Раздвоенное копыто.
Часть III.
Глава I. Почему не доверишься ты мне?

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Раздвоенное копыто. Часть III. Глава I. Почему не доверишься ты мне? (старая орфография)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. 

Глава I. - Почему не доверишься ты мне?

Это зимнее воскресенье было печальным днем для Джона Тревертона. На пути своем к дому он почти не нарушал молчания; Лора удивлялась его задумчивости и не без тревоги соображала, какие бы причины могли вызвать эту внезапную перемену в его настроении духа. Не привез ли ему дурных вестей этот друг семейства Клер? Но как могло это быть? Не вернее-ли, что эта встреча с старым знакомым напомнила ему какой-нибудь тяжелый период его прошлой жизни, о которой она знала так мало.

- Это мое несчастие, - думала она. - Я только на половину жена ему, пока мне неизвестны все его старые горести.

Она не безпокоила мужа никакими вопросами, но спокойно шла рядом с ним мимо плантаций из различных, преимущественно зимних, кустарников и молодых дерев, в которых ягоды дикого терновника сверкали на полуденном солнце, и безстрашные реполовы перепархивали с боярышника на лавровое дерево.

- Я не выйду к завтраку, дорогая, - сказал Джон, когда они дошли до дверей залы. - Я не совсем хорошо себя чувствую, у меня что-то болит голова, и я думаю, что мне было-бы полезно прилечь на часок - другой.

- Не придти ли мне почитать тебе, пока ты не уснешь, Джэк?

- Нет, дорогая, мне лучше остаться одному.

- О, Джэк, отчего ты со мной не откровенен? - жалобно воскликнула его жена. - Я зваю, что у тебя что-то есть на душе. Почему не доверишься ты мне?

- Погоди, дорогая; полагаю, что ты очень скоро узнаешь все, что обо мне знать можно. Но нам нет надобности упреждать это открытие. Оно не доставит особенного удовольствия ни тебе, ни мне.

- Неужели ты думаешь, что изменит меня чтобы то ни было; что я когда-нибудь могу узнать о тебе? - спросила она, положив ему руку на плечо и устремив на него взгляд, полный напряженного внимания. - Разве я не слепо любила тебя, не слепо доверилась тебе?

- Да, голубка, слепо. Но как могу я знать, что ты почувствуешь, когда глаза твои откроются?

Она в течение нескольких минут молча смотрела на него, пытаясь понять выражение его лица; затем, с самой трогательной настойчивостью сказала:

- Джон, если есть что-нибудь, что можно привести против тебя, если в твоем прошлом существует поступок, о котором тебе стыдно вспомнить, в котором совестно сознаться, поступок, известный другим, то пусть, во имя сострадания, я услышу о нем от тебя, а не от врага! Неужели я такой строгий судья, что ты боишься предстать передо мной? Разве я не до слабости любила тебя, не слепо тебе доверилась? Можешь ли ты сомневаться в моем желании извинить и простить, даже в том случае, в котором весь остальной род человеческий был-бы неумолим?

что тебе будет тяжело узнать, как низко я пал, прежде чем твое влияние, твоя любовь не подняли меня из тины, в которой и погряз. Повидимому, страдание неизбежно. Как ты ни добра, как ни чиста, есть люди, которые не пожелают избавить тебя от этой горькой истины. Да, милая, лучше, чтобы ты узнала правду от меня. Какие бы искаженные варианты этой истории тебе впоследствии ни передавали, правду ты узнаешь от меня.

Он обнял ее за талью, и они поднялись по широкой старой лестнице и вошли в комнату, служившую Джасперу Тревертону кабинетом, в ту самую комнату, которую Лора украсила для своего мужа. Здесь они могли быть уверены, что никто их не потревожит. Джон Тревертон придвинул любимый стул жены к камину и сел рядом с нею; точно так сидели они в ту ночь, когда Лора рассказала мужу историю мистера Дерроля.

Несколько минут сидели они молча; Джон Тревертон смотрел в огонь и размышлял о том, как лучше начать свою исповедь.

- О, Лора, желал бы я знать, не возненавидишь-ли ты меня, когда услышишь, что такое была моя прошлая жизнь? - стал он наконец. - Я не стану щадить себя; но даже в эту последнюю минуту мне страшно произнести слова, могущия разрушить наше счастие и разлучить нас на веки. Ты сама решишь нашу участь. Если, выслушав все, ты скажешь себе: человек этот недостоин моей любви,

- Какое преступление совершил ты, что считаешь возможным, чтобы я отняла у тебя мою любовь? - дрожащими губами проговорила она.

- Я не совершил никакого преступления, Лора; но я был заподозрен в совершении худшого из них. Помнишь ли ты историю человека, имя которого безпрестанно попадалось в газетах, около года тому назад; человека, жена которого была убита, и которого некоторые из лондонских газет просто-на-просто обзывали убийцей, человека, по имени Шико, исчезновение которого было одной из тайн, обративших на себя общественное вникание в нынешнем году?

- Да, - отвечала она, с недоумением глядя на него. - Что общого можешь ты иметь с этим человеком?

- Ты? Ты, Джон Тревертон?

- Я, Джон Тревертон, иначе Шико.

- Муж танцовщицы?

- Да, Лора. В моей жизни было две любви. Сначала любовь к женщине, не имевшей ничего кроме красоты своей для привлечения мужских сердец. Затем, любовь моя к тебе, красота которой играет наименьшую роль в твоей способности завоевать и сохранить мою привязанность. История моя может быть рассказана в коротких словах. Я начал свою карьеру в кавалерийском полку, с небольшим состоянием, заключавшимся в акциях и государственных бумагах. Спускать их было так легко, что прежде, чем я прослужил в армии пять лет, я ухитрился промотать все до последняго пенса. Я не особенно кутил или мотал, и не тягался с нашим капитаном, сыном вест-эндского кандитера, у которого деньги шли как вода, ни с полковником, аристократом, имевшим тридцать тысяч фунтов долгу; но я держал хороших лошадей, вращался в лучшем обществе и - стал нищим. Ничего больше не оставалось, как выйдти из полка, и я вышел; будучи человеком счастливого, безпечного характера и наскучив уединением, сопряженным с деревенскими стоянками, я переплыл канал и бродил по живописнейшей части Европы с мешком за плечами и альбомом в руках. Вскоре я очутился в Париже, с продранными локтями, без гроша, с влечением к литературным работам и бойким карандашом. Я жил на чердаке в латинском квартале, нашел себе друзей в кружке, состоявшем из истой богемы, и ухитрился заработывать ровно столько, сколько следовало, чтоб душа с телом не разсталась. Я начал вести эту жизнь с мыслью, что когда-нибудь да завоюю себе почетное положение в мире искусства. У меня было желание работать, и добрый запас честолюбия. Но молодые люди, среди которых я жил, мелкие журнальные рабочие, состоявшие при маленьких театрах, вскоре научили меня иному. Я научился жить, как жили они, изо дня в день. Все высшия стремления замерли в душе моей. Я сделался обычным гостем в закулисном круге, писал газетные статейки, был сотрудником писателей, поставлявших фарсы для Пале-Рояльского театра, и почитал себя счастливым, когда в кармане моего жилета лежали деньги на обед, а на плечах красовался приличный сюртук. В этот период моей карьеры, влюбился я в Заиру Шико, танцовщицу, которая пользовалась большой популярностью на сцене театра, наиболее посещаемого студентами, юристами и медиками. Она была самая красивая женщина, какую я когда-либо видал. Никто не мог слова сказать против её репутации. Она не была хорошо воспитана; я это знал, даже когда был сильнейшим образом в нее влюблен. Но вульгарность и невежество, которые возмутили бы меня в англичанке, забавляли меня и даже нравились мне в этой дочери народа. Она полюбила меня, а я ее. Мы женились, не думая вовсе о будущем и очень мало заботясь даже о настоящем. Жена моя, знаменитая танцовщица известного театра, настолько была более важной особой, чем я, что со дня моей женитьбы я стад известен под её именем, сначала как муж Шико, впоследствии просто, как Джек Шико. Мы были довольно счастливы друг с другом, пока жена моя не приобрела несчастной привычки к вину, окончательно омрачившей обе наши жизни. Бог видит, что я делал все возможное, чтобы излечить ее. Я напрягал все свои силы, чтобы удержать ее на краю пропасти, в которую она готова была низвергнуться. Но я был безсилен. Никакими словами не передать мне тебе всего ужаса, всех унижений, какими была исполнена моя жизнь. Я выносил ее. Может быть, я не в полной мере сознавал свое несчастие до того дня, в который услыхал чтение духовной моего двоюродного брата Джаспера и узнал, какое благополучие могло бы достаться мне на долю, еслиб я был свободен от этого ненавистного рабства.

- Мне остается досказать немногое. Когда я впервые увидал и полюбил тебя, я был мужем Шико - человеком, связанным по рукам и по ногам. Я не имел никакого права приближаться к тебе, а между тем, приблизился. Я питал смутную, грешную надежду, что судьба как-нибудь освободит меня. Между тем, я старался честно выполнять свои обязанности относительно этой несчастной женщины. Когда жизнь её была в опасности, я помогал, ухаживал за нею. После её выздоровления, я терпеливо выносил проявления её буйного характера. Когда год был почти уже на исходе, мне пришло на ум, что владение поместьем моего двоюродного брата могло бы быть обезпечено тебе посредством брака, который выполнял бы все условия, поставленные его завещанием, и сделал бы меня твоим мужем лишь по имена. Затем, еслиб настал счастливый день, в который я бы освободился от своих оков, мы могли бы снова обвенчаться - и обвенчались.

Он остановился. Лора ничего не отвечала, послышалось только глухое рыданье.

- Лора, можешь-ли ты пожалеть и простить меня? Ради Бога скажи, что я в твоих глазах не совершенно презренный человек.

- Презренный? Нет! - сказала она, открывая свое заплаканное, бледное, осунувшееся от страдания лицо, - не презренный, Джон. Этим ты никогда не будешь в моих глазах. Но ты виноват и глубоко виноват. Посмотри, какой стыд, какую муку ты навлек на нас обоих! Неужели мы не могли жить без состояния Джаспера Тревертона, что ты совершил подлог, пытаясь получить его для меня?

- Да. Разве ты не видишь, что так-как наш первый брак не был действительным браком, а обманным и мнимым, то ни ты, ни я не имеем права владеть ни единым пенсом из денег Джаспера Тревертона, ни единым акром его земли. Все должно пойти на устройство больницы. Мы не имеем права жить в этом доме. У нас ничего нет, кроме моего дохода. Мы можем жить на это, Джон, я не боюсь бедности с тобою; но я не хочу прожить лишняго часу под гнетом этой постыдной тайны. Мистер Клер и мистер Сампсон должны узнать всю правду.

Муж стоял перед ней на коленях и смотрел на нее с сияющим лицом.

- Моя голубка, моя милая, ты делаешь меня глубоко счастливым. Ты не отворачиваешься от меня, не покидаешь меня. Бедность! нет, Лора, её я не боюсь. Я боялся только лишиться твоей любви. Этот страх вечно преследовал меня. Одно это ужасное опасение налагало печать на уста мои.

- Любви моей ты никогда не можешь лишиться, милый. Я отдала тебе ее и не в моей власти взять ее назкд. Но если ты желаешь заслужить мое уважение, ты должен действовать мужественно и честно. Ты должен разделить сделанное тобою зло.

- Как? Разве Эдуард знает?

- А, теперь я понимаю взгляд, который он бросил на тебя в день вашего первого званого обеда - взгляд полный злобы. Он только-что говорил об Шико.

Она вздрогнула, произнося имя, напокинавигее такие невыразимые ужасы. И это имя было именем её мужа; человек, заклейменный подозрением в страшном преступлении, был её мужем.

- Я в этом уверен и думаю, что он вскоре станет моим явным врагом. Для меня будет в некотором роде торжеством взят на себя инициативу и отказаться от поместья.