Раздвоенное копыто.
Часть II.
Глава I. Эдуард Клер замечает сходство.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Раздвоенное копыто. Часть II. Глава I. Эдуард Клер замечает сходство. (старая орфография)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. 

Глава I. - Эдуард Клер замечает сходство.

"Дорогой Нед, помнишь ли ты, как я говорила, когда Лора не пожелала иметь приличного подвенечного платья, что свадьба её, вообще говоря, совершится при дурных предзнаменованиях? Я это сказала ей, я это сказала тебе, я думаю, что я всем это говорила; оказывается, что я была права. Брак кончился полнейшим fiasco. Как тебе покажется, что наша бедная Лора вернулась домой, по истечении своего медового месяца, одна? С нею даже не было и чемодана её мужа! Она заперлась в замке, где и живет жизнью анахорета и так неоткровенна со мной, своим старым другом, своей сестрой, что даже мне неизвестна причина такого необычайного положения.

- Милая Селия, не разспрашивай меня, - сказала она, после того как мы поцеловались, поплакали немножко и я посмотрела на её воротничок и рукавчики, чтобы убедиться, не привезла-ли она нового фасона из Парижа.

- Дорогая, я должна тебя разспросить, - возразила я; - я не хочу притворяться, что стою выше общого человеческого уровня, я сгараю от любопытства, задыхаюсь от подавленного негодования. Что все это значит? Зачем ты бросила общественному мнению вызов, возвратившись домой одна? Неужели вы с мистером Тревертоном поссорились?

- Нет, - решительно проговорила она; - и это последний вопрос на счет моей брачной жизни, на который я когда-либо отвечу, Селия, поэтому тебе нечего безпокоиться предлагать мне их.

- Где ты с ним разсталась? - спросила я, твердо решившись не уступать. Моя несчастная приятельница упорно молчала.

- Приходи ко мне так часто, как тебе будет угодно, но не говори со мной о моем муже, - сказала она, несколько времени спустя. - Если-же ты намерена толковать о нем, дверь моя останется запертою и для тебя.

- Я слышала, что он поступил великодушно, обезпечив тебя при помощи дарственной записи; значит, он не может быть совсем дурным человеком, - сказала я. Ты знаешь, меня осадить не легко; но Лора точно окаменела. Больше я от нея, на этот счет, не могла добиться ни слова.

Может быть мне бы и не следовало говорить тебе об этом, Нед, знавши, как я знаю, твою старую привязанность к Лоре; но я чувствую, что мне необходимо перед кем-нибудь раскрыть свое сердце.

Понять не могу, что она бедняжка будет делать с своей жизнью. Папа говорит, что муж её обезпечил ей пользование всем имением, и она страшно богата; но живет она настоящей затворницей и не тратит ничего кроме своего собственного, незначительного дохода. Она даже поговаривает о продаже лошадей, хотя я знаю, что она их очень любит.

Если это скупость, то это просто ужасно; если совесть ей не позволяет тратить деньги Джона Тревертона - это идиотизм. Мне легче себе представить, что моя приятельница скряга, чем что она идиотка.

А теперь, дорогой Нед, так как я ничего более не имею сообщить тебе относительно этого скучнейшого места во всей вселенной, то и прощаюсь с тобою.

P. S. Надеюсь, что ты напишешь книжку стихотворений, которая возбудит сильнейшую зависть Суинбёрна. Личной ненависти я к нему не питаю; но ты - мой брат и, разумеется, твои интересы, в глазах моих, всего важнее".

Письмо это застало Эдуарда Клера в его мрачной квартире, в узком переулке близь Британского Музеи, квартире до того мрачной, что сердце его матери, родившейся и выросшей в деревне, конечно, сжалось бы, еслиб она увидела своего мальчика в подобной норе. А между тем, квартира эта была даже дорога по его незначительным средствам. Мир еще не понял, что новый поэт родился в нем. Тупые рецензенты продолжали толковать о Теннисоне, Броунинге и Суинбёрне, а имя Клер все еще оставалось неизвестным, хотя частенько появлялось под каким-нибудь приличным стихотворением в три куплета, наполнявшим свободную страницу журнала.

- Никогда не составить мне себе имени при помощи журналов, - говорил себе молодой человек. - Это хуже, чем вовсе не писать. Я сгнию в неизвестности, на своем чердаке, или умру с голоду, если не найду богатого издателя, который бы мог надлежащим образом обставить мой дебют.

хотя высылать их было отцу не легко. Будущий поэт-лавреат любил приятную жизнь. Он любил обедать в известном ресторане и запивать обед хорошим рейнвейном или бордо. Он любил хорошия сигары. Он не мог носить дешевых сапог. В случае крайности он мог обходиться без перчаток, но носить перчатки только лучшого сорта. Когда он бывал при деньгах, то предпочитал ходьбе пешком - ездить в кэбе. Это, уверял он себя, поэтический темперамент. Альфред де-Мюссе, несомненно, был точно таким же человеком. Он воображал, что и Гейне вел в Париже подобную жизнь, прежде чем недуг не приковал его к постели.

Письмо Селии произвело действие купороса, влитого в зияющую рану. Эдуард не простил Лоре её согласия на брак с Джоном Тревертоном. Он ненавидел Тревертона сильной ненавистью, победить которую было не легко. Он долго сидел в раздумье над письмом Селии, стараясь найти ключ к этой тайне. Ему дело казалось достаточно ясным. Мистер и мистрисс Тревертон женились, прекрасно сознавая, что они делали. Любви между ними не было, и они были слишком честны, чтобы выказывать привязанность, которой ни один из них не чувствовал. Они условились: жениться и жить врозь, разделив между собою богатство покойного, исполняя букву закона, но никак не дух его.

- Я это называю делом безчестным, - говорил Эдуард. - Удивляюсь, как могла Лора пойти на это.

Вольно было людям толковать о щедрости Джона Тревертона, предоставившого все поместье жене своей, по дарственной записи. Между ними, без сомнения, состоялось частное соглашение и вдобавок письменное. Муж будет иметь свою долю состояния и будет проматывать ее, как ему заблагоразсудится, в Лондоне, Париже, или во всякой другой части земного шара, какая ему приглянется.

- Никогда не бывало такого проклятого счастия, - воскликнул Эдуард, негодовавший на судьбу за то, что она дала сопернику его так много, а ему самому так мало: - человек, который три месяца тому назад был нищим!

Углубляясь все больше и больше в это праздное раздумье, он начал придумывать, что бы он сделал на месте Джона Тревертона, имея тысяч семь фунтов в год в своем распоряжении.

- Я бы нанял квартиру в Альбани, - размышлял он; - держал бы яхту, трех или четырех охотничьих лошадей, проводил бы февраль и март на юге, а апрель и май в Париже, где бы имел pied-à-terre в Елисейских полях. Да, можно вести очень приятную жизнь, будучи холостяком, с семью тысячами в год.

Из выше приведенных соображений ясно, что, - хотя мистер Клер и был серьёзно влюблен в мисс Малькольм, - он однако живо чувствовал чего лишился, упустив деньги Джаспера Тревертона, и завидовал Джону Тревертону исключительно потому, что тот владел этим состоянием.

Однажды в феврале, в один из тех редких дней, когда зимнее солнце оживляет мрачные лондонския улицы, мистер Клер зашел в редакцию юмористического журнала, редактор которого принял, для помещения в своем издании, несколько его стихотворений, в легком жанре. Два или три его произведения были напечатаны в последней книжке, и он зашел в редакцию в приятной уверенности, что его там ожидает чек.

- Я угощу себя хорошеньким обедом в Restaurant du Pavillon, - говорил он себе, - и возьму кресло в театр принца Уэльского, где и кончу вечер,

Он не был человек с порочными стремлениями; он слишком любил себя, слишком заботился о своем благосостоянии, чтобы, жертвуя молодостью, здоровьем и силой, погружаться в болото кутежа. Он обладал утонченным эгоизмом, который должен был удержать его от низких увлечений. Он не стремился карабкаться на горные вершины, но достаточно уважал себя, чтобы обходить грязь.

Чек ожидал его, но когда он росписался в получении, конторщик сказал ему, что редактор желает с ним поговорить, если он будет так добр, что подождет несколько минут.

- У него сидит один джентльмен, но я не думаю, чтобы он долго остался, - сказал конторщик: - подождите, если вам это разницы не составит.

Мистер Клер сел на табурет, свернул себе папироску, заботливо обдумывая, в то же время, меню своего обеда. Слишком тратиться он не станет. Тарелки супа, куска семги en papillotte, крылышка цыпленка с грибами, яичницы, полъбутылки сен-жюльена и рюмки вермута - с него достаточно.

Пока он предавался этим приятным размышлениям, дверь кабинета стремительно распахнулась, вышедший из нея джентльмен быстро направился в выходу, мимоходом кивнув конторщику.

Эдуард Клер мельком увидал лицо его, когда он повернулся, чтобы ответить на прощальный поклон конторщика.

- Кто это? - спросил он, вскакивая с табуретки и роняя до половины свернутую папироску.

- Мистер Шико, рисовальщик.

- Вы уверены?

Конторщик улыбнулся.

- Убежден, - сказал он: - Он бывает здесь каждую неделю, иногда и два раза. Мне нельзя не знать его.

Што. Обожатели танцовщицы приписывали ей эти произведения, а мистер Смолендо поддерживал их в этой мысли. Ему было выгодно, чтобы его танцовщицу почитали женщиной, обладающей разнообразными талантами - Сарой Бернар в малом виде. Эдуард Клер был в недоумении. Лицо, которое он только-что видел обращенным к конторщику, показалось ему удивительно похожим на лицо Джона Тревертона. Еслиб человек, называвшийся Шико, был братом-близнецом Джона Тревертона, между ними не могло быть большого сходства. Эта мысль так поразила Эдуарда, что он, не дождавшись редактора, выбежал на улицу, решившись идти по пятам мистера Шико. Редакция находилась в одной из узких улиц на север от Странда. Если Шико повернул налево, его уже теперь несет вдоль Странда сильная людская волна, катящаяся на запад в этот час дня. Если он повернул направо, след его, по всем вероятностям, затерялся в лабиринте между Друрилэном и Гольборном. Во всяком случае, так как три минуты ушли на разспросы, было мала надежды догнать его.

Эдуард повернул направо и направился в Гольборну. Случай ему благоприятствовал. На углу улицы Лонг-Акр он увидал Шико, которого какой-то господин, значительно его старше и несколько подозрительной наружности, держал за пуговицу. Очевидно было, что Шико желает поскорей отделаться от своего собеседника, и, прежде чем Эдуард дошел до угла, ему удалось это исполнить, и он быстрыми шагами направился на запад. Догнать его, иначе как бегом, не было никакой надежды, а бежать по Лонг-Акру значило бы обратить на себя общее внимание. Вблизи не было пустого кэба. Эдуард с отчаянием оглянулся кругом. В нескольких шагах от него стоял человек подозрительной наружности, наблюдал за ним и корчил такую рожу, словно он отлично знал, что именно мистеру Клеру требуется.

Эдуард перешел улицу, взглянул на незнакомца и остановился, желая заговорить. Неизвестный предупредил его.

- Вам, кажется, нужен мой друг Шико, - сказал он самым вкрадчивым тоном. Он говорил как джентльмен и отчасти смотрел джентльменом, хотя было очевидно для всех и каждого, что он был разжалован из этого высокого звания. Фасон его высокой, неестественно лоснившейся шляпы совершенно вышел из моды; сюртук был современником шляпы; галстук - такой, какие носили двадцать лет тому назад, до того истрепанный и засаленный, что можно было думать, что владелец его носит с тех пор, как он впервые вошел в моду. Соколиные глаза, резкия черты вокруг рта служили предостережением для ближних этого человека. То был человек способный на все; существо, объявившее обществу войну, а потому не связанное никаким законом, не страшившееся никакой кары.

Эдуард Клер смутно угадывал, что человек этот принадлежит к числу опасных, но по своему высокому мнению о собственной мудрости почитал себя достаточно сильным, чтобы сразиться с под-дюжиной таких потерянных людей.

- Да, мне-таки надо было поговорить с ним об... одном литературном вопросе. Далеко он отсюда живет?

- В пяти минутах ходьбы. Улица Сиббер, Лейстер-сквэр. Я провожу вас, если желаете. Я живу в том же доме.

- А! значит, вы можете порассказать мне о нем. Но неприятно стоять и разговаривать на ветру. Зайдемте выпить стаканчик, - предложил Эдуард, понимавший, что этого господина следует ублажать выпивкой.

- А! - подумал мистер Дерроль, - ему что-нибудь от меня нужно. Щедрость эта не без причины.

Они вошли в ближайшую таверну; каждый выбрал себе питье по вкусу: Эдуард спросил содовой воды с хересом, незнакомец - стакан водки.

- Давно ли вы знаете мистера Шико?; - спросил Эдуард. Не думайте, что я предлагаю вам этот вопрос из пустого любопытства. У меня до него есть дело.

- Сэр, я знаю, когда разговариваю с джентльменом, - с величественным видом возразил Дерроль. - Я когда-то сам был джентльменом, но это так давно, что я сам позабыл об этом, да и люди этого не помнят. - Он уже опорожнил свой стакан и задумчиво, почти слезливо, глядел на дно его.

- Выпейте-ка другой, - предложил Эдуард.

- Думаю, что выпью. Этот восточный ветер очень тяжел для человека моих лет. Давно ли я знаю Джэка Шико? Да года полтора, может быть немного менее, но время тут ничего не значит: я знаю его хорошо! - И затем, мистер Дерроль сообщил своему новому знакомцу значительные сведения о внешней жизни мистера и мистрисс Шико. Об их домашних тайнах он не распространялся, хотя высказал, что madame любит выпить больше, чем бы следовало, - печальная наклонность в таком прекрасном существе, а мистер Шико не так любит супругу, как мог бы любить.

- Надоела она ему? - спросил Эдуард.

- Именно. Женщина, которая пьет как рыба, может наскучить человеку после нескольких лет супружеской жизни.

- Неужели у Шико нет других доходов, кроме того, что он заработывает своим карандашом? - спросил Эдуард.

- Ни гроша.

- Не был он при деньгах за последнее время, с нового года, например?

- Нет.

- Ни малейшей, разве, что он стал усиленнее, чем когда-либо, работать. Он удивительный работник. По приезде в Лондон, он думал-было заняться живописью. Он садился за мольберт как только разсветет. Но с тех пор как его приютили юмористическия издания, он ничем не занимается кроме рисования на дереве. Он - славный малый. Ничего не могу сказать против него.

- Он замечательно похож на одного моего знакомого, - задумчиво проговорил мистер Клер: - но разумеется, это не может быть одно и то же лицо, муж танцовщицы... нет, это невозможно.... а я почти-что... - пробормотал он, сквозь стиснутые зубы.

- Так он похож на кого-нибудь из ваших знакомых? - спросил Дерроль.

- Удивительно похож, насколько я мог разсмотреть, видевши мельком его лицо.

- А, но подобные впечатления бывают иногда обманчивы. Ваш друг живет в Лондоне?

- Не знаю, где он теперь находится. В последний раз мы с ним виделись в западной части Англии.

- Славные места! - воскликнул Дерроль с внезапным оживлением, - вы говорите о Соммерсетшире или о Девоншире?

- О Девоншире.

- Прелестные места, восхитительные виды!

- Да, для лондонского жителя, который отправится с экстренным поездом провести недельки две в этих благословенных странах, а никак не для коренного тамошняго жителя, сознающого, что он осужден сгнить в забытой Богом трущобе в роде Газльгёрста, откуда я родом. Как! вам она знакома! - воскликнул Эдуард, заметивший, что собеседник его вздрогнул, услыхав это название.

- Я знаю деревню, которая называется Газльгёрст, но она в Вильтшире, - хладнокровно ответил тот. - Итак, джентльмен, похожий на моего друга Шико, уроженец Девоншира и - ваш сосед?

назначено свидание, я должен проститься с вами.

Они вышли вместе на улицу, где уже не светило более зимнее солнце, а поднимался несносный, густой, серый туман, подобно завесе окутывающий Лондон, при наступлении вечера. Для тех, кто любит этот город, есть своя доля привлекательности и в этом всезакутывающем тумане, сквозь который весело блестят фонари, напоминающие глаза друга.

- Мне очень жаль, что со мной нет моих визитных карточек, - сказал Дерроль, ощупывая свой боковой карман.

- Не беда, - ответил его собеседник. - Прощайте.

На этом они разстались. Эдуард Клер быстрыми шагами направился к маленькому французскому ресторану, неподалеку от церкви святой Анны: он надеялся, что хороший обед развеселит его.

Мистер Клер пообедал совершенно по своему вкусу, и притом, как ему казалось, с соблюдением строжайшей экономии, так как удовольствовался пол-бутылкой бордо и запил одной только рюмкой зеленоватой шартрёзы свою небольшую чашку черного кофе. Кофе возбудил в нем веселость, бодрость, и он вышел из ресторана в отличнейшем расположении духа. Он раздумал идти в театр принца Уэльского, и вознамерился отправиться в театр принца Фредерика, взглянуть на m-elle Шико. Имя её, красовавшееся на лондонских стенах, преследовало его, но он никогда еще не чувствовал желания ее видеть. Теперь любопытство его вдруг пробудилось. Он отправился и, как и все, пришел в восторг от танцовщицы. Он пришел довольно рано, чтобы достать место в первом ряду кресел, и с этого обсервационного пункта мог обозревать партер, переполненный мужчинами, все отъявленными поклонниками Шико. Между прочим, была одна фигура полного брюнета, с гладкими черными волосами, и безцветным лицом еврейского типа, обратившая на себя особенное внимание Эдуарда. Человек этот следил за танцовщицей с таким выражением на лице, которое резко отличалось от просто-восторженного выражения других лиц. В скучающем, утомленном лице этого человека проглядывало выражение, говорившее о сдержанной страсти, о цели, которую он готов преследовать до самого конца. Это был опасный обожатель для любой женщины, а всего более опасный для женщины такого закала, как Шико.

Она увидала его, узнала, как узнают знакомого среди толпы посторонних. Все это ему сказали её засверкавшие темные глаза, и может быть этого взгляда было достаточно, чтобы наградить Иосифа Лемуэля за его преданность. Тихая улыбка мелькнула на его толстых губах и затерялась в складках его жирного подбородка. Он не бросил танцовщице букета. Он не желал выставлять свои чувства на показ. Когда занавес опустился над блестящей заключительной картиной буффонады, картиной, составленной из красивых женщин в ослепительных костюмах и эксцентрических позах, Эдуард вышел из кресел и, обогнув здание театра, пришел в узенький переулочек, на который выходила дверь со сцены. Он полагал, что муж танцовщицы будет ждать ее здесь, чтобы проводить домой.

ведшей на сцену, завернутый в старинный плащ из мохнатой материи, и курил огромную сигару. Он остановился по сю сторону двери и терпеливо прождал добрых десять минут, пока Эдуард Клер медленно прохаживался взад и вперед по другой стороне улицы, находившейся в тени. Наконец, показалась высокая величавая фигура Шико в черном шелковом платье, волочившемся по тротуару, в кофточке и круглой шляпе, грациозно надетой на её темные волосы.

- Странно, - подумал Эдуард. - Где же муж-то все это время?

Муж проводил вечер в литературном кружке, где остроумие развлекало удрученную печалью душу, где бурно лилась ночная беседа, где насмешка не щадила ничего между небом и землею, где глубоко презирали дураков, где с честным презрением относились к формализму, а также в искусству, соображающемуся с требованиями моды, к литературе, не создающей ничего оригинального, а работающей по известному шаблону. В подобном кружке Джэк Шико находил временное забвение. Эти бурные сборища, эти энергические разговоры были для него волнами реки Леты.