Раздвоенное копыто.
Часть II.
Глава VI. Церковь близ Кэмло.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Раздвоенное копыто. Часть II. Глава VI. Церковь близ Кэмло. (старая орфография)

Глава VI.-- Церковь близ Кэмло.

Селия широко раскрыла глаза, когда мистрисс Тревертон сообщила ей, две недели спустя, что едет на встречу к мужу, и что, пропутешествовав несколько недель, они вернутся домой, где и поселятся окончательно.

- Окончательно,-- сухо повторила Селия, причем глаза её вошли в свои орбиты, а губы крепко сжались.-- Очень рада слышать, что твоя жизнь, в качестве замужней женщины, будет наконец на что-нибудь похожа. До сих пор ты представляла из себя такую же неразрешимую тайну, как это ужасное существо, известное под именем Железной маски. Скажи, пожалуйста, могу я спросить, не причиняя тебе этим оскорбления, где ты встретишь возвращающагося странника?

- В Плимуте,-- сказала Лора, получившая от Джона подробные инструкции касательно всего, что она имела говорить.

- Почему же ты краснеешь, говоря о Плимуте?-- спросила Селия.-- В этом названии: Плимут, ничего нет неприличного. Я полагаю, что так как мистер Тревертон приезжает в Плимут, то он значит возвращается из отдаленных стран земного шара?

- Он возвращается из Буэнос-Айреса, где у него были дела, требовавшия его личного присутствия.

- Какое ты необыкновенное существо, Лора,-- воскликнула Селия, причем глаза её снова расширились.

- Почему необыкновенное?

- Потому что ты должна же была прекрасно знать, что я, наравне со всеми жителями Газльгёрста, в течение последних шести месяцев, задыхалась от любопытства относительно твоего мужа, и ты не пожелала просветить нас. Скажи ты нам, что он уехал в Буэнос-Айрес по делам, мы бы этим удовольствовались.

- Я тебе сказала, что у него дела, удерживающия его за границей.

- Но почему ты не сказала, какие дела и где?

- Муж мой не желал, чтобы я говорила о нем.

- Нечего сказать, странная вы парочка. Как бы то ни было, я очень рада, что теперь дела пойдут иначе. Можно ли спросить: поселится ли мистер Тревертон в замке или опять блеснет как метеор?

- Надеюсь, что он поселится в Газльгёрсте на всю жизнь.

- Бедняга,-- вздохнула Селия.-- Если он это сделает, я наверное пожалею о нем.

- Не к чему тебе так все буквально понимать. Конечно, мы иногда будем совершать далекия путешествия, увидим свет, все что в нем есть занимательного и прекрасного.

- Как бойко ты толкуешь о том, что мы будем делать. Неделю тому назад, тебя нельзя было заставить произнести имя мужа. И какой ты смотришь счастливой; отроду не видывала я подобной перемены.

- Все это потому, что я скоро увижу его. Надеюсь, что ты не сетуешь на меня за мое счастие.

- Нет, но я несколько завидую тебе. Желала бы я, чтобы какой-нибудь доброжелательный старичок оставил мне великолепное поместье под одним условием, чтобы я вышла за красивого молодого человека. Посмотрела бы ты, как охотно я бы ему повиновалась. В моем поведении не было бы никакой таинственности, могу тебя уверить. Я бы не превратилась в Железную маску.

Селия на другой же день написала брату, чтобы сообщить ему, что непостижимейший из мужей, Джон Тревертон, возвращается домой из Буэнос-Айреса, и жена его едет в Плимут к нему на встречу.

"Никогда во всю мою жизнь не видывала я такого счастливого выражения на человеческом лице,-- писала Селия.-- Я видала его у собак, когда их накормишь сухарями, у кошек, когда оне сидят и мигают на огонь, у поросят, когда они валяются на солнышке. Да, видала я этих безсловесных животных вполне счастливыми тем неразсуждающим, немудрствующим счастием, какое ни назад не оглядывается, ни вперед не заглядывает; но такое выражение очень редко встречается на людских физиономиях".

и общество тех немногих литераторов, с которыми удалось познакомиться и с которыми он не сошелся, как надеялся-было. Он разорвал веселое послание своей сестрицы на мелкие клочки, перебросил их через перила Ватерлоского моста, предоставив их на волю летняго ветерка, и почувствовал, что сам охотно бы отправился за ними,

"А я думал когда-то, что она любит меня,-- говорил он себе:-- то же думала и она, прежде чем этот негодяй не встретился на пути её. Но я не должен забывать, как много она выигрывает, любя его. Еслиб старик оставил мне свое поместье, может быть она казалась бы безгранично счастливой при мысли о моем возвращении после долгого отсутствия. Один Бог, сотворивший женщин, знает, что оне за лицемерки".

Мистер Клер возвратился домой, в свою жалкую квартирку, сел в самом мрачном настроении духа, обмакнул перо в чернила и выжал из себя, не без труда, конечно, и в поте лица, страничку странных стихов, для одного из журналов. Затем, он отнес свое стихотворение, куда следовало, продал его, а на полученные деньги отлично пообедал. Усердно припоминал он нанесенные ему оскорбления, всячески поддерживал и питал свой гнев, сидя в уголку в своем любимом французском ресторанчике, медленно прихлебывая вино из своей скромной полу-бутылки помара. Все, что Селия ему писала, было совершенно справедливо. Никогда не бывало на свете более счастливой женщины, чем была Лора после свидания у реки. В течение последней недели перед своим отъездом она была очень занята приготовлениями к возвращению мужа.

- Господин ваш будет здесь через несколько недель,-- с невыразимой гордостью объявила она старушке-ключнице,-- и мы должны все для него приготовить.

- Приготовим, сударыня, все будет в исправности,-- ответила мистрисс Триммер.-- Какое счастие, что он поселится среди нас! Тяжелое, должно быть, было для вас обоих испытание эта разлука, и вдобавок при самом начале вашей супружеской жизни. Позже, оно бы все-таки было более в порядке вещей.

- Да, тяжелое это было испытание, Триммер,-- дружелюбно доверчивым тоном отвечала мистрисс Тревертон.-- Но теперь все прошло. Прежде я об этом и говорить не могла.

- Замечала я, сударыня, что вы молчите, таитесь, и слишком хорошо помнила свое место, чтобы слово сказать. Горе различно действует на людей. Если у меня что на душе, я должна высказаться хоть своей кошке. Но есть люди, которые могут свои горести хранить про себя. Им тяжело говорить.

- Так было и со мной, Триммер. Мне тяжело было произнести имя мужа или слышать, как другие произносили его, пока он принужден был оставаться вдали от меня. Но теперь совсем другое. Вы не можете, мне в угоду, слишком много говорить о нем. Надеюсь, что вы также полюбите его, как любили милого старичка, что ушел от нас.

У мистера Тревертона должна быть, конечно, своя отдельная гостиная; комната, в которой он мог бы писать письма, принимать своего управляющого, курить, размышлять на свободе, заниматься, когда пожелает, и даже читать романы, когда захочет полениться; его счастливая жена не иначе будет входить туда, как с его разрешения, считая для себя величайшим благополучием дозволение иногда сидеть у его ног, набить ему трубку и, даже, в холодную зимнюю пору, стоя на коленях перед ярко-пылающим камином, согреть ему туфли, когда он вернется после объезда своих полей, он, всюду, где ни побывает, усердно помогающий беднякам, подобно благодетельной волшебнице, под современной оболочкой просвещенного землевладельца.

После многих споров и соображений, Лора порешила отдать мужу, в его исключительное пользование, ту самую комнату, в которой они впервые встретились в снежную зимнюю ночь, когда Джон Тревертон приехал навестить своего умирающого родственника. Это была славная комната, небольшая, но симпатичная, с дубовыми обоями, с камином в углу, придававшим всей комнате особенно уютный вид; над дубовой каминной доской возвышалось, в виде пирамиды, с пол-дюжины узких полок, а на них красовалось множество чашек из старинного китайского фарфора; вершина этажерки была увенчана прелестнейшим из чайников. В комнате находилось еще старинное бюро, с таким множеством потайных ящиков и таинственных углублений, что для изучения его требовалась целая жизнь.

В эту комнату Лора поместила новые сокровища - самые покойные кресла в целом доме, лучшия из маленьких картин голландской школы, самые мягкие турецкие ковры, богатейшия занавеси, вышитые по канве, две или три лучшия бронзовые статуэтки, прелестнейший шкапик для книг. Последний она наполнила всеми своими любимыми книгами, безжалостно обобрав для этой цели книжную комнату нижняго этажа, восхищенная мыслью, что может обогатить ими кабинет мужа, как отныне должна была именоваться эта комната.

"Он должен знать и чувствовать, что ему рады",-- тихо говорила она себе, еще мешкая в комнате, когда все уже было готово; она дотрогивалась до каждой вещи, переставляла мелкия вещицы, смахивала, при помощи изящной щеточки из перьев, невидимые пылинки, ласкала все предметы, которые должны вскоре принадлежать любимому ею человеку.

Соседняя комната - та, в которой умер Джаспер Тревертон,-- должна быть её спальней. Эта обширная комната, с её тремя длинными окнами, громадным камином и высокой кроватью с колоннами, внушала Лоре некоторый ужас, хотя она и нежно любила того, чья высокая душа, казалось, витала в этой комнате.

Но мистрисс Триммер объявила ей, что, в качестве владелицы Газльгёрстского замка, она должна занять эту комнату. Она всегда была спальней сквайра, таковой должна остаться и впредь.

Комната была рядом с кабинетом Джона Тревертона, и этого было достаточно, чтобы Лора полюбила ее.

Если он засидится поздно вечером за книгой или за письменной работой, она будет недалеко от него. Она может видеть любимое ею лицо, через отворенную дверь, склоненным над бумагами, при свете лампы.

Среди своих домашних, мелких забот она кое-как пережила третью неделю. Наконец настал дивный, летний день, когда она отправилась в путь, в сопровождении верной Мэри.

Поезд, отходивший из Бичамптона, повез их по пустынной, болотистой местности, почва которой была усеяна гранитными глыбами, точно будто титаны забавлялись здесь, бросаясь друг в друга этими камешками, до самого Дидфорда. В Дидфорде оне застали Джона Тревертона, ожидавшого их; здесь перебрались на другую железно-дорожную линию, проходившую по местности, несколько более идиллической, и доехали до Линстоуна, где сели в почтовую карету, которая должна была доставить их в Кэмло. Тем временем было уже около четырех часов пополудни; только вечером могли они добраться до маленького городка, гнездившагося среди Корнваллийских гор. Что за прелестная была эта прогулка по открытым полям, при слабом вечернем освещении, на высоте тысячи футов над уровнем моря, вдали от дыма и шума городов, вдали от всего рода человеческого, в этой уединенной местности, где, казалось, ничего не было, кроме вереска и гранита. Темно-коричневые горы, подобно братьям-близнецам, возвышались перед нашими путниками и скрывали от них склонявшееся к закату солнце; оне то сливались в одну темную массу, то отделялись друг от друга, по мере того, как новый поворот узкой дороги изменял занимаемое ими в ландшафте положение. То был новый мир даже для Лоры, хотя она приехала из соседняго графства и большую часть своей жизни прожила под сенью Дартмора.

чистотой и красотой, и не зараженная грехом. Солнце закатилось за высокия, темные горы, воздух становился резким и прохладным, по временам даже пронзительным, хотя лето было в половине. Джон набросил мягкую шерстяную шаль на плеча своей спутницы и при этом, с замиранием сердца, подумал, что отныне его обязанность оберегать ее от всего, что есть в жизни дурного, Среди сгущавшагося мрака доехали они до Кэмло, узкой улицы, расположенной на отлогой части горы и укутанной в сероватые сумерки.

Гостинница, в которой Лора и её девушка должны были провести ночь, ничем особым не отличалась, и посещалась исключительно коммерческим людом; она, очевидно, видала лучшие дни, но несколько оживилась и почистила свою старую, расхлябавшуюся мебель с тех пор, как начал ходить северно-корнваллийский мальпост - благословенное учреждение, которое связало дикую и уединенную местность с железными дорогами и цивилизацией.

Здесь Лора довольно удобно провела короткую, летнюю ночь, тогда как Джону Тревертону пришлось мириться с неудобствами второстепенной гостинницы, находившейся по другую сторону рыночной площади. На следующее утро, в восемь часов, он явился в отель, где его ожидали Лора и её горничная, и они все трое отправились пешком в отдаленную церковь, в которой Джон Тревертон должен был вторично обвенчаться с Лорой, в течение шести месяцев.

- Нельзя мне было сделать более счастливого выбора как остановившись на Кэмло,-- сказал Джон, когда они шли рядом по сельской дорожке, окаймленной высокими изгородями из шиповника, вдыхая чистый, утренний воздух, в сопровождении верной Мэри, скромно шествовавшей в ариергарде.-- Я здесь нашел самого сговорчивого старого пастора, который прекрасно меня понял, когда я сказал ему, что по некоторых причинам, в объяснение которых я не считаю нужным входить, я бы желал, чтобы о моем браке не было никаких разговоров.-- Я ни с кем об нем толковать не стану,-- возразил добродушный старикашка,-- вы бы не приехали венчаться в Кэмло, еслиб не желали скрыться от глаз света. Я сохраню вам вашу тайну и позабочусь, чтобы клэрк мой сделал то же самое.

Старая церковь, правда, пахла погребом, когда они вошли с чистого, летняго воздуха, но стены этого погреба были тщательно выбелены, и солнце ярко освещало выцветшую пелену из пунцового бархата, покрывавшую престол, над которым виднелись десять заповедей и королевский герб, согласно обычаям доброго, старого времени. Окруженные со всех сторон яркими лучами солнца стояли невеста и жених, серьезно, горячо повторяя торжественные слова богослужения.

Никогда не была Лора прекраснее чем была теперь, стоя рядом с мужем в крошечной ризнице и расписываясь в ветхой, заплесневелой книге; никогда не была она так счастлива, как когда они вышли из уединенной старой церкви, дружески распростившись с добрым викарием, благословившим их и пожелавшим всякого благополучия и доброго пути, с такой же задушевностью, как еслиб они родились и выросли в пределах его прихода. Почтовая карета должна была ждать их на перекрестке, в полумиле от церкви, забравши предварительно их багаж в Кэмло; они возвращались в Линстоун, откуда по железной дороге должны были направиться на крайний запад и наконец, на острова Силли.

- Теперь ничто нас разлучить не может, Джон?-- спросила Лора, пока они сидели на траве, в ожидании почтовой кареты.-- Наши жизни застрахованы от всего дурного, в будущем, не правда ли?

- Кто может считать себя обезпеченным против всякого несчастия, дорогая?-- в свою очередь спросил он.-- В одном лишь я уверен: ты - моя жена. Против действительности нашего сегодняшняго брака ни единое живое существо слово сказать не может.

- А законность нашего первого брака могла бы быть оспариваема?

- Да, милая, эта опасность нам бы всегда угрожала.