Раздвоенное копыто.
Часть III.
Глава III. A la Morgue

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Раздвоенное копыто. Часть III. Глава III. A la Morgue (старая орфография)

Глава III.-- A la Morgue ¹).
¹) Дом, где выставляют мертвые тела.

Была полночь, когда Джон Тревертон вошел в свой кабинет, где нашел зажженные свечи и вновь разведенный огонь в камине; он вообще имел привычку читать или писать до поздней ночи. В этот вечер ему было не до сна. Он приподнял драпировку, разделявшую обе комнаты, и заглянул в спальню. Лора так наплакалась, что наконец уснула. Разметавшиеся волосы, судорожно сжатая рука, лежавшая на подушке, говорили о том, как тревожны были её мысли, когда она погрузилась в дремоту, порожденную нравственной истомой. Джон Тревертон наклонился, поцеловал щечку, на которой виднелись следы слез, и со вздохом отвернулся от кровати.

- Грехи мои тяжело отозвались на тебе, бедняжка моя,-- сказал он себе, возвращаясь в кабинет и садясь у камина, чтоб хорошенько обсудить свое положение со всеми его затруднениями.

О сне нечего было и думах. Он мог только сидеть, глядеть в огонь и вспоминать свою прошлую жизнь с её многочисленными заблуждениями.

Как легко разстался он с лучшим сокровищем - свободой! Не думая вовсе о будущем, сказал он себя с женщиной, к которой питал лишь мимолетную симпатию, порожденную фантазией молодого человека, о которой знал так мало, что теперь, оглядываясь назад, не мог вспомнить ничего, кроме, так сказать, остова её истории. Что-ж, он дорогой ценой расплачивался за это кратковременное увлечение; он теперь вносил штраф за беззаботные дни, которые провел среди безпутных людей, причем и сам спустился почти до такого же низкого уровня, как тот, на котором стояли его товарищи. Он старался припомнить что-нибудь из рассказов жены о её детстве и юности, но вспомнил только, что она очень мало говорила о прошедшем. Раз, один только раз, в воскресной летний вечер, когда они возвращались вдвоем с обеда в Булонском лесу и язык Заиры развязался под влиянием шампанского и кюрасо, она заговорила о своем путешествии в Париж, этом долгом, одиноком путешествии, во время которого у нея в кармане было так мало денег, что она не могла даже позволить себе, хоть не надолго, сесть в дилижанс, но довольствовалась тем, что, от времени до времени, даром ехала в пустой телеге или, того хуже, могла присесть на мешках с пшеницей. Она рассказала ему, как она вошла в Париж усталая, изнемогая от жажды, запыленная с головы до ног, точно явилась с мукомольной мельницы; и как громадный город - с его мириадами фонарей, безчисленными голосами, грохотом колес по мостовой, ослепил ее, как у нея закружилась голова, когда она остановилась на перекрестке двух больших бульваров, глядя в бесконечную даль, где огни становились все меньше и меньше, а на самом краю темного неба превращались в настоящия точки. Она говорила ему о своей парижской карьере, о том, как она была прачкой на набережной, и как в один воскресный вечер в Chateau des Fleurs, после одной из кадрилей, к ней подошел мужчина, толстяк, с седыми усами, в белом жилете, и спросил ее, где она училась танцовать, на что она, смеясь, отвечала ему, что никогда не училась, но что танцевать ей также легко, как есть, пить и спать. Тогда он спросил ее, не желала-ли бы она поступить в один из театров в качестве танцовщицы, носить юбку из золотой ткани и белые атласные сапожки, шитые золотом, такие, какие она могла видеть в последней большой феерии: La biche au Bois, на что она отвечала ему: да, такая жизнь как-раз по мне! Тогда господин в белом жилете велел ей явиться на следующее утро, в одиннадцать часов, в один из больших бульварных театров.

Она повиновалась, видела этого барина в его собственном кабинете, в здании театра, и поступила в число полутораста фигуранток, с жалованьем по двадцати франков в неделю.-- "С этой минуты мне уж было недалеко до той минуты, когда я стала производить фурор в студенческом театре,-- сказала Шико с дерзкой улыбкой на своих красных губах.-- Будь у меня другой муж, я бы производила фурор и на одном из бульварных театров, и "Figaro" через каждые две недели помещал бы статейку обо мне".

- Тебе тогда не приходило на мысль съездят в Орэ, повидать твоих старых друзей?-- однажды спросил муж, удивлявшийся холодному эгоизму этого существа.

- У меня в Бретани никогда не было друга, которым-бы я настолько дорожила,-- прищелкнув пальцами отвечала Заира. Все и каждый дурно обращалась со мной. Отец мой был ходячий чан с сидром {Яблочное вино.}, бедная мать моя - теперь мне ее жалю, она такая бала несчастная - вечно хныкала и ныла. Для всех нас было величайшим благополучием, когда милосердый Бог принял ее.

- А больше тебе некого было любить?-- спросил Джэк. Жениха, например?

- Жениха,-- воскликнула Шико, причем большие глаза её гневно сверкнули.-- Какое дело било мне до женихов? Мне было только девятнадцать лет, тогда я покинула эту трущобу.

- Я слыхал о девушках, у которых в таком же раннем возрасте бывали поклонники,-- самым спокойным тоном заметил Джок; после этого жена его перестала толковать о своем прошлом.

В описываемый вами вечер, Джон Тревертон, владелец Гаалыерстского замка, муж обожаемой жены, не имевший ничего общого с беззаботным Джэком Шико, умевшим в полной мере довольствоваться настоящей минутой и никогда не дерзавшим заглядывать вперед и думать хотя бы о неизбежном завтрашнем дне,-- возвращался мысленно ко дням, давно минувшим, и видел, как на картине, те сцены из своего прошлого, которые всего живее запечатлелись в его уме.

В его брачной жизни был один эпизод, возбудивший его удивление, так как жена его не была вообще женщиной впечатлительной или способной испытывать сильное волнение, кроме тех случаев, тогда бывали затронуты её личное удовольствие или личные интересы. Между тех, в данном случае, она показала себя столь же склонной к состраданию и страху как семнадцатилетняя девушка, только-что выпорхнувшая из монастырского пансиона.

Однажды летом, после обеда, они оба, муж и жена, бродили по набережным, останавливаясь, чтобы взглянуть на движение на реке, садились отдыхать вод деревьями или перелистывали старые книги в лавочках букинистов. Так дошли они до Pont-Neaf.

- Перейден через мост, взглянем на Notre Dame,-- сказал муж, для которого старая церковь имела бесконечную прелесть

- Ба!-- воскликнула жена,-- вот любит-то человек глазеть на старые камни.

Они перешли мост и приблизились к фасаду величавого старого собора, с той стороны, где рука прогресса уже начинала сносить дома, теснившиеся вокруг него и скрадывавшие его красоту. Джек Шико, подняв голову, смотрел на дивную западную дверь, густо-усеянную изображениями лилий и поставленную Филиппом-Августом на том месте, где некогда красовались изваяния всех иудейских царей в каменных нишах, тонкая работа которых напоминала кружево или весеннюю листву. Глаза жены его обращались на-право, на-лево, окидывали всю окрестность, ища какого-нибудь занятия для ума, склонного утомляться, как только он находился под возбуждающим влиянием удовольствия или развлечения.

- Посмотри, друг мой,-- закричала она,-- крепко ухватившись за руку мужа.-- Там что-то случилось, взгляни, какая толпа народу. Что это - процессия или несчастный случай?

- Я полагаю, последнее,-- отвечал Шико, гляди вглубь улицы, против которой они стояли и по которой торопливо двигалась густая толпа, надвигавшаяся на них, подобно могучей черной волне.-- Нам-бы лучше выбраться отсюда.

- О, нет,-- живо воскликнула жена.-- Если есть что посмотреть, посмотрим. Жизнь не особенно богата развлечениям.

- Это ничего не значит. Посмотрим.

Они подождали, присоединились в быстро двигавшейся толпе и услыхали несколько голосов, обсуждавших происшествие, причем каждый голос предлагал новый вариант одной и той же страшной история.

На бульваре задавили человека - матроса из провинции, его сшибли с ног лошади, запряженной в большую телегу. Лошади его затоптали, колеса переехали через него; когда его подняли, он был мертвый,-- толковал один.

- Нет, он говорил и как будто почти не сознавал, что ушибся,-- замечал другой.-- Он умер, пока ждали носилок, чтобы перенести его в больницу,-- повествовал третий.

Теперь его несли в la Morgue, знаменитый дом у реки, где выставляют мертвые тела. Его несли среди густой толпы, начавшей собираться с той минуты, как носильщики двинулись с своей страшной ношей от ворог St.-Denie, у которых случилось несчастие. Он был там в центре этой массы человеческих жизней, в виде страшной фигуры, закрытой с головы до ног, скрывавшейся от всех этих любопытных взоров.

Джэка и жену его унесло вслед за остальными, мимо знаменитого собора, вниз по реке, к дверям дома, предоставленного в пользование мертвецам.

Здесь все остановились; никому не дозволили войти, исключая покойника и носильщиков, да трех или четырех полицейских.

- Надо подождать, пока они не кончат его туалета,-- сказала Шико мужу,-- тогда мы можем войдти и видеть его.

- Как!-- вскрикнул Джэк,-- неужели ты хочешь смотреть раздавленного человека. Он должен представлять ужасное зрелище, бедняга.

- Напротив,-- заметил кто-то из стоявших возле них в толпе,-- лицо его осталось невредимым. Он красивый малый, загорелый матрос, молодец.

Итак, они ждали в толпе, все еще многочисленной, хотя около двух третей зевак уже разошлось и возвратилось к своим занятиям или удовольствиям - не потому, чтобы они не решались взглянуть на смерть в её самом ужасном виде, а просто потому, что туалет мог быть продолжителен, а зрелище не стоило того, чтобы его ждать полчаса, под лучами летняго солнца.

Шико ждала с упорным терпением, свойственным её характеру, когда она раз на что-нибудь решилась. Джэк также ждал терпеливо; он разсматривал людей толпы и испытывал художественное наслаждение при изучении этих разнообразных образчиков несколько выродившагося человечества. Так прошло пол-часа; двери отворились, и толпа ввалила в дом, точно спешила в театр или цирк.

Вот он лежит, вновь прибывший, озаренный светом летняго дня, спокойная фигура виднеется за стеклом, красивое, смуглое лицо, с бородой и резкими бровями. Коротко подстриженные волосы, золотые кольца в ушах, а на обнаженной руке, не попавшей под колесо, подпись, нататуированная синим и краевым.

Джэк Шико, с участием всматривавшийся в лицо мертвеца и старавшийся удержат в памяти его черта, наклонимся, чтобы разсмотреть вытатуированную надпись и изображение.

Человек этот, несомненно, был уроженцем Орэ, родины Шико.

Джэк повернулся, чтобы сообщить о том жене.

Она стояла бок-о-бок с ним, бледная как мертвец за стеклом, с искаженным судорогою лицом. Крупные слезы так и катились по её щекам.

- Ты его знаешь?-- спросил Джэк.-- Это кто-нибудь, кого ты помнишь?

Он поспешно вывел ее из толпы, протолкался на свежий воздух.

- Ты слишком понадеялась на крепость своих нервов,-- сказал он, досадуя на безумие, причинившее ей такое потрясение.-- Ты бы не должна была любить такия ужасные зрелища.

Ей, однако, не скоро стало лучше. Целый день она была точно в истерике, а ночью, как только закрыла глава, приподняла голову с подушки и зарыдала, закрыв лицо руками.

Перебирая в уме подробности страшной сцены, происходившей пять лет тому навал, Джон Тревертонь задавал себе вопрос: не существовало-ли какой-нибудь связи между этим человеком и Заирой Шико?