Раздвоенное копыто.
Часть III.
Глава XI. Исповедь мистрисс Эвит.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Раздвоенное копыто. Часть III. Глава XI. Исповедь мистрисс Эвит. (старая орфография)

Глава XI.-- Исповедь мистрисс Эвит.

Мистрисс Эвит была очень больна. Легко может быть, что продолжительное пребывание на одном уровне с водосточными трубами, вдали от солнечных лучей, не дает здоровья или хорошого расположения духа.

Мистрисс Эвит издавна страдала тихой меланхолией, постоянным унынием, побуждавшим ее держать голову на бок и, по временам, тихо вздыхать без всякой видимой причины. Она также чувствовала склонность видеть все житейския дела в самом мрачном свете, что было вполне естественно для человека, жившого вдали от солнца. Она привыкла пророчить смерть и несчастие своим знакомым, терять всякую надежду на выздоровление больного друга тотчас по приглашении доктора, предвидеть раззорение и опись имущества при самых слабых признаках расточительности в хозяйстве соседа, ожидать всего дурного от грудных младенцев и еще худшого от мужей, не доверять всему роду человеческому и вообще исполнять, под своей человеческой оболочкой, неблагодарную роль, которая, в более романтический век, приписывалась сове.

Она всегда была женщиной болезненной. Она страдала неопределенными болями, колотьями, неподдающимися описанию ощущениями, поражавшими все части её костлявого тела, терзавшими сокровеннейшие уголки её организма. Она знала гораздо больше, чем следовало в видах её собственного благополучия, о своем внутреннем устройстве, и имела привычку толковать о своей печени и иных органах в технических, почти докторских выражениях. Она не была приятна в обществе; но целый длинный ряд жильцов выносил её странности за то, что она была довольно опрятна и безукоризненно честна. Последним качеством она безмерно гордилась. Она знала, что принадлежит к разряду людей, которых не щадят клевета и подозрение; она знала, что самое название её профессии синоним расхищения, и душа её переполнялась гордостью, когда она заявляла, что отроду не попользовалась от жильца даже коркой хлеба. Она даст бараньей кости сгнить у себя в шкапу скорее, чем присвоить себе хотя бы часть её, без особенного на то позволения. Куски сала, сыр, мука, яйца были в такой же безопасности под её охраной, как драгоценные металлы в английском банке. Джордж Джерард, которому каждый пенни составлял счет, открыл эту важную добродетель в своей домовой хозяйке и уважал ее за это. Он много терпел от грабительниц, у которых жил прежде этого. Он убедился, что его пол-фунта чаю или кофе тянется вдвое дольше, чем на прежних квартирах, что тартинка с ломтиком сала обходится ему дешевле; баранья котлета лучше приготовлена, и к хлебу никто, кроме его, не прикасается. В его глазах мистрисс Эвит была образцовой хозяйкой, и он вознаграждал ее за её безкорыстие всяческими мелкими услугами, какие только мог ей оказать. Всего приятнее ей была готовность, с какой он прописывал лекарства от болезней, составлявших главный интерес её жизни. Ум её имел прирожденную склонность к медицине, и она любила говорить с добродушным доктором о своих недугах и даже разспрашивать его о его пациентах.

- У вас опасный оспенный случай в Green-Street, не правда ли, мистер Джерард?-- спрашивала она его, с мрачным самоуслаждением, зайдя однажды под вечерок узнать, что ей следует делать от ноющей боли в спине.

- Кто вам сказал, что это оспа?-- спросил Джерард.

- Ну, я знаю это из очень верного источника. Поденщица, что работает в 7-м No по нашей улице, родная сестра Мэри Ань, что служит у мистрисс Джуель, а мистрисс Джуель и мистрисс Пикок из Green-Street - близкия приятельницы, а дом, где вы бываете, как раз напротив дома мистера Пикока.

- Прекраснейший источник,-- улыбаясь отвечал Джерард,-- но я с удовольствием могу заявить вам, что у меня в списке нет ни одного оспенного случая. Слыхали ли вы когда-нибудь о ревматической лихорадке?

- Слыхала-ли!-- с восторгом повторила мистрисс Эвит.-- Я семь раз лежала в этой болезни!

При этом заявлении она пристально взглянула на него, как-бы ожидая, что ей не поверят.

- Неужели?-- сказал Джерард.-- В таком случае я удивляюсь, что вы живы.

- Этому я и сама удивляюсь,-- с подавленной гордостью отвечала мистрисс Эвит.-- Я должна была иметь отличный организм, чтобы пройти через все то, что я прошла, да еще иметь возможность рассказывать об этом. Сколько раз у меня была жаба. Горчицы, которую мне прикладывали к горлу, хватило бы на целый запас первоклассному торговцу колониальными произведениями. Что касается лихорадок, то не думаю, чтобы вы могли назвать такой вид этой болезни, которого бы у меня не было в пять месяцев с тех пор, как у меня была скарлатина, вслед за ней корь и коклюш, прежде, чем я успела оправиться. Я была мученицей.

- Боюсь, что ваша сырая кухня в этом отчасти виновата,-- заметил Джерард.

- Сырая!-- воскликнула мистрисс Эвит, воздевая руки к небу.-- Никогда во всю вашу жизнь не ошибались вы так, мистер Джерард, как в этом вашем мнении. В целом Лондоне нет более сухой комнаты! Нет, мистер Джерард, это не сырость, это восприимчивость. Я настоящее не тронь меня; если есть какая болезнь в воздухе, я тотчас схвачу ее. Вот почему я у вас спрашивала, не оспа ли в Green-Street. Я не желаю быть изуродованной на старости лет.

Мистер Джерард считал недуги мистрисс Эвит воображаемыми, в значительной степени по крайней мере, но он находил ее слабой, истомленной от работы и давал ей в небольших дозах хинин, хотя ему и не легко было снабжать ее таким дорогим лекарством. В течение некоторого времени хинин имел оживляющее действие, и мистрисс Эвит считала своего жильца первым доктором на свете. Этот молодой человек понял её натуру так, как никто никогда ее не понимал,-- говорила она своим кумушкам, и этот молодой человек проложит себе дорогу. Доктор, понявший натуру доселе служившую камнем преткновения для всех медицинских знаменитостей, должен добиться известности. К несчастью, благотворное действие предписанных Джерардом средств было непродолжительно. В конце старого года и в начале нового довольно долго стояла сырая туманная погода; сырость и туман пробрались в кухню к мистрисс Эвит и, повидимому, завладели её многострадальными старыми костями. С ней сделалось несколько сильных, лихорадочных припадков: она дрожала, зуб-на-зуб не попадал, лицо посинело от холода. Даже взятая на три пенни мерка лучшого, неподслащенного джина, разведенная в пол-стакане кипятку, не успокоила, не развеселила ее.

С ней снова сделался припадок, и так-как она, для наибольшого устрашения соседки, несколько преувеличивала его, то зубы её так и стучали.

- На этот раз у меня перемежающаяся лихорадка,-- повторила она, когда дрожь несколько унялась.-- У меня до этих пор никогда не бывало перемежающейся лихорадки.

- Пустяки,-- с притворной веселостью воскликнула соседка.-- Это не перемежающаяся лихорадка. Господь с вами, люди не хворают ею в центре Лондона, в такой теплой уютной кухоньке, как эта. Только в болотистых местностях слышишь о перемежающейся лихорадке.

- Нужды нет,-- торжественно возразила мистрисс Эвит.-- У меня перемежающаяся лихорадка, и если мистер Джерард этого не скажет, когда вернется домой, он, значит, не такой искусный доктор, каким я его считаю.

Мистер Джерард своевременно вернулся домой, тихонько пришел в себе с помощью собственного ключа, вскоре по наступлении темноты. Мистрисс Эвит умудрилась вползти на верх с подносом, на котором несла баранью котлету, хлеб и кружочек масла. Котлету она приготовила не без усилия, и насилу дотащилась на верх.

- Что с вами ныньче?-- спросил Джерард.-- У вас какой-то странный вид.

- Мне это известно,-- с мрачной покорностью отвечала мистрисс Эвит.-- У меня перемежающаяся лихорадка.

- Перемежающаяся, пустяки!-- воскликнул Джерард, вставая и щупая ей пульс.

- Покажите-ка язык, старушка. Довольно. Я скоро вас поставлю на ноги, если вы сделаете, что я вам скажу.

- А именно?

- Ляжете в постель, и пролежите до тех пор, пока не поправитесь. Вам не под силу прислуживать другим, голубушка. Вам надо лечь в постель, потеплее укрыться, иметь при себе кого-нибудь, кто бы кормил вас хорошим супом, аррорутом и всякими подобными вещами.

- Кто же за домом присмотрит?-- печально спросила мистрисс Эвит.-- Я в конец разгорюсь.

- Нет, этого не будет. Я в настоящее время ваш единственный жилец.-- Мистрисс Эвит уныло вздохнула.-- И я почти не требую услуг. Вам самим, однако, понадобится кто-нибудь, кто бы за вами ухаживал. Всего лучше вам взять поденщицу.

- Восемнадцать пенсов в день, завтрак, обед и ужин, да кружка пива,-- вздохнула мистрисс Эвит.-- Она бы совсем объела меня. Если уж мне суждено слечь, мистер Джерард, я возьму девушку. Я знаю хорошую девушку, которая пойдет из-за кушанья и какой-нибудь безделицы в конце недели.

- Ах,-- сказал Джерард,-- не мало по лондонским улицам расхаживает приличных молодых людей, которые пошли бы куда угодно из-за кушанья. Жизнь - более трудная задача, чем любая из Эвклидовых теорем, почтеннейшая.

Хозяйка, в знак согласия, меланхолически качнула годовой.

- Послушайте, однако, голубушка,-- серьёзно заметил Джерард.-- Если вы хотите поправиться, вы не должны спать в этой вашей конуре, в подвальном этаже.

- Конуре!-- воскликнула оскорбленная матрона,-- конуре, мистер Джерард! Помилуйте, там так чисто, что можно с пола есть.

- Очень может быть; но при каждом вдыхании вы там поглощаете большее или меньшее количество вредных газов, выделяющихся из стоков. Ваш полосатый язык как-бы намекает на заражение крови. Вы должны устроить себе покойную кровать в первом этаже и позаботиться, чтобы в вашей комнате день и ночь топился камин.

целой ночи видела перед собой её чудные глаза. Меня бы это просто уморило.

- В таком случае, возьмите комнату Дерроля. Против нея вы ничего иметь не можете.

Мистрисс Эвит снова содрогнулась.

- У меня нервы так разстроены,-- сказала она,-- что я предубеждена против комнат первого этажа.

- Вы никогда не поправитесь в подвале. Если вам неприятно занять спальню в первом этаже, вы можете устроить себе кровать в гостиной. Там много и света, и воздуха.

- Можно бы это сделать,-- сказала мистрис Эвит,-- хотя мне бы не хотелось заводить безпорядок в моей прекрасной гостиной.

- Вашей гостиной ничего не сделается. Вы должны возстановить свое здоровье.

- Здоровье - великое блого. Чтож, поставлю выдвижную кровать в первой комнате первого этажа. Девушка может спать на полу, на тюфяке у моей кровати. Все же она будет мне обществом.

- Разумеется, будет. Устройтесь попокойнее нравственно и физически, и вы живо поправитесь. Так как же на счет девушки? Вам надо тотчас же добыть ее.

- Ко мне сейчас придет соседка. Я попрошу ее зайти и сказать Джемиме, чтоб шла сюда.

- Эту девушку зовут Джемима?

- Да. Она - падчерица портного, что живет на углу. У него своя большая семья, и Джемима чувствует себя лишней. Она - работящая, честная девушка, хотя собой неказиста. Отец её стоял за буфетом в таверне принца Уэльского, торговал крепкими напитками, и вотчим ее подчас этим попрекает, когда напьется.

- Бог с ней, с биографией Джемимы,-- сказал Джерард.-- Пошлите за ней соседку, а я покамест помогу вам сделать постель.

- Ах, мистер Джерард, вы и чаю-то не кушали! Котлета ваша совсем простынет.

- Котлета моя и подождать может,-- весело заметил Джерард. Затем, молодой доктор, с ловкостью женщины и с добротой, превышающей доброту обыкновенных женщин, помог хозяйке превратить гостиную первого этажа в покойную спальню.

К тому времени, когда приготовления были окончены, Джемима явилась на сцену, неся, все свое имущество, связанное в бумажный платок. Это была худая девушка, с угловатыми движениями и лицом, сильно тронутым оспой. Её скудные волосы были свернуты в крепкий узел на затылке, локти отличались неестественной краснотой, кисти рук были перевязаны старыми черными лентами; но её добродушная усмешка все искупала. Она была терпелива, как вьючное животное, довольствовалась самой скудной пищей, отличалась неизменной веселостью. Она так привыкла к брани и суровому обращению, что почитала людей, не обращавшихся с ней особенно дурно, не запугивавших ее, за идеал доброты. В тот самый вечер, когда мистрисс Эвит слегла, и весь дом находился на попечении Джемимы, мистер Леопольд и мистер Сампсон явились в улицу Сиббер за справками. Джорж Джерард принял их и, с большим изумлением и некоторым негодованием, узнал от них об аресте Джона Тревертона. Он был вполне уверен, что сведения, на основании которых полиция начала действовать, были доставлены Эдуардом Клером, и досадовал на себя за то, что некоторым образом таскал каштаны из огня для этого озлобленного молодого человека. Он вспоминал прелестное личико Лоры, выражавшее полнейшую чистоту и искренность, и негодовал на себя за то, что помог навлечь на её голову это страшное горе.

- Было время, когда я считал Джона Тревертона виновным,-- сказал он мистеру Леопольду,-- но это убеждение мое поколебалось неделю тому назад, когда мы с ним имели разговор.

- Вы бы никогда не помыслили о нем дурного, еслиб знали его так-же хорошо, как знаю его я,-- сказал преданный Сампсон.-- Он по целым неделям живал у меня в доме. Мы были с ним как братья. Это - неприятное дело, разумеется; оно крайне тяжело для его прелестной молодой жены, но мистер Леопольд намерен его выручить.

- Намерен,-- подтвердил знаменитый стряпчий.

- Мистер Леопольд выручал многих, невинных и виновных.

- Мистеру Леопольду было очень неприятно, что мистрисс Эвит видеть нельзя.

- Я бы желал предложить ей несколько вопросов,-- сказал он.

- Она сегодня слишком больна для подобных разговоров,-- отвечал Джерард.-- Она может надеяться на выздоровление только в таком случае, если будет пользоваться полнейшим спокойствием; да я и не думаю, чтобы она могла сказать вам об убийстве больше того, что заявила на следствии.

- О нет, могла-бы,-- сказал мистер Леопольд.-- Она сказала-бы мне гораздо больше.

- Вы полагаете, что она что-нибудь утаила?

- Не преднамеренно, быть может, но всегда остается что-нибудь недосказанным; какая-нибудь мелкая подробность, которая для вас может не иметь никакого значения, а для меня может иметь очень большое. Потрудитесь немедленно дать мне знать, когда можно будет видеть вашу квартирную хозяйку.

Джерард обещал, а затем мистер Леопольд, вместо того, чтоб удалиться, преспокойно разселся в кресле доктора и такой небрежной рукой начал мешать огонь в камине, что заставил бедного Джерарда дрожать за свой недельный запас углей. Стряпчий по уголовным делам, повидимому, был в ленивом настроении духа, чувствовал склонность даром терять время. Честный Том Сампсон дивился его легкомыслию.

Разговор естественно вращался на преступлении, в силу которого этот дом приобрел мрачную известность. Джерард много толковал о m-me Шико и её муже, и только после отъезда мистера Леопольда и его спутника заметил, как искусно опытный стряпчий съумел подвергнуть его допросу, причем он этого процесса даже и не сознавал.

После этого вечера Джерард следил по газетам за отчетами по делу Шико. Он прочел извещение о появлении Джона Тревертона на следствии; узнал, что оно было отложено на неделю. По особенному настоянию мистрисс Эвит он прочел ей отчет об этом деле, помещенный в вечерних газетах в самый день следствия. Ее, повидимому, сильно заботило это дело.

- Как вы думаете, повесят они его?-- тревожно спросила она.

- Нескоро они еще, голубушка, доберутся до повешения. Он даже еще не предан суду.

- Но улик против него много, не правдами?

- Обстоятельства, повидимому, указывают на него, как на убийцу. Другого-то никого не было, кто-бы имел какой-нибудь повод совершить подобное дело.

- И вы говорите, что у него прелестная молодая жена?

- Одна из самых хорошеньких женщин, каких я когда-либо видал; мне ее от души жаль, бедненькую.

- Будь вы в числе присяжных заседателей, обвинили-бы вы его?-- спросила мистрисс Эвит.

- Я находился-бы в страшном затруднении. Мне приходилось-бы основывать мой приговор на свидетельских показаниях, а оне сильно говорят против него.

Мистрисс Эвит вздохнула и повернула на подушке свою усталую голову.

- Бедный молодой человек,-- прошептала она,-- он всегда был приветлив, не очень разговорчив, но всегда приветлив. Мне было-бы жалко, еслиб он пострадал. Это было-бы ужасно, не правда-ли,-- с внезапным волнением воскликнула она, приподнимаясь с подушек и пристально глядя на доктора; - это было-бы ужасно, еслиб его повесили, а он был-бы невинен; к тому же, прелестная молодая жена. Я бы этого не вынесла, нет, я бы этого не вынесла. Мысль об этом свела бы меня в могилу, и не думаю, чтобы она позволила мне отдохнуть даже там.

Да, пульс был значительно ускореннее, чем тогда, когда он в последний раз осматривал ее.

- Джемима здесь?-- спросила мистрисс Эвит, отворачивая занавесь у кровати и тревожно оглядываясь.

Да, Джемима была тут, она сидела у камина, штопая грубый серый чулок, вполне счастливая данным ей дозволением греться у камелька в комнате, где никто не бросал в нее крышками от кастрюль.

Джордж Джерард повесил занавеску, защищавшую кровать от пронзительных струй воздуха, одинаково проникающих сквозь старые и новые оконные рамы. Исхудалые пальцы мистрисс Эвит сжали, как в тисках, кисть руки доктора.

- Мне надо поговорить с вами,-- шепнула она,-- попозже, когда Джемима пойдет ужинать. Дальше я молчать не могу. Мне это жить не дает.

Бред очевидно усиливается,-- думал Джерард.-- Лихорадка обыкновенно к ночи возрастает.

- О чем это вы молчать не можете?-- успокоивающим тоном спросил он.-- Вас что-нибудь тревожит?

- Подождите, пока Джемима уйдет,-- шепнула больная.

- Я зайду взглянуть на вас между десятью и одиннадцатью,-- вслух сказал Джерард, вставая.-- Ныньче вечером у меня пропасть чтения.

Он вернулся к своим книгам, к своему мирному уединению, размышляя о словах и обращении мистрисс Эвит. Нет, то не был бред. В словах её было слишком много связи для бреда, в обращении проглядывало волнение, но не безумие. Очевидно, у нея было что-то на душе - что-то имеющее связь с убийством Шико.

Боже милосердый, неужели эта слабая старуха - убийца? Неужели эти старые изсохшия руки нанесли ту смертельную, зияющую рану? Нет, на мысли этой нельзя остановиться ни на минуту. А между тем, с тех пор, как мир стоит, случались и более странные вещи. Преступление, как безумие, могло придать искусственную силу слабым рукам. Шико могла иметь деньги - драгоценности, какие-нибудь скрытые богатства, тайна которых была известна её квартирной хозяйке, и, искушаемая бедностью, эта несчастная женщина могла!... могла!.. Мысль эта была слишком ужасна. Она овладела мозгом Джорджа Джерарда как кошмар. Тщетно пытался он занять свой ум изучением интересного трактата о сухом гниении в плюсневой кости. Мысли его не могли оторваться от слабой старухи, исхудалая рука которой, несколько минут тому назад, напомнила ему макбетовских ведьм.

Он прислушивался в шуму тяжелых шагов Джемимы по лестнице. Наконец, он услыхал его и понял, что девушка засела за свой скудный ужин, и ничто не мешает ему выслушать заявление мистрисс Эвит. Он закрыл книгу и спокойно поднялся на верх. Никогда до сей минуты не знал Джордж Джерард, что значит страх; но с чувством настоящого страха вошел он в комнату мистрисс Эвит, трепеща пред предстоящим ему открытием.

Он был поражен, застав больную на ногах, одетой в наброшенное поверх ночного костюма черное платье.

- Зачем, скажите ради Бога, вы встали?-- спросил он.-- Если вы простудитесь, вам будет гораздо хуже, чем было до сих пор.

- Я это знаю,-- отвечала мистрисс Эвит, у которой зубы стучали,-- но пособить этому горю не могу. Мне надо пойти на верх в заднюю комнату второго этажа, и вы должны пойти со мной.

- Зачем?

- Я вам это скажу. Прежде я от вас хочу кое-что узнать.

Джерард снял одеяло с кровати и набросил его на плеча старухи. Она сидела перед камином, на том самом месте, где сидела Джемима, штопая свой чулок.

- Я готов говорить с вами о чем угодно,-- отвечал Джерард,-- но буду очень зол, если вы простудитесь.

действовать, было-ли бы виновно это другое лицо?

- Оно было бы виновно в убийстве - воскликнул Джерард;-- ни более ни менее, как в убийстве. Иметь возможность спасти жизнь невинного и не спасти ее! Что-ж бы это было, как не убийство!

- Уверены-ли вы, что Джемима не подслушивает за дверью?-- подозрительно спросила мистрисс Эвит.-- Подойдите к дверям и посмотрите.

Джерард повиновался.

- Здесь нет ни души,-- сказал он.-- Ну, голубушка, не теряйте больше времени. Вам, очевидно, все известно об этом убийстве.

- Мне кажется, я знаю, чьих рук это было дело,-- сказала старуха.

- Чьих-же?

- Я помню эту страшную ночь так-же хорошо, как еслибы все это происходило вчера,-- начала мистрисс Эвит, сопровождая свою речь странными звуками, точно она что-то глотала, и стараясь подавить свое волнение.-- Мы все стояли на площадке за этой дверью; мистрисс Раубер, мистер Дерродь, я и мистер Шико. Мы с мистрисс Раубер дрожмя дрожали. Мистер Шико был бледен как мертвец; мистер Дерроль был всех нас хладнокровнее. Он все принял довольно спокойно и я еще подумала, что благополучие иметь среди нас кого-нибудь, кто еще не в конец растерялся. Он же предложил послать за полисменом.

- Весьма благоразумно,-- сказал Джерард.

- У меня и в мыслях не было подозревать его,-- продолжала мистрисс Эвит.-- Он прожил у меня пять лет, был спокойным жильцом, возвращался, когда вздумается, со своим ключом и причинял очень мало безпокойства. У него был один только недостаток, это - его пристрастие к бутылке. Они с m-me Шико были очень дружны. Он, казалось, как отец, заботился о ней и часто по вечерам провожал ее домой из театра, когда муж бывал в клубе.

- Да, да,-- нетерпеливо воскликнул Джерард.-- Вы мне это часто говорили до сегодняшняго вечера. Продолжайте, ради Бога. Неужели вы хотите сказать, что Дерроль при чем-нибудь в этом убийстве?

- Он убил,-- сказала мистрисс Эвит на ухо доктору.

- Почему вы знаете? На каком основании обвиняете вы его?

- На самом верном. Между этой несчастной и её убийцей происходила борьба. Когда я вошла взглянуть на нее, прежде, чем доктор прикоснулся в ней, одна из её рук была крепко сжата, точно она за что-то крепко-на-крепко уцепилась в последнюю минуту. В этой сжатой руке я нашла пучок седых волос, точь-в-точь такого цвета, как волосы Дерроля. Я готова показать это под присягой.

- И это все доказательства, какие вы имеете против Дерроля? Факт этот сильно говорит в пользу бедного Тревертона, и вы поступили очень дурно, не заявив о нем на следствии; но приговор над Дерролем не может быть произнесен на основании нескольких седых волос, разве только вы имеете еще другия доказательства против него?

- Имею,-- сказала мистрисс Эвит.-- Страшные доказательства. Но не говорите, что я поступила дурно, не заявив об этом на следствии. Ничья жизнь не была в опасности. Мистер Шико благополучно убрался. Что-ж мне за радость была говорить то, ради чего могли повесить мистера Дерроля. Он всегда был для меня хорошим жильцом; и хотя я никогда после этого не могла смотреть на него без того, чтобы не почувствовать, как каждая капля крови в моих жилах стынет, и хотя я была благодарна Провидению, когда он выехал от меня, у меня духу не хватило заявить о том, что было бы ему смертельным приговором.

- Продолжайте - настаивал Джерард.-- Что вы такое открыли?

- Когда полисмен вошел и осмотрелся, мистер Дерроль сказал: "я пойду лягу, во мне здесь больше не нуждаются", и вернулся в себе в комнату так спокойно и хладнокровно, как еслиб ничего не случилось. Когда сержант вернулся, пол-часа спустя, с джентльменом в статском платье, оказавшимся ни более ни менее как сыщиком, они вдвоем обошли все комнаты в доме. Я пошла с ними, чтобы показывать им дорогу, отворять шкапы и т. д. Они поднялись в комнату мистера Дерроля, и он спал точно агнец какой. Он немного поворчал на нас за то, что пришли ему мешать.

- Осматривайте все, сколько вам угодно,-- сказал он,-- только меня не тревожьте. Можете открыть все ящики. Ни один из них не заперт. Гардероб мой не очень велик. Я могу знать счет моим платьям и без реестра.-- "Очень приятный джентльмен", после говорил сыщик.

- Они ничего не нашли?-- спросил Джерард.

окружают ситцевые занавеси. Они заглядывали под кровать, и даже зашли так далеко, что сняли каминную доску, заглядывали в трубу, но кровати с места не сдвинули. Мне думается, что им не хотелось безпокоить мистера Дерроля, который поплотнее завернулся в одеяло и снова заснул.-- В этой комнате, кажется, нет стенных шкапов? сказал сыщик. Мне так надоело дежурить при них, что я только качнула головой, предоставив им истолковывать это движение, как им будет угодно; тогда они спустились вниз, пошли надоедать мистрисс Раубер.

Здесь мистрисс Эвит остановилась, как-бы утомившись от продолжительной речи.

- Ну, старушка,-- ласково сказал Джерард,-- выпейте-ка немного ячменной воды и затем продолжайте. Вы просто пытаете меня.

Мистрисс Эвит выпила и продолжала.

- Не знаю почему мне это пришло в голову, но по уходе обоих мужчин я не в силах была отделаться от мысли о стенном шкапе и о том, нет-ли в нем чего-нибудь, что сыщику приятно было-бы найти. Мистер Дерроль сошел вниз в одиннадцать часов и отправился завтракать,-- как он говорил,-- но мне было хорошо известно, что когда он завтракал вне дома, завтрак его составляла водка. Если ему требовалась чашка чаю или кусочек селедки, я их ему доставляла, но бывали утра, когда он не в силах был одолеть ломтика хлеба с маслом и кусочка селедки, и тогда он уходил из дому.

- Да, да,-- подтвердил Джерард,-- продолжайте пожалуйста.

- Когда он ушел, я входную дверь заперла на цепь, чтобы быть уверенной, что мне не помешают, и прямо отправилась к нему в комнату. Я отодвинула кровать и отворила стенной шкап. У мистера Дерроля ключа от шкапа не было, так-как ключ был потерян, когда он переехал ко мне, и хотя я впоследствии нашла его, но не дала себе труда вручить его ему. На что ему было ключи, когда вся-то его движимость не стоила и пяти фунтов?

- Продолжайте, сделайте милость.

- Я отворила шкап. Это - оригинальный, старомодный стенной шкап, дверь которого оклеена точно такими же обоями, как и комната. Внутри было так темно, что мне пришлось зажечь свечу, чтобы хоть что-нибудь разглядеть. Сначала казалось, что и с помощью свечи там видеть нечего, но я опустилась на колени, шарила в темных углах и, наконец, нашла старый ситцевый халат мистера Дерроля, мелко свернутый и запиханный в самый темный угол шкапа, под грудой всякого сора. Он носил его за день или за два перед тем, и я знала его так же хорошо, как знала его владельца. Я поднесла халат в окну и развернула его; он-то и был доказательством, говорившим, кто убийца несчастной, похолоделый труп которой лежал на кровати в комнате нижняго этажа. Весь перед халата и один из рукавов были пропитаны кровью. Она должно быть лилась ручьями. Пятна едва успели пообсохнуть.-- Боже милостивый!-- сказала я себе,-- этого довольно, чтоб его повесить; тогда я поскорей взяла, покрепче свернула халат, сунула его опять в угол и прикрыла всякой всячиной, старыми газетами, старом платьем, точно так, как было прежде. Затем я побежала вниз, отыскала ключ от шкапа и заперла его. Я вся дрожала, пока это делала, но я чувствовала в себе силу все это выполнить. Только-что я положила ключ в карман, как услыхала доносившийся снизу сильный стук в дверь. Со времени ухода мистера Дерроля не прошло еще и четверти часа, но я была совершенно уверена, что это он воротился. Я поставила кровать на прежнее место, сбежала вниз, отворила дверь, все еще внутренно дрожа. На кой чорт дверь-то у вас на цепи?-- сердито спросил он. Я сказала ему, что нервы мои, после той ночи, так разстроены, что я вынуждена была это сделать. От него сильно пахло водкой, и мне показалось, что у него какой-то странный вид, что он похож на человека, который дурно себя чувствует и старается этого не показать.-- Приходится надеть чистую рубашку ради этого следствия, сказал он, и поднялся на верх, а я задала себе вопрос, что он должен чувствовать, проходя мимо двери комнаты, где лежит бедняжка?

- Он никогда не спрашивал у вас ключа от шкапа?

со мною на верх, я покажу вам все, что видела в то ужасное утро.

- Нет, нет, в этом нет никакой надобности. Полиция должна видеть внутренность этого шкапа. Странное дело, заметил Джерард, но я не умею вам выразить, как я рад за Тревертона, и за его прелестную молодую жену. Что могло побудить этого Дерроля совершить такое зверское убийство?

Мистрисс Эвит торжественно покачала головой.

- Этого я никогда понять не могла,-- сказала она,-- хотя часто не спала по ночам, все ломала над этим голову. Я знаю, что денег у нея не было - я знаю, что они с ней были всегда дружны, до последняго дня её жизни. Но у меня на этот счет свои мысли.

- Какие же ваши мысли?-- спросил Джерард.

делириос траменс.

- Видали ли вы его когда сумасшедшим от пьянства?

- Нет, никогда. Но почем мы знаем, что это не могло с ним сделаться внезапно, среди ночи, и подействовать на него так, что он встал, бросился вниз в припадке безумия и перерезал горло этой несчастной.

- Это слишком дикая мысль. Чтоб человек был совершенно сумасшедшими, под влиянием "delirium tremens", между двенадцатью и часом и находился в полном разуме в три,-- едва ли в пределах возможного. Нет. Побудительная причина должна была существовать, хотя мы добраться до нея не в силах. Что-ж, слава Богу, что совесть побудила вас высказать, наконец, хотя и поздно, всю правду. Завтра вы повторите ваш рассказ в присутствии мистера Леопольда. А теперь ложитесь-ка снова в постель, а я пришлю к вам Джемиму с чашкой хорошого бульона. Дай Бог, чтоб этого Дерроля разыскали.

- Вы бы не стали хорошо о нем отзываться, еслиб он к вашему горлу приставил бритву.

- Ах,-- возразила квартирная хозяйка,-- я дрожала перед ним со времени этого ужасного события. Часто просыпалась я в холодном поту, воображая, что слышу его дыхание у моей кровати, хотя я всегда спала с запертою на замок и заставленною кухонным столом дверью. Я была очень благодарна судьбе, когда он уехал, хотя мне и тяжеленько было, что мой второй этаж стоял пустой,-- ведь налоги и повинности приходилось уплачивать так-же исправно, как и тогда, когда дом мой был полон.

Джерард настоял на том, чтоб его пациентка легла в постель без дальнейшого отлагательства. Она раскраснелась и взволновалась под влиянием собственных рассказов, и охотно бы продолжала болтать до полуночи, еслиб доктор ей это позволил. Но он пожелал ей доброй ночи и сошел вниз, чтобы позвать добродушную Джемиму, в лице которой нашел прекрасную сиделку, некогда ухаживавшую за многочисленными своими братьями и сестрами, в период прорезывания зубов, кори, ветреной оспы, свинки и прочих болезней, свойственных детскому возрасту.

Джордж Джерард на следующий день рано утром снесся с мистером Леопольдом, и этот джентльмен сейчас же явился в постели мистрисс Эвит, где имел продолжительный и дружеский разговор с этой дамой, которая чувствовала себя настолько хорошо, что могла быть чрезмерно болтлива. Она была совершенно очарована знаменитым стряпчим, обращение которого показалось ей верхом изысканности, и впоследствии замечала, что еслиб её собственная жизнь была в опасности, она и тогда едва ли могла бы отказаться отвечать на предлагаемые им вопросы.

она вскочила, бледная и взволнованная, и взглянула на него, как смотрят на единственного человека, могущого спасти жизнь невинного.

- Добрые вести,-- весело сказал Леопольд.

- Слава Богу,-- прошептала Лора, опускаясь на стул.

- Мы нашли убийцу.

- Нашли его,-- воскликнул Тревертон;-- как и где?

нашли, я захожу несколько далеко,-- сказал Леопольд,-- но мы знаем, кто он. Это - человек, которого я подозревал с самого начала, ваш сожитель из второго этажа, Дерроль.

У Лоры вырвался крик ужаса.

- Вы не должны жалеть о нем, мистрисс Тревертон,-- сказал мистер Леопольд.-- Он совершеннейший негодяй. Мне известны обстоятельства, бросающия свет на причину, побудившую его совершить убийство. Он в полной мере недостоин вашего сострадания. Сомневаюсь, чтобы повешение - производимое тем приличным способом, каким оно производится в наши дни - было достаточной для него казнью. Ему бы следовало жить в менее утонченный век, чтобы в ушах его, в последния минуты его жизни, раздавались завывания и ругательства толпы.

- Почем вызнаете, что убийца - Дерроль?-- спросил Джон Тревертон.

Тревертон слушал молча. Лора спокойно сидела подле него бледная как мрамор.

- Молодой доктор в улице Сиббер говорил мне, что мистрисс Эвит до будущого вторника настолько поправится, что будет иметь возможность явиться в суд,-- в заключение сказал мистер Леопольд.-- Еслиб этого не случилось, нам придется ходатайствовать о вторичной отсрочке. Мне кажется, вы можете считать себя свободным человеком. Никакой судья не решится предать вас суду, в виду показаний этой женщины; но Дерроля все же придется розыскивать, и чем скорей его найдут, тем лучше. Я сейчас же наведу полицию на его след. Не смотрите такой испуганной, мистрисс Тревертон. Единственное средство доказать невинность вашего мужа, это - доказать, что кто-нибудь другой виновен. Желал бы и, чтоб вы сообщили мне какие-либо сведения, могущия навести полицию на настоящий след,-- прибавил он, обращаясь к Джону Тревертону.

- Я уже вчера сказал вам, что помочь вам не могу.

- Да, но ваш тон заставил меня думать, что вы чего-то не договариваете, что вы могли бы - еслиб захотели - дать мне в руки Ариаднину нить.

- Понимаю,-- сказал мистер Леопольд,-- вы намерены не сходить с однажды избранного пути. Что-ж, человек этот, так или иначе, должен быть розыскан, все равно, приятно ли вам это или нет. Ваше доброе имя требует, чтоб мы кого-нибудь приговорили к каторге.

- Да,-- воскликнула Лора, вскочив с места и говоря с неожиданной энергией,-- доброе имя моего мужа должно быть спасено во что бы то ни стало. Что такое для нас этот человек, Джон, чтобы нам его щадить? Что он такое для меня, чтобы нам думать о его безопасности скорей, чем о твоей?

- Тише, дорогая,-- успокоительно проговорил Джон.

- Предоставь нам с мистером Леопольдом одним уладить это дело.