Раздвоенное копыто.
Часть II.
Глава XV. Джордж Джерард.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Раздвоенное копыто. Часть II. Глава XV. Джордж Джерард. (старая орфография)

Глава XV.-- Джордж Джерард.

Джон Тревертон вышел из-под докторской опеки до конца рождественских праздников и мог присутствовать вместе с женою на охоте, устроенной в замке в первый день нового года. Оба были верхом: он на своей породистой лошади, она - на самом кротком из серых арабских скакунов. То была первая охота в окрестностях замка со времени смерти Джона Тревертона старшого, отца Джаспера и рьяного охотника. Джаспер всегда был равнодушен в подобного рода забавам; но теперь Джон Тревертон младший, любивший лошадей и собак, как и подобает англичанину любить их, желал, чтобы все шло так, как шло во времена его деда, вообще известного среди старшей части населения под именем старого сквайра. Джон купил пару охотничьих лошадей, отличную лошадь для себя, арабского скакуна и красивую ирландскую лошадку для жены; они с Лорой изъездили не мало миль в ясные дни ранней осени, исподоволь приучаясь к работе в предстоявшую зиму.

Лора полюбила ирландскую лошадку и страшно баловала арабского скакуна. После упражнений в верховой езде, продолжавшихся с месяц, и многочисленных прыжков через кусты дикого терна и через воду, она действительно начала хорошо ездить, и муж надеялся иметь удовольствие служить ей проводником в её скачке по полям в погоне за оленями, до окончания охотничьяго сезона. Но он имел намерение быть скорей слишком осторожным, чем опрометчивым, и в день нового года объявил, что проедет с Лорой препокойно по дороге и позволит ей взглянуть на гончих издали. Селия, в очень короткой амазонке и крайне кокетливой шляпе, сидела на спине высокой, откормленной, флегматичной, отцовской лошади, поглядывавшей на собак с невозмутимым хладнокровием.

- Куда девался твой брать?-- спросила Лора, пока оне с Селией ждали, стоя рядом и издали следя за собиравшимися охотниками.-- Я не видала его с моего детского праздника.

- Да, разве и тебе не говорила? Он в Лондоне заключает условия на счет пьесы, которую должен написать для одного из больших театров. Мама нынче утром получила от него письмо. Он возвращается домой после-завтра и привезет с собой знакомого из Лондона, который проведет два или три дня в викариате: это молодой доктор, красивый, умный, неженатый. Лора, как ты думаешь, не скоро будет конец света?

- Нет, дорогая, но я поздравляю тебя с молодым человеком. Он составить приобретение для вашего кружка. Ты должна нам его представить.

- Эдуард говорят, что он может пробыть только два или три дня. У него практика. Он едет лишь с целью дохнуть деревенским воздухом.

- Бедный. Как его зовут?

- Эдуард об этом не писал нам. Как-нибудь ужасно, вероятно Смит, или Джонс, или Джонсон, имя, могущее разсеять все приятные иллюзии.

- Вот подъезжает мистер Сампсон.

- Да, на той-же самой лошади, которую впрягает в свой догкарт. Поверила-ли бы за когда-нибудь, Лора, чтобы лошадь могла мириться с своим существованием, имея так много костей и так мало мяса?

Вот все, что Лора услыхала об ожидаемом в викариате госте, но бедная Селия в течение следующих двух дней был в волнении, неразлучном с ожиданием, исполненым недоумения. Она особенно заботилась об украшении комнаты брата, но вздыхала, когда думала о том, сколько времени из короткого посещения незнакомца будет проведено за запертыми дверями этого мужского убежища.

- Желала-бы я знать, любит-ли он чай,-- размышляла она, в последний раз эффектно разставляя разнообразные безделки, украшавшия кабинет поэта:-- и будет ли мне дозволено в сумерки приходить к ним. Очень может быть, что это один из тех мужчин, мужчин до отвращении, которые терпеть не могут разговаривать с девушками и строят мрачные физиономии, как только вынуждены выносить женское общество. Доктор, пожалуй науку любит и сухия кости. Эдуард называет его красивым, но я думаю, что его было сказано лишь с целью расположит нас в его пользу и обезпечить ему вежливый прием.

Так размышляла барышня в тот январьский вечер, когда брат её и друг её брата ожидались в викариате. Омнибус из гостинницы Георга должен был доставить их со станции, а омнибус этот приходил обыкновенно в четверть восьмого. Теперь на церковных часах било семь, торжественный звук этих часов отсчитывал часы жизни Селии, с тех пор, как она себя помнила.

- Семь,-- воскликнула она, а мои волосы не убраны.

Она проскользнула к себе в комнату, зажгла свечи на туалете, взяла в руки маленькое зеркальце, чтобы удобнее разсмотреть здание из волнистых локончиков, венчавшее её маленькую, красивой формы головку.

- Что за благополучие не быть вынужденной пудриться и иметь тубы, красные от природы,-- говорила она себе.-- Ради этого можно почти примириться с тем, что заживо похоронен в деревне.

Она надела свое лучшее платье в честь гостя. Это вовсе не был изысканный туалет, в нем не было ни сложного фасона, ни артистически перемешанных материалов; лучшее платье Селии было сшито из темно-зеленого французского мериноса и убрано лентами, красиво расположенными в виде бантов, узлов и длинных концов. По счастию, цвет этот был Селии к лицу, и мягкая ткань вадала взищними складками вокруг её стройной фигуры. Вообще Селия осталась довольна собой, потушила свечы и сбежала вниз.

Солидный чай-обед ожидал путешественников в столовой, к великому неудовольствию викария, ненавидевшого подобные комбинации и привыкшого обедать ровно в половине седьмого.

- Ну, что нам за охота наедаться всякой дранью?-- досадливо спросил он. Почему не могли эти молодые люди быть здесь во-время и поспеть к нашему обыкновенному обеду?

- Да потому что не было поезда, который бы мог привезти их, милый, недогадливый, старый pater,-- возразила легкомысленная Селия.-- Ну, право стол славно смотрит.

Большой, холодный ростбиф на одном конце стола, самовар и чайный поднос на другом, а в середине пирог с голубями, салат, яблочное пирожное, штуки две сладких пирожков домашняго приготовления, стеклянные кувшины с вареньем, вазы с мармеладом сулили двум голодным молодым людям много хорошого; но викарий осмотрел стол от одного конца до другого, и ничто ему не понравилось.

- Вероятно, никто не подумал заказать дли меня что-нибудь горячее,-- с обиженным видом заметил он.

Всем членам семьи было известно, что викарий не может есть ничего холодного; он не то, чтобы не хотел, а просто не мог. Последствия были слишком ужасны. Никто, кроме его самого, не знал, какие муки он испытывал, если бывал вынужден поест холодной говядины или баранины. Желудок его переваривал омары, он мог даже справиться с холодным цыпленком, но натура его положительно не принимала холодной баранины или говядины.

- Голубчик,-- сказала Селия, приподнимаясь на цыпочки с целью поласкать седую бороду отца,-- для вас заказано блюдо котлет под грибным соусом, до которого вы охотник.

Викарий вздохнул с облегчением, и в эту самую минуту послышался стук колес по дороге; ворота викариата с шумом растворились; мистер Клер с дочерью вышли навстречу путешественникам, а мистрисс Клер, задремавшая-было у камина в гостиной, открыла глава и с недоумением спрашивала себя - ночь теперь или утро.

Какого рода человека увидала Селии, когда вошла в освещенную лампой залу, робко приютившись под крылышко к отцу? Вовсе не того молодого человека, какого ожидала встретить; однако-ж, несмотря на это, наружность его произвела на нее благоприятное впечатление. "Он поразительно оригинален", впоследствии говорила она Лоре, "а это в наш век всего заурядного много значит". Она увидала высокого широкоплечого человека, с резкими, но правильными чертами бледного, слегка тронутого оспой лица, с черными волосами и черной бородой и темно-серыми глазами, замечательно выразительными и блестящими, смотревшими из-под густых черных бровей.

- Что за мысль назвать этого сурового с виду человека красивым,-- подумала Селия, пока отец её и мистер Джерард пожимали друг другу руки; в следующее же мгновение суровый с виду человек улыбнулся, и Селия сказала себе, что улыбка его приятная.

- Вы должны быть страшно голодны,-- сказал викарий,-- если не пообедали дорогой.

- Пообедали дорогой,-- раздражительно повторил Эдуард.-- Мы ехали в третьем классе и ничего не ели, кроме нескольких сухарей с девяти часов утра.

- Бедняга,-- с невыразимым состраданием воскликнула Селия,-- но я не могу не радоваться, вы с таким удовольствием напьетесь чаю.

Эдуард представил своего друга отцу и сестре, а теперь представлял его мистрисс Клер, которая вышла из гостиной любезно улыбаясь и стараясь не показаться сонной.

Они все вошли в столовую, где стол, к которому викарий отнесся с презрением, показался обоим молодым людям землей обетованной. Самовар кипел; Селия приготовляла чай, а мистрисс Клер возседала на другом конце стола и резала холодную говядину щедрой, материнской рукой. Общество было самое веселое; Джордж Джерард был хороший собеседник, а викарий был очень рад встрече с умным молодым человеком, только-что приехавшим из Лондона и посвященным во все тайны столичной политики, по крайней мере, на месяц опережающей политику деревенскую.

Они просидели за столом полтора часа, и те три четверти часа, в течение которых Джерард, откинувшись на спинку стула, разговаривал с Селией и с викарием,-- он сидел между ними и поглощал немалое количество чашек чаю, показались этому молодому человеку самыми приятными.

лежавшая позади его суровой карьеры, была не из счастливых. Негодяй отец, не воспользовавшийся благоприятно для него сложившимися обстоятельствами и промотавший свое состояние; мать, благородно боровшаяся против несчастия, пытавшаяся наперекор всему сохранить, при помощи собственных трудов в сфере искусства и литературы, свой уголок для недостойного мужа и обожаемого сына; юность, проведенная в дешевом шотландском университете, а на пороге возмужалости потеря этой терпеливой, нежно-любимой матери, уже несколько лет вдовевшей. Тогда молодой человек очутился лицом к лицу с суровой нуждой, среди холодного, равнодушного света, который ничего о нем не знал и вовсе о нем не заботился. Он начал битву с жизнью с твердой решимостью стать в ряды победителей. Честолюбие его было суровое и горькое. У него не было вовсе тех импульсов, какие услаждают труд, когда человек знает, что он работает для матери, жены или детей. У него не было ни единого родного существа, которое бы порадовалось его успехам или пожалело о его неудачах. Еслибы природа не создала его из крепкого материала, он, по всем вероятностям, пал бы очень низко. Более слабой душе борьба без чьей-либо поддержки показалась бы слишком безотрадной.

По счастию для Джорджа Джерарда он любил свою профессию, ради её самой. Любовь эта заменила ему человеческое сочувствие и человеческую приязнь. Слово одобрения от одного из знаменитых медиков, посещавших госпиталь, слово благодарности от одного из собственных пациентов, сознание, что он удачно вел лечение, все это вещи веселили и поддерживали его, и он шел своей трудной дорогой, с поднятой смело головой и с гордым сердцем, уверенный в успехе, ожидавшем его в конце этого пути, если он только доживет до этой минуты.

семейного жилища, темнокрасные занавески, вплотную закрывавшия широкое окно, фамильные портреты на стенах, лампы на столах, свечи на каминной доске, груда дров и угольев, весело трещавшая в камине, и любимая собака викария, с наслаждением протянувшаяся за ковре перед огнем.

- Не хочется мне идти в гостиную,-- сказал викарий, подкатывая свой стул к камину, когда убрали со стола. Я уверен, что у вас там нет такого славного огня.

Мистриссь Клер согласилась, что огонь в гостиной мог бы гореть ярче.

Мистер Джерард объявил, что он курить не желает. Ему и так было слишком хорошо. Тогда викарий начал разспрашивать его об его профессии, о том, что поделывают такой-то и такой-то, и каковы новички, лишь в недавнее время составившие себе репутацию. Джерард говорил всего лучше, когда говорил о собственном ремесле, и Селия, занимавшаяся плетением кружев в уголку у камина, подумала, что он, когда оживится, действительно становится красивым. Лицо его так резко отличалось от всех этих цветущих, румяных, деревенских лиц, какие встречались ей в её ежедневной жизни; на этом лице лежала печать сильнейшей решимости, его оживлял могучий ум. Наблюдательный взгляд девушки отмечал каждую характеристическую черту в этой привлекательной наружности. Она заметила также, что черный сюртук молодого человека был ношен долее любого платья, когда-либо виденного ею на брате; что сапоги его были грубой работы, что цепочка за его часах была серебряная, и что на нем не видно было никаких золотых вещиц, какие любит выставлять на показ зажиточная молодежь. Селия Клер не любила бедности. Она смотрела на нее, как за необходимое зло, но охотно держалась от нея как можно дальше. Бедных, находившихся под покровительством отца её, она посещала крайне неохотно и всегда удивлялась тому, как могла Лора так отлично ладить с бедствующими классами общества. Тем не менее, она принимала горячее участие в этом молодом докторе, неинтересная бедность которого была вполне очевидна.