Раздвоенное копыто.
Часть II.
Глава XI. Детский праздник.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Раздвоенное копыто. Часть II. Глава XI. Детский праздник. (старая орфография)

Глава XI.-- Детский праздник.

Зала на половине прислуги была одна из лучших комнат в замке. Находилась она на задах дома, вдали от всех приемных покоев, и составляла некогда часть гораздо более старого здания, чем замок, к которому ныне принадлежала. Освещалась она двумя четырех-угольными решетчатыми окнами, выходившими на конюшенный двор. В зале имелась также дверь, выходившая прямо на тот же двор и представлявшая удобный вход для бродяг и цыган, смело бросавших вызов дворовым собакам и твердо знавших, что самый грозный пес, когда-либо выражавший своим лаем ненависть к лохмотьям и нищенству, страшен только в пределах описываемого его длинной цепью круга.

В этот рождественский сочельник зала смотрела такой веселой комнатой, какую только можно было выбрать для вечерняго праздника. Громадные полена пылали и трещали в широком, старинном камине; свет, от них падавший, переливался по выбеленным стенам, украшенным венками из терновника и плюща и освещенным многочисленными свечами в жестяных канделябрах, сделанных нарочно для этого случая деревенским кузнецом. На двух длинных столах было разставлено такое угощение, какое деревенский ребенок может увидать в счастливом сновидении, но едва-ли может надеяться встретить в действительности. Тут были горы нарезанного кусками сладкого пирога, целые пирамиды из булочек и поджаренного хлеба с маслом, хрустальные кувшины, полные желе рубинового цвета, груды мармалада. Гости были приглашены к шести часам; когда часы начали бить, они ввалили целой толпой, с сияющими лицами и красными, как вишни, щеками и носами, после своей прогулки по снегу.

Не часто шел снег в этом краю; снежок на Рождестве почитался явлением приятным и своевременным, составлял событие, которому радовались дети. Лора принимала своих молодых гостей с помощью мистера Сампсона, его сестры, Селии Клер и всех слуг. Эдуард обещал зайти попозже. Он ничего не имел против того, чтобы выказать свой талант комического чтеца, но и не думал разделять утомление, сопряженное с подобного рода праздником. Мистер и мистрисс Клер хотели заглянуть в течение вечера, чтобы посмотреть на веселье своих маленьких прихожан.

Чаепитие было вполне удачно. Селия работала на славу. Пока мистрисс Тревертон и мисс Сампсон разливали чай, живая барышня летала в разные стороны с тарелками пирожков, намазывала варенье на безчисленное множество кусков хлеба, завязывала тесемки у двадцати передников, наполняла каждую тарелку, в ту минуту, когда она оказывалась пустой, и ежеминутно заботилась об удовольствии пировавших, сидевших в счастливом молчании, с серьёзными, но подвижными лицами, и механически набивавших себе рты.

- Неправда-ли, трудно поверить, что им страшно весело? шепнула Селия, подходя к Лоре за свежим запасом чая:-- а я знаю, что оно так, они все так тяжело дышат. Будь это собрание аристократии графства, ты бы могла почесть его неудавшимся, во в данном случае, молчание означает восторг.

Когда пробило семь, столы убрали. Началась веселая игра в жмурки, и молчаливые гости подняли такой шум, каким сопровождается полет стаи грачей в час солнечного заката. В восемь часов прибыли мистер и мистрисс Клер, а немного позже Эдуард, который вошел в комнату с несколько кислым видом, точно будто он не окончательно решил в уме своем,-- должен-ли он собственно быть здесь.

Он прямо подошел к Лоре, которая только что возвратилась от мужа, у изголовья которого провела пол-часа.

- Что за гам!-- сказал он.-- Я пришел исполнить свое обещание, но неужели вы думаете, что этих маленьких животных займет легенда о "Реймской Галке"?

- Я думаю, что они будут рады посидеть несколько времени смирно, после своей беготни, и не сомневаюсь в том, что галка насмешит их. С вашей стороны очень мило, что вы пришли.

- Право? Еслиб вы знали, как я ненавижу малолетних школьников, вы бы могли это сказать, но еслиб вы знали как я... он не докончил своей фразы.

- Каков Тревертон?-- спросил он.

- Ему гораздо лучше. Мистер Мортон говорит, что через день или два он будет совсем здоров.

- Я сейчас, на дороге, у самых ваших ворог обогнал личность довольно странного вида, настоящого лондонского богему, человека, самая походка которого напомнила мне худшие кварталы этого необыкновенного города. Понятия не имею, кто он такой, но готов поклясться, что он лондонский житель, мошенник и авантюрист; мне смутно помнится, что я его прежде видал.

- В самом деле! Вы, вероятно, оттого и обратили на него внимание?

- Нет, меня поразила его фигура, вся его манера. Он, как-бы преднамеренно, похаживал у ворот; может быть, намерение его было не из самых лучших. Вы, вероятно, слыхали об особом виде воровства, известного под именем галерейного.

- Нет, я в подобных тонкостях ничего не понимаю.

- Это очень обыкновенное преступление в наше время. Деревенский дом с галлерей представляет отличное поле для обнаружения гениальности разбойников. Один из шайки, по наступлении сумерек, влезает на галлерею, выбирая преимущественно тот час, когда семейство обедает, с крыши галлереи спускается в окно и затем преспокойно впускает в дом своих сообщников. Обыкновенно в подобных грабежах, один из членов шайки, самый умный и образованный, не принимает в факте преступления никакого деятельного участия. Ему принадлежит вся умственная работа, он задумывает предприятие и руководит им; но, хотя полиция его знает и отдала бы все на свете, чтобы поймать его на месте преступления, он никогда не попадается в разставленные ею ловушки. Индивидуум, которого я ныньче вечером видел у ваших ворот, показался мне именно такого рода человеком.

- Человек этот был молод или стар?-- задумчиво спросила она.

- Ни то, ни другое. Он средних лет, может быть, даже пожилой, но, конечно, не старый. Он прям как копье, худощав, но широкоплеч и имеет военную осанку.

- Что заставило вас думать, что он питает дурные намерения относительно этого дома?-- спросила Лора, причем лица её отуманилось, под влиянием тревожных дум.

- Мне не понравилась его манера расхаживать у ворот. Он, казалось, сторожил кого-то или что-то, выжидал удобной минуты. Я не хочу пугать вас, Лора. Я хочу только предостеречь вас, чтобы вы приказали людям ныньче вечером, с особенным тщанием осмотреть все двери и все ставни. Человек этот может быть и совершенно безвредный, какой-нибудь ободранный знакомый вашего мужа. Нельзя молодому человеку жить в Лондоне без того, чтобы подобного рода грязь не пристала в его одежде.

- Подобное предположение, с вашей стороны, не лестна для моего мужа,-- с обиженным взглядом проговорила Лора.

- Моя дорогая, Лора, неужели вы думаете, что мужчина может прожить век свой, не сведя знакомства с такими личностями, которых он не желал бы выставить всем на показ, при ярком свете полуденного солнца. Вам известна старинная поговорка на счет бедности и странных товарищей, доставляемых ею. Надеюсь, что с моей стороны не будет дерзостью напомнить вам, что мистер Тревертон не всегда был богат.

- Нет. Я не стыжусь его прошлой бедности, но мне было бы стыдно, если-б я думала, что у него, во времена его крайности, были знакомые, которых он устыдился бы теперь, когда стал богат. Не начнете-ли вы ваше чтение? Дети готовы.

Ребятишки, раскрасневшиеся от своих игр, были разсажены по скамейкам соединенными усилиями Тома Сампсона, его сестры и Селии Клер и теперь угощались сладким пирогом, запивая его подогретым вином. Селия поставила маленький столик, с двумя свечами и стаканом воды, на конце комнаты, для большого удобства чтеца.

- Молчать!-- скомандовал мистер Сампсон, когда Эдуард подошел к своему месту, слегка кашлянул и раскрыл книгу.-- Молчать и слушать "Реймскую Галку".

The Jackdaw sat on the Cardinal chair,

Bishop, and abbot, and prior were there,

Many а monk and many а friar,

Many а knight and many а sqnire ¹).

*) Галка сидела на стуле кардинала; епископ, аббат и приор, все были на лицо, много тут было монахов, рыцарей и сквайров.

начал Эдуард.

Громкий звонок, раздавшийся у входной двери, заставил его вздрогнуть. Он остановился на минуту и взглянул на Лору, сидевшую с викарием и его женой у камина на противоположном конце комнаты. При звуке звонка, она быстро вскинула глазами и, с взволнованным видом, устремила их на дверь, точно ожидая, что кто-нибудь войдет.

Он не мог найти никакого предлога, чтобы приостановить свое чтение, хотя любопытство его и было сильно возбуждено этим звонком и очевидным смущением Лоры. Он машинально продолжал читать, думая о том, что теперь происходило в зале нижняго этажа, ненавидя ребятишек, жадно ловивших каждое его слово и сидевших перед ним с разинутыми ртами и широко-раскрытыми глазами, тогда как Селия, сидевшая в конце первого ряда, первая смеялась и апплодировала.

- Где встречал я этого человека?-- снова и снова спрашивал он себя, продолжая читать.

Ответ блеснул в уме его, среди какой-то фразы.

Дверь отворилась, торжественный и полновесный Триммер вошел и тихонько пробрался к тому месту, где сидела его госпожа. Он что-то шепнул ей, затем она шопотом сказала мистрис Клер несколько слов,-- вероятно просила извинения в том, что оставляет ее, и последовала за Триммером из комнаты.

"Что этому человеку,-- если только это ввонил он,-- может быть нужно от нея, недоумевал Эдуард; он был до такой степени взволнован, что лишь с большим трудом мог продолжать чтение. "Неужели тайна будет обнаружена выньче вечером? Неужели козыри будут вырваны у меня из рук?"

Глава XII.-- Безкорыстный папенька.

- Какой-то господин желает вас видеть, сударыня. Он просит извинения, что явился так поздно, но он прибыл издалека и будет очень благодарен, если вы примете его.

Эти именно слова прошептал дворецкий на ухо мистрисс Тревертон, подавая ей в то же время карточку, на которой было написано: Полковник Мансфильд.

Прочитав это имя, Лора встала, извинилась перед мистрисс Клер и спокойно выскользнула из комнаты.

- Где оставили вы этого джентльмена?-- спросила она у дворецкого.

- Я оставил его в зале, сударыня. Я не был уверен, что вы пожелаете видеть его.

- Он в родстве с моим семейством,-- проговорила Лора, слегка запинаясь;-- я не могу не принять его.

Этот короткий разговор происходил в корридоре, соединявшем залу на половине прислуги с лицевыми комнатами.

Высокий человек, укутанный в широкое пальто из грубого сукна, стоял у самого порога валы нижняго этажа, тогда как подчиненный Триммера, деревенский малый в темно-коричневой ливрее, помещался в непринужденной позе у камина, очевидно, поставленный тут для защиты замка от всяких злоумышленных покушений, со стороны неизвестного посетителя.

Лора подошла к незнакомцу и подала ему руку, не говоря ни слова. Она была очень бледна, очевидно было, что гость был ей также неприятен, как посещение его было для нея неожиданно.

- Вам всего лучше пройти в мой кабинет,-- сказала она.-- Там в камине разведен хороший огонь. Триммер, подайте в кабинет свечи и вина.

- Мне бы лучше водки,-- сказал незнакомец.-- Я продрог до костей. Восьмичасовое путешествие в таком вагоне, в каком возят скот, может заморозить и молодую кровь. Для человека моих лет, страдающого хронической невралгией, оно составляет настоящее мучение.

- Мне очень жаль,-- прошептала Лора, устремляя на него взгляд, в котором сострадание боролось с отвращением.-- Пожалуйте сюда. Мы можем спокойно потолковать в моей комнате.

Она поднялась по лестнице - незнакомец шел за нею по пятам - и повернула в галлерею, на которую выходила дверь из кабинета Джона Тревертона, бывшого также её собственной любимой гостиной. В этой комнате они с мужем впервые встретились, два года тому назад, в совершенно такую же ночь. Рядом с кабинетом была спальня, в которой теперь лежал Джон Тревертон. Она не желала, чтобы он был свидетелем её разговора с сегодняшним посетителем; но она чувствовала себя под некоторой защитой, зная, что муж близко и что она каждую минуту может позвать его. До сих пор, в тех редких случаях, когда она бывала вынуждена встречаться с этим человеком, и являлась перед ним одна, безо всякой защиты, никогда не ощущала она своего одиночества так живо, как в подобные минуты.

Она, слегка вздрогнув, оглянулась на человека шедшого за нею. Тем временем, они уже дошли до двери кабинета, она отворила ее, он вошел вслед за нею и запер за собою дверь.

Весело пылал огонь в красивом, разукрашенном камине. На столе стояли свечи и старинного фасона бутылка на серебряном подносе, один вид которой привел в восторг душу путника. Он налил себе стакан водки и опорожнил его, не говоря ни слова.

Он испустил глубокий вздох удовольствия или облегчения, ставя стакан на стол.

- Теперь немножко лучше,-- сказал он, а затем сбросил пальто, шарф, и повернулся спиной к камину. Лицо, которое он обратил к свету, было лицо мистера Дерроля.

Он постарел за последние шесть месяцев. Морщины его стали глубже, щеки ввалились, глава были дикие, налитые кровью. Жизнь быстро уходит от человека, единственную пищу которого составляет водка.

- Чтож,-- воскликнул он резким, хриплым голосом.-- Вы не слишком горячо меня приветствуете, дитя мое.

- Я вас не ожидала.

- Тем приятнее должен быть сюрприз. Представьте себе только нашу встречу в том виде, в каком бы ее описали в романе или драме. Вы бы непременно широко разставляли руки, вскрикивали и видались во мне на грудь. Помните-ли вы Юлию в "Горбуне"? С каким восторженным воем бросается она в объятия Вальтера!

- А помните-ли вы, чем Вальтер был для Юлии?-- спросила Лора, пристально глядя на его дико-блуждавшие глаза, избегавшие её взора.

- Действительная жизнь вяла и безцветна в сравнении с драмой,-- заметил Дерроль.-- Что до меня, то она мне искреннейшим образом надоела.

- Мне очень грустно, что у вас такой болезненный вид.

- Я - ходячее страдание. Во всем теле моем нет ни одного мускула, который бы не болел своей особенной болью.

- Не можете-ли вы найти облегчения от этой болезни? Неужели в Германии не существует минеральных вод, могущих излечить вас?

- Понимаю,-- прервал Дерроль.-- Вы были бы очень рады отделаться от меня.

- Я была бы рада уменьшить ваши страдания. Когда я в последний раз писала к вам, я послала вам гораздо более значительное пособие, чем когда-либо прежде, и сказала, что буду выдавать вам шестьсот фунтов в год, по полутораста через каждые три месяца. Я думала, что этих денег хватит на удовлетворение всех ваших потребностей. Мне очень жаль было слышать, что вы были вынуждены путешествовать в вагоне третьяго класса в такую холодную погоду.

- Мне не повезло,-- отвечал Дерроль.-- Я был в Булони: приятный город, но населенный мошенниками. Я попался в руки ворам, и меня обчистили. Вы должны ныньче вечером дать мне пятьдесят или сто фунтов и не вычитать этой суммы из вашего ближайшого взноса. Вы теперь богатая женщина и могли бы делать для меня втрое больше, чем делаете. Почему не сказали вы мне, что вы замужем? Хорошее обращение со стороны дочери, нечего сказать.

- Отец,-- воскликнула Лора, глядя на него все тем-же спокойным взором: - хотите-ли вы, чтобы я сказала вам правду?

- Разумеется. Чего же я и добиваюсь?

- Даже, если она покажется вам суровой и жестокой, какой правда часто бывает?

- Как можете вы требовать от меня дочерней любви?-- спросила Лора тихим, серьезным тоном.-- Как можете вы ожидать её от меня? Какую родительскую любовь, какую родительскую заботу видала я от вас когда-нибудь? Что я знаю о вашей жизни, кроме того, что в ней все обман и тайна? Подходили ли вы когда во мне не тайком и не с целью просить денег?..

- Верный счет!-- воскликнул Дерроль со смехом, перешедшим в стон.

- Когда я была маленьким ребенком, уже лишившимся матери, вы отдали меня единственному верному другу вашей молодости. Он взял меня в себе в качестве приемной дочери, оставив вас при смерти, как полагал. Прошли годы, и вы позволили ему считать вас умершим. В течении десяти лет о вас ничего не было слышно. Ваша дочь, ваше единственное дитя, воспитывалась в доме посторонняго человека, и вы ни разу не потрудились справиться о том, как ей живется.

- Прямо, может быть. Но почему ты знаешь, какие меры мог я принимать, чтобы получать сведения косвенным путем, не ставя твоей будущности на карту? Для твоей пользы оставался я в тени, Лора; ради тебя позволял моему старому другу считать меня умершим. В качестве его приемной дочери твое благосостояние было обезпечено. Чем была, бы твоя жизнь со мною? Чтобы спасти тебя, я не побоялся солгать.

- Мне это очень прискорбно,-- холодно заметила Лора.-- По моим понятиям всякая ложь ненавистна. Не могу себе представить, чтобы она могла иметь благия последствия.

- В данном случае мой невинный обман имел благия последствия. Ты - владелица великолепного поместья, жена человека, которого, как я слышал, ты любишь.

- Всем сердцем, всей душой.

- Неужели я прошу слишком многого, желая, чтобы хотя один луч озаряющого твой путь солнца упал на меня, чтобы мне иметь, хотя бы маленькую, выгоду от твоего большого состояния?

- Я сделаю все, что только в пределах благоразумия,-- отвечала Лора,-- но даже для моего родного отца - хотя бы вы были всем, чем отец должен быть для своего ребенка - не допустила бы я, чтобы состояние Джаспера Тревертона пошло на дурные дела. Вы говорили мне, что вы - одни на свете, что от вас никто не зависит. Право, доход в шестьсот фунтов может дать вам возможность жить удобно и добропорядочно.

- Так и будет, когда я освобожусь от прошлых обязательств. Вспомни, что только шесть месяцев, тому назад помощь твоя стала значительнее; до тех пор ты мне давала только сто фунтов в год, кроме тех случаев, когда я обращался. к тебе, побуждаемый к тому обстоятельствами, за какой-нибудь лишней безделицей. А на сто фунтов в год, в Лондоне, человек с плохим здоровьем едва-едва может свести концы с концами. У меня были долги. Я был несчастлив в спекуляциях, обещавших хороший барыш.

- Отныне вам не будет никакой надобности заниматься спекуляциями.

- Правда,-- со вздохом заметил Дерродь, наливая себе новый стакан водки.

Лора следила за ним с выражением страдания на лице. Как ей признать этого человека отцом своим перед любимым ею мужем? Лишь с чувством глубочайшого стыда могла она сознаться в своем близком родстве с существом, до такой степени падшим.

Дерроль выпил водку залпом и бросился в кресло, стоявшее у камина.

- А позвольте спросить, сколько времени вы замужем?-- осведомился он.

Яркий румянец залил лицо Лоры при этом вопросе. То был единственный вопрос, могущий причинить ей жгучее страдание, так как он напоминал ей все, что было тяжелого в обстоятельствах, которыми сопровождался её брак.

- Мы обвенчались в последний день минувшого года,-- сказала она.

- Вы год замужем, а я узнал об этом только ныньче вечером от деревенских болтунов, в гостиннице, в которой остановился, чтобы съесть кусок хлеба с сыром на пути моем сюда.

- Вы могли бы видеть объявление в "Times".

- К чему мучить себя и меня безполезными упреками. Я готова сделать все, что может предписать мне долг. Я горячо желаю, чтобы ваша жизнь была окружена удобствами и всеобщим уважением. Скажите мне, где вы намерены жить, и чем я могу обезпечить ваше счастие?

- Счастие!-- воскликнул Дерроль, пожимая плечами.-- Я никогда не знал его с тех пор, как мне было двадцать пять лет. Где я буду жить, спрашиваешь ты? Кто знает? Можешь быть уверена, что мне это неизвестно. Я странник по привычке и по своим наклонностям. Неужели ты думаешь, что я запрусь в каменную коробку, выстроенную строителем-спекулянтом, в какую-нибудь виллу в Излингтоне и заживу однообразной жизнью почтенного пенсионера. Такого рода прозябание может придтись по вкусу удалившемуся от дел торговцу, который провел большую часть жизни за одним и тем же прилавком. Но это была бы смерть за-живо для человека с умом, человека, который путешествовал и жил среди себе подобных. Нет, милая моя, ты не должна пытаться стеснять мои действия, прикладывая к ним мерку добропорядочности, как ее понимает средний класс. Выдавай мне мою пенсию без всяких условий. Позволь мне получать его каждые три месяца от твоего лондонского поверенного, и так как ты отрицаешь мои права на твою привязанность, то я обязуюсь никогда более не безпокоить тебя моим присутствием.

- Я этого не требую,-- задумчиво проговорила Лора.-- Нам следует иногда видаться. В силу обмана, к какому вы прибегли по отношению к моему благодетелю, вы отняли у меня всякую возможность когда-либо признать вас моим отцом перед светом. Все в Газльгёрсте думают, что отец мой умер, когда Джаспер Тревертон усыновил меня. Но мужу своему я, по крайней мере, могу сказать всю правду; до сей минуты я от этого уклонялась, но ныньче, пока мы здесь сидели, я думала, что поступала до сих пор глупо и малодушно. Джон Тревертон сохранит вашу тайну ради меня, но узнать ее он должен.

- Постой,-- воскликнул Дерроль, вскочив на ноги и говоря громче, чем говорил до сих пор.-- Я запрещаю тебе говорить обо мне и делах моих твоему мужу. Когда я открылся тебе, я взял с тебя слово хранить все в тайне. Я требую.-- Сказавши это, он обернулся лицом к двери, разделявшей обе комнаты, и остановился с вытаращенными глазами, пораженный ужасом, словно увидел привидение.

- Господи!-- воскликнул он,-- что привело вас сюда?

Джон Тревертон стоял в дверях, в виде высокой, темной фигуры в длинном бархатном халате. Лора бросилась к нему.

- Милый, зачем было вставать?-- воскликнула она.-- Какая неосторожность!

- Я услыхал громкий, как будто угрожающий голос. Что привело этого человека сюда к тебе?

- Он - тот родственник, о котором ты когда-то разспрашивал меня, Джон,-- запинаясь ответила Лора.-- Ты не забыл?

- Этот человек - твой родственник?-- воскликнул Тревертон.-- Этот человек?

- Да. Вы друг друга знаете?

- Мы прежде встречались,-- отвечал Тревертон, не сводивший глаз с лица Дерроля.-- Последняя наша встреча произошла при очень печальных обстоятельствах. Для меня сюрприз видеть твоего родственника в лице мистера...

- Мансфильда,-- прервал Дерроль.-- Я переменил фамилию Малькольма на фамилию Мансфильда, встречавшуюся в роду моей матери, ради Лоры. Для нея могло бы быть невыгодно признать родство свое с человеком, к которому свет относился не без презрения в течении последних десяти лет.

Дерроль страшно побледнел со времени появления мужа Лоры, и рука, которой он налил себе третий стакан водки, дрожала как лист.

- Это в высшей степени любезно с вашей стороны, мистер Мансфильд,-- возразил Джон Тревертон.-- Могу я спросить, по какой причине вы удостоили жену мою этим поздним посещением?

- По обыкновенной причине, какая приводит бедного родственника в дом богатого человека. Мне нужны деньги; Лора может мне их дать. К чему лишния фразы?

- Ровно ни к чему. В данном случае гораздо лучше действовать на чистоту. Я полагаю, так как это чисто деловой вопрос, то вам всего лучше позволить мне уладить его с вами. Лора, дозволишь ли ты мне определить права твоего родственника? Можешь быть уверена, кто я притеснять его не стану.

- Я готова довериться тебе, милый, теперь и всегда,-- отвечала жена, подавая ему руку. Затем, она подошла к Дерролю, протянула и ему руку и поглядела на него с нежной заботливостью.-- Покойной ночи,-- сказала она,-- прощайте. Прошу вас довериться моему мужу, как доверяюсь ему я. Поверьте мне, так будет лучше для всех нас. Он с такой же готовностью признает права ваши, с какой признай их я, если вы только доверитесь ему. Если я доверила ему мою жизнь, неужели вы не можете доверить ему вашей тайны?

- Чему же вы удивляетесь?

- Тому, что вы замужем.

- Покойной ночи,-- снова повторила она, стоя на пороге, а затем вернулась, чтобы попросить мужа не утомляться и не волноваться.

- Я могу дать вам только четверть часа,-- сказала она Дерролю.-- Прошу вас помнить, что мой муж болен и должен лежать в постели.

- Ступай к своим школьникам, милая,-- проговорил Тревертон, улыбаясь при виде её тревоги.-- Я буду осторожен.

Дверь затворилась за Лорой, и двое мужчин, живших год тому назад в одном доме в улице Сиббер, остались лицом в лицу.

- Итак, вы Джон Тревертон?-- проговорил Дерроль, утирая губы дрожащей рукой и глядя жадными глазами на опорожненную до половины бутылку с водкой, блуждая взором по всем окружающим предметам, лишь бы не смотреть прямо в глаза своему собеседнику.

- А вы имеете претензию на родство с моей женой?

- На более близкое, может быть, чем бы вам хотелось; на такое близкое, что я имею, некоторым образом, право знать как вы, Джэк Шико, могли сделаться её мужем, как могли вы жениться на ней год тому назад, в каковое время прекрасная и талантливая m-me Шико, которую я имел честь знать, была еще жива? Или эта прелестная женщина не была вашей женой, или брак ваш с Лорой Малькольм недействителен.

- Лора - моя жена, и брак её настолько действителен, насколько может сделать его закон,-- отвечал Джон Тревертон:-- это все, что вам нужно знать. А теперь будьте так добры, объясните степень вашего родства с мистрисс Тревертон. Вы говорите, что ваше настоящее имя Малькольм. В каком родстве были вы с отцом Лоры?

- Лора просила меня доверить вам мою тайну,-- пробормотал Дерроль, снова бросаясь в кресло у камина и говоря, как человек, взвешивающий выгоды, какие представляет для него известная политическая программа.-- Почему мне и не быть откровенным с вами, Джек - Тревертон? Старое-то имя само на язык просится! Будь вы тем чопорным образцом добропорядочности, какого я думал встретить в лице наследника моего старого друга Джаспера Тревертона, я, может быть, и затруднился бы открыть вам тайну, едва ли служащую к чести моей, с точки зрения человека, усердно посещающого церковь и исправно платящого налоги. Но вам, Джеку,-- артисту и богеме, человеку участвовавшему во всех представлениях на ярмарке света - вам я, не краснея, могу доверить мою тайну. Будьте добрым малым, налейте-ка мне еще стаканчик; рука моя дрожит, точно у меня паралич. Вам известна история приемной дочери Джаспера Тревертона?

- Я, конечно, слыхал о ней.

- Вы слышали, что Тревертон, поссорившийся со своим другом Стефеном Малькольмом из-за глупой любовной истории, был много лет спустя призван к одру болезни этого друга, застал его при смерти, как все полагали, сейчас же усыновил единственного ребенка Малькольма и увез с собою его дочь, оставив банковый билет в пятьдесят фунтов на услаждение последних минут своего старого друга и на уплату гробовщику?

- Все это я слышал.

- Но вы не слыхали того, что затем следует. Когда доктор отказывается от своего пациента, почитая его все равно что мертвым, тот иной раз находится на при к выздоровлению. Стефену Малькольму удалось обмануть доктора. Может быть, благодаря удобствам доставленным ему на деньги друга, может быть, благодаря сознанию, что будущность его единственного ребенка обезпечена,-- как бы там ни было, но с плеч больного словно была снята тяжелая ноша; с той минуты, как Джаспер Тревертон его оставил, он стал поправляться, ожил и снова вышел на житейскую дорогу одиноким странником, счастливый сознанием, что судьба его дочери уже более не связана с его собственной судьбой, что какие бы бедствия ни постегали его самого, но ей предстоит счастливая жизнь.

- Неужели вы хотите сказать, что Стефен Малькольм выздоровел, прожил целые годы и позволил дочери своей считать себя сиротой, а другу своему почитать его умершим?

- Сказать правду значило бы рискнуть благополучием дочери. В качестве сироты и приемыша богатого холостяка, участь её была обезпечена. Что бы это было, еслиб ее возвратили её настоящему отцу и заставили разделять его убогое существование? Я все это взвесил и взглянул на вопрос не с эгоистической точки зрения. Я мог бы требовать, чтобы мне возвратили дочь, я мог бы высасывать из Джаспера деньги. Я ни того ни другого не сделал,-- я пошел своей одинокой дорогой, по каменистому жизненному пути, без ласки, без любви.

- Да. Вы видите во мне развалину Стефена Малькольма.

- Вы - отец Лоры! Боже милосердый! Но вы ни единой чертой, ни единым взглядом не напоминаете ее. И вы её отец? Это точно открытие.

- Ваше удивление не лестно для меня. Моя дочь похожа на мать свою, которая была одной из прелестнейших женщин, каких я когда-либо видал. Но могу вас уверить, мистер - Тревертон, что в ваши годы Стефен Малькольм имел претензию на красоту.

- Я этого не оспориваю. Вы могли быть красивы, как Адонис; но отец моей Лоры должен бы был хоть сколько-нибудь походить на нее взглядом и осанкой, ну хоть улыбкой, поворотом головы, чем-нибудь, что могло бы обнаружить таинственную связь, существующую между отцом и ребенком. Знает она об этом? Признаёт вас своим отцом?

- Признаёт, бедняжка. По её желанию я и вам-то открылся.

- Как давно она знает?

- Прошло с небольшим пять лет с тех пор, как я ей все сказал. Я только-что возвратился с континента, где провел семь лет своей жизни в добровольной ссылке. Мной внезапно овладело свойственное изгнанникам страстное желание снова побывать на родной земле, взглянуть еще раз на места, в которых провел молодость,-- прежде чем смерть на-веки закроет мне глаза. Я возвратился - не мог воспротивиться стремлению, какое влекло меня к дочери, однажды стал на её пути и рассказал ей свою историю. С этого дня я, от времени до времени, видал ее.

- И получали от нея деньги,-- вставил Джон Тревертон.

- Она богата, а я беден. Она помогала мне.

- Вы бы могли жить на деньги, которые она вам давала, несколько по-приличнее и по-порядочнее, чем жили в улице Сиббер.

- В чем же меня можно обвинить? Жизнь моя была самая безобидная.

- В безалаберном образе жизни и в пристрастии в водке, губящей тело и душу.

- У меня хроническая болезнь, делающая водку необходимостью для меня.

- Не правильнее ли было бы сказать, что водка

- Я должен сказать вам несколько слов, прежде чем вы его сделаете. Я открыл вам мою тайну, которую и весь свет может безпрепятственно узнать. Я не совершил никакого преступления, дозволив моему старому другу считать меня мертвым. Я только пожертвовал собственными интересами для пользы дочери моей; но у вас, мистер Тревертон, есть своя тайна, и эту тайну вам едва ли было бы приятно обнажить перед целым светом, в котором вы теперь разыгрываете такую важную роль. Владелец газльгёрстского замка навряд ли может желать, чтобы было доказано его тождество с Джеком Шико, каррикатуристом и мужем - по крайней мере согласно общей молве - танцовщицы, имя которой красовалось на всех лондонских стенах.

- Нет,-- заметил Тревертон,-- это темная страница в моей жизни, которую я бы охотно вырвал из книги; но я всегда считал вероятным, что рано или поздно тождество мое будет доказано. Этот свет наш безобразно велик, когда человек пытается играть в нем роль, но очень мал, когда, он хочет спрятаться от своих собратий. Я сказал жене все, что могу сказать ей, не срывая покрывала с своего прошедшого. Открыть ей больше того, значило бы сделать ее несчастной. Вы не можете иметь никакой причины высказать ей больше, чем сказал я. Могу я, в этом деле, положиться на вашу честь?

- Можете,-- отвечал Дерроль, как-то странно глядя на него;-- но я надеюсь, что вы отнесетесь ко мне со щедростью и великодушием, как должен зять, получивший состояние, благодаря своему браку, относиться к отцу жены.

- Что бы вы назвали щедростью?-- спросил Тревертон.

Я хочу тысячу.

- Да?-- заметил Тревертон, с худо-скрытым презрением.-- Чтож, живите добропорядочной жизнью, и ни дочь ваша, ни я не пожалеем для вас тысячи фунтов в год.

- Я заживу жизнью джентльмена,-- не в Англии, дочь моя хочет выпроводить меня отсюда; она сейчас это говорила, или, по крайней мере, в её словах заключался намек на это. Жизнь на материке была бы мне по вкусу, а может быть, исправила бы и мое здоровье. Пенсионеры долговечны.

- Не тогда, когда они выпивают бутгилку водки в день.

отцовского места за вашим рождественским столом. Мне не нужно, чтобы вы для меня закалывали откормленного теленка.

- Понимаю,-- проговорил Тревертон, с невольной насмешкой:-- вам нужны только деньги. Вы их получите.

Он вынул из кармана связку ключей и открыл ящик, в котором имел привычку держать деньги, полученные им от управляющого, до отсылки их в банк. В ящике было с небольшим сто фунтов банковыми билетами и золотом. Джон Тревертон отсчитал сто фунтов; новенькие билеты, блестящее золото, лежали соблазнительной грудой перед ним на столе, но он продержал руку на деньгах минуты с две, а сам сидел и смотрел на них с задумчивым выражением лица:

- Кстати, мистер Мансфильд,-- начал он:-- когда вы, после стольких лет, явились пред вашей дочерью, какие удостоверения принесли вы с собой?

- Удостоверения?

на-слово в том, что вы и есть тот отец, которого она считала в могиле?

- Она вспомнила меня, когда я ей себя напомнил; сначала памяти её все представлялось смутно. Она помнила, как сквозь сон, мое лицо, но достоверно сказать не могла, когда и где в последние раз видела его, пока я не напомнил ей различных обстоятельств её детства, последних дней, проведенных нами вместе перед моей серьезной болезнью, не заговорил с ней о матери, о маленьком брате, который умер, когда ей было три года. Джон Тревертон, вы клевещете на природу, если полагаете, что инстинкт дочери может изменить ей, когда к нему взывает отец. Еслиб понадобились материальные доказательства, чтобы убедить дочь мою в том, что перед нею стоял отец её, эти доказательства у меня были, и я показал их ей,-- старые письма, её метрическое свидетельство, портрет её матери. Портрет я отдал Лоре. Документы и теперь при мне. Я никогда с ними не разставался.

Он вытащил из кармана старый портфель, кожа которого вся лоснилась от долгого употребления, а шелковая подкладка истрепалась, и вынул из этого вместилища штук шесть пожелтевших от времени бумаг. Одна из них была метрическое свидетельство Лоры Малькольм, остальные пять были письма, адресованные на имя Стефена Малькольма, эсквайра, Плющевый-коттедж, Чисвик. Одно из этих писем, последнее, судя по выставленному на нем числу, было от Джаспера Тревертона.

"Глубоко огорчило меня известие о твоей серьёзной болезни, мой бедный друг,-- писал он;-- твое письмо последовало за мной в Германию, где я проводил осень на знаменитых минеральных водах. Я тотчас-же выехал в Англию и вышел здесь на берег пол-часа тому назад. Приеду так скоро, как смогут доставить меня железно-дорожный поезд и кэбы, и надеюсь быть с тобою до получения настоящого письма.

Корабельный-Отель.

Дувр.

Октября 15-го, 185**.

Другия письма были от старых друзей, подобных Джасперу. В одном заключалась помощь в виде чека. В других сочувственные и исполненные сожалений отказы. Писавшие осыпали своего недостаточного друга всякими добрыми пожеланиями и благодушно препоручали его Провидению. В обоих случаях добропорядочность и почтительный тон корреспондентов Стефена Малькольма доказывали, что он некогда был джентльменом. Значительное разстояние отделяло положение человека, к которому были писаны все эти письма, от положения мистера Дерроля, занимавшого комнаты второго этажа в улице Сиббер.

ему не было никакого дела, но ему было невыразимо больно признать этого развращенного бродягу, пропитанного алькоголем,-- отцом любимой им женщины.

- Вот ваши сто фунтов, мистер Мансфильд,-- сказал он,-- а так как, благодаря вам, маленький газльгёрстский мирок считает жену мою сиротой, то позвольте вам заметить, что чем реже вы будете здесь показываться, тем лучше будет для нас всех. В деревнях любят сплетни. Еслиб вас увидали в этом доме, люди пожелали бы узнать, кто вы такой и все, что до вас касается.

- Я оказал вам, что выеду в Париж завтра вечером,-- отвечал Дерроль, стягивая ремешки своего бумажника, раздувшагося до-нельзя от банковых билетов и волота.-- Я намерения своего не изменю. Я люблю Париж и парижские обычаи и знаю этот чудный город почти также хорошо, как вы, хотя никогда на француженке женат не был.

Джон Тревертон сидел молча, устремив задумчивый взор на огонь и, повидимому, не замечая насмешки своего собеседника.

- Да, да, Джэк: будут какие поручения к вашим старым друзьям из Латинского квартала? Нет? Ах да, вероятно, газльгёрстский сквайр повернулся спиной в товарищам Джэка Шико; точно также как король Генрих Пятый отступился от веселых товарищей принца Валлийского. Это пренебрежение разбило сердце бедного старика Фальстафа; но это не более как подробность. Доброй ночи, Джэк.

- Я все сказал мистеру Тревертону, дорогая,-- проговорил Дерроль.

- Я так этому рада,-- отвечала Лора; затем она положила руку на плечо старика и продолжала с серьёзной ласковостью:-- постарайтесь вести хорошую жизнь, милый отец, и давайте нам иногда о себе весточку, будем с любовью думать друг о друге, хотя судьба и разлучила нас.

- Хорошую жизнь,-- пробормотал он, остановив на ней, на минуту, свои налитые кровью глаза и поглядев на нее так, что внезапный ужас овладел ею.-- Деньгам следовало бы придти раньше, девочка моя. Я слишком далеко зашел по дурной дороге. Ну, прощай, дорогая. Не тревожься о таком старом кутиле, каков я. Джэк, посылайте мне мои деньги каждые три месяца по этому адресу,-- он бросил на стол грязную карточку,-- и я никогда более безпокоить вас не стану. Можете, коли пожелаете, вычеркнуть меня из своей памяти; вам нечего бояться, чтобы мой язык сказал о вас дурное слово, куда-бы судьба меня ни забросила.

- Я в этом готов на вас положиться,-- отвечал Джон Тревертон, протягивая ему руку.

- Милый, неужели ты не худшого обо мне мнения с тех пор, как знаешь, что этот человек мой отец?-- спросила Лора, когда дверь затворилась за Дерролем, и раздался звонок, извещавший Триммера об уходе гостя.

- Худшого-ли я мнения о жемчужине, потому что ее извлекают из устрицы,-- проговорил муж, улыбаясь ей.-- Голубка, еслиб приходский рабочий дом был весь населен твоими родственниками, моя любовь и мое уважение в тебе не умалились бы ни на волос.

- В таком случае, ты не веришь в преемственность дарований. Ты не думаешь, чтобы наши характеры находились в исключительной зависимости от характеров наших отцов и матерей.

- Еслиб я этому верил, я бы думал, что твоя мать была ангел, и что ты наследовала её характер.

- Несомненно, милая. Трудно определить, как низко может пасть человек, раз споткнувшись.

- Не будь он джентльменом, мой приемный отец не мог бы быть его другом,-- размышляла Лора.-- Для Джаспера Тревертона было совершенной невозможностью иметь дело с чем-либо низким.

- Да, милая. А теперь скажи мне, когда отец твой впервые явился пред тобой, очень тебя удивило, сильно взволновало его признание?

- Конечно, да.

- Нет, дорогой мой. Мне было тяжело за тебя знать, что отец мой пал так низко, но теперь, когда ты знаешь худшее, у меня легче на душе. Для меня уже составляет облегчение возможность говорить о нем свободно. Вспомни, Джэк, что он торжественно обязал меня молчать. Я не хотела нарушить своего обещания, даже для тебя.

- Я все понимаю, дорогая.

- В первый раз, когда я увидела отца моего,-- запинаясь, начала Лора, словно ей тяжело было называть его этим священным именем,-- было лето, прелестный августовский вечер, и я после обеда вышла в фруктовый сад. Ты знаешь калитку, выходящую из этого сада в поле. Я увидала мужчину, стоявшого по ту сторону забора и курившого, опершись руками о калитку. Заметив незнакомца, я отвернулась, желая уйти от него, но прежде чем я сделала три шага, он остановил меня. Мисс Малькольм, ради Бога, позвольте мне говорить с вами,-- сказал он. Я старый друг, которого вы должны помнить. Я подошла к нему и взглянула ему прямо в лицо; в его обращении заметна была такая горячность, что мне и в голову не пришло, чтобы он мог быть обманщиком.-- Право, я вас не помню,-- сказала я,-- когда же видела я вас? Тогда он назвал меня по имени.-- Лора,-- сказал он,-- вам было шесть лет, когда мистер Тревертон привез вас сюда. Неужели вы совершенно позабыли жизнь, которую вели до того?

Она остановилась; муж усадил ее на низенький стул у камина, сам сел подле нея, так, чтобы голова её могла покоиться на его плече.

- Нет, милый. Для меня облегчение - довериться тебе. Я сказала ему, что помню свою жизнь до приезда в замок. Некоторые события я помнила ясно, другия смутно, точно видела их во сне. Я помнила, что была во Франции, на берегу моря, в таком месте, где жены рыбаков носили яркия юбки и высокие чепцы, где я играла с детьми одних со мною лет и где солнце, казалось, всегда светило. Потом жизнь изменилась; пошли скучные серые дни где-то у реки, в таком месте, где были узенькия дорожки и поля, и между тем по близости был город с высокими дымовыми трубами и шумными улицами. Я помнила, что здесь мать моя была больна, лежала несколько недель в темной комнате; потом отец повез меня в Лондон в омнибусе и оставил в большом, холодном с виду доме, на одном из больших сквэров; все комнаты в этом доме были огромные, высокия и смотрели как-то страшно после нашей маленькой приемной; я целый день сидела в гостиной в обществе старушки в черном атласном платье, позволявшей мне забавляться, как и чем мне угодно. Отец сказал мне, что старушка его тётка, и что я должна называть ее тётей; но я слишком ее боялась, чтобы давать ей какие бы та ни было названия. Я думаю, что прожила там с неделю, показавшуюся мне веками, так как я чувствовала себя очень несчастной и всякий вечер засыпала в слезах после того, как горничная, бывало, уложит меня в постель в большой, мрачной комнате в верхнем этаже дома; потом отец приехал и снова повез меня домой в красном омнибусе. Я видела, что он очень несчастлив, а пока мы шли по дороге, ведшей к нашему дому, он сказал мне, что моя милая мама ушла от нас, и что я никогда более не увижу ее в этом мире. Я страстно любила ее, Джэк, и потеря эта почти разбила мое сердце. Я говорю тебе гораздо больше, чем сказала незнакомцу. Ему я сказала столько, сколько было нужно, чтобы доказать, что я помню свою старую жизнь.

- Что же он отвечал?

- Он вынул из кармана сафьянный футляр и подал его мне, попросив меня взглянуть на портрет, заключающийся в нем. О, как хорошо я помнила это милое лицо. Воспоминание о нем блеснуло в уме моем точно сон, который позабудешь и тщетно стараешься припомнить, до тех пор, пока он вдруг, в одно мгновение, не вспомнится. Да, то была лицо моей матери. Точно такою помнила я ее, когда она сидела с работой на прибрежных скалах, а я играла на песке с другими детьми в этом счастливом местечке во Франции. Я помнила, что она сидела у моей постельки каждый вечер, пока я не засну. Я спросила незнакомца, каким образом достался ему этот портрет.-- Я готова была бы отдать за него все деньги, какие имею, сказала я.-- Ничего подобного вам делать не надо,-- отвечал он,-- я вам его дарю, но я бы этого не сделал, еслиб вы не вспомнили лица вашей матери. А теперь, Лора, взгляните на меня и скажите: видали ли вы меня когда-нибудь прежде?

- Ты взглянула и припомнить его не могла,-- проговорил Джон Тревертон.

Он просил меня постараться понять, какую перемену десять лет несчастий могут произвести в наружности человека. Не одно время изменило его,-- сказал он мне,-- но пренебрежение света, плохое здоровье, тяжелая работа, разъедающее горе.-- Примите все это во внимание,-- сказал он,-- взгляните на меня снисходительными глазами, постарайтесь обратить мысли ваши назад, к прежней жизни в Чизвиве, и скажите, какую роль играл я в ней. Я посмотрела на него очень серьезно, и чем более я смотрела, тем знакомее становилось его лицо.-- Я думаю, что вы должны быть другом моего отца,-- сказала я наконец.-- Бедняки не имеют друзей,-- отвечал он:-- в то время, какое вы помнить можете, отец ваш их не имел. О, дитя, дитя, неужели десять лет могут изгладить из памяти образ отца? Я твой отец!

Лора остановилась, тяжело дыша, переживая съизнова волнения этой минуты.

- Я не могу выразить тебе, что я почувствовала, когда он это сказал,-- вскоре продолжала она. Мне казалось, что я упаду в обморок к его ногам. Мозг мой отуманился; я ничего не могла понять; потом, когда сознание медленно возвратилось ко мне, я спросила его: как могло это быть справедливо? Разве отец мой не умер несколько часов после того, как Джаспер Тревертон увез меня? Мой приемный отец говорил мне, что оно так и было. Тогда он - отец мой - сказал, что он дозволил Джасперу Тревертону считать его мертвым, ради меня, с тою целью, чтобы я могла быть приемышем богатого человека, и хорошо поставлена в жизни, тогда как он - мой настоящий отец.-- был странником и нищим. Мистер Тревертон получил письмо, извещавшее его о смерти его старого друга,-- письмо, написанное под чужую руку самим отцом моим, и никогда не дал себе труда осведомиться о подробностях смерти и погребения. Он чувствовал, что сделал достаточно, оставив денег на удовлетворение потребностей больного, и освободив его от всяких забот относительно дочери. Вот что сказал мне отец. Как могла я упрекать его, Джэк, как могла я презирать его за этот обман, за ложь, до такой крайности унизившую его. Он согрешил ради меня.

- И ты не усомнилась в нем? Ты твердо поверила, что он тот самый отец, которого ты почитала умершим и погребенным десять лет тому назад?

- Как могла я сомневаться? Он показал мне бумаги,-- письма,-- которые никому не могли принадлежать, кроме моего отца; он дал мне портрет матери, и потом лицо его вспоминалось мне как лицо, мне некогда очень знакомое; голос его также был мне памятен.

- Он сказал мне, что он беден, что он раззорившийся джентльмен, без занятий, с плохим здоровьем, и лишен всякой возможности заработать себе средства в жизни. Могла ли я, дочь его, жившая в роскоши, не предложить ему всей помощи, какая только была в моей власти. Я просила его открыться мистеру Тревертону - папа, как я всегда называла его,-- но ему не хотелось, что весьма понятно, сознаться в обмане, поставившем его в такое ложное положение.-- Нет,-- сказал он,-- я солгал ради тебя и должен держаться за эту ложь ради самого себя.-- Я не могла настаивать на том, чтобы он изменил свое намерение по этому вопросу; я чувствовала, как тяжело ему будет стать лицом в лицу с своим старым другом при таких унизительных условиях. Я обещала сохранить его тайну, и сказала ему, что буду посылать ему все, что смогу уделить из своего дохода, если только он даст мне адрес, по которому я могла бы пересылать деньги.

- Как часто видала ты его после этого?-- спросил Джон Тревертон.

- До сегодняшняго вечера, только три раза. Одно из этих свиданий происходило в тот вечер, в который я на глазах твоих впустила его в садовую дверь.

- Никогда. Он взял с меня слово хранить его существование в тайне от всего света; и даже, еслиб я не была связана этим обещанием, я бы не решалась рассказать мистеру Тревертону о том, как его обманули; я чувствовала, что это был обман, как бы безкорыстны и великодушны ни были причины, которые его породили.

- Обман-то безцельный, мне кажется,-- задумчиво проговорил Джон,-- раз обещав заботиться о тебе, едва ли бы мой двоюродный брат, Джаспер, бросил тебя опять на жертву бедности и тоске. Нет, голубка, раз узнав твою кротость, твою правдивую, любящую душу, безчеловечно было бы отказаться от тебя.

- К несчастию, бедный отец мой думал иначе.

- Дорогая моя, не дозволяй этому заблуждению отца твоего омрачать твою жизнь. Я, знакомый с ухищрениями и затруднениями, до которых бедность может довести человека, сожалею о нем и, до некоторой степени, понимаю его. Мы сделаем все, что может сделать щедрость, чтобы остаток дней своих он провел в счастии и приличной обстановке.