумал и тот, с кем я советовался; но, ведь, это разницы для вас не составляет.

- Ни малейшей.

Джон Тревертон присел к письменному столу и прочел дарственную запись от первого слова до последняго. Он в ней отдавал своей дорогой жене, Лоре Тревертон, все имущество, движимое и недвижимое, каким только владел, отдавал ей его в отдельное пользование. Было много юридической болтовни, но цель записи была достаточно ясна.

- Я готов,-- сказал Джон.-- Мистер Сампсон позвонил служанку и, отворив дверь в переднюю, громко кликнул сестру. Элиза прибежала и, при виде бледного лица Джона Тревертона, вскрикнула и, казалось, готовилась упасть в обморок.

- Господи, мистер Тревертон,-- простонала она,-- я думала что нас разделяют океаны. Ради Бога, что случилось?

- Ничего особенно страшного. Я только приехал подписать свою дарственную запись, чего не имел возможности исполнить до вчерашняго дня.

- Как ужасно тяжело должно быть бедной мистрис Тревертон одной, на чужой стороне!

Джон Тревертон не обратил внимания на эту речь. Он обмакнул перо в чернила и подписал бумагу. Мисс Сампсон и София, горничная, cъ удивлением смотрели на него.

- Вы очень добры. Нет, я должен ехать сию-же минуту. Меня ждет экипаж, который отвезет меня обратно на станцию. Ах, да, кстати, Сампсон насчет этих денег, которые вы одолжили мне. Вы их должны как-нибудь получить с имения; я полагаю, вы это можете устроить?

- Да, я думаю, что могу это устроить,-- скромно ответил Сампсон.-- Не надо-ли вам еще денег?

- Нет, теперь поместье принадлежит жене моей, я не должен вмешиваться в её дела.

- Что её, то ваше, без сомнения. Поздравляю вас от всего сердца. Вы самый счастливый человек, какого я когда-либо знал. Красавица жена и великолепное состояние, чего еще может человек требовать от судьбы?

- Вы возвращаетесь на юг Франции?

- Видала-ли ты когда-нибудь такого волканического индивидума?-- воскликнул стряпчий, складывая дарственную запись.

- Я боюсь, что он несчастлив,-- вздохнула Элиза.