Джерард.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
ГЛАВА III.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Джерард. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГЛАВА III. (старая орфография)

III.

Зала оперного театра не была наполнена особенно блестящим обществом. Другія ли развлеченія, особенно многочисленные к концу сезона, отвлекли публику, или же новую Церлину недостаточно рекламировали, а только в оперу явились лишь те немногіе энтузіасты, которые не могут вдоволь наслушаться Моцарта. В партере было много пустых мест, многія ложи остались незанятыми, и выставка брилліантов и красавиц была незначительна.

При таких обстоятельствах красивая наружность м-с Чампіон и её брилліантовая тіара сіяли удвоенным блеском. Она была одета с той кажущейся небрежностью, которая составляла тайну её туалета: платье из какой-то воздушной ткани, желтого цвета, драпировавшей свободными складками её бюст и плечи, и подхваченной там и сям брилліантовыми звездами. Большой пучок желтых орхидей прикреплен был к одному плечу и черный кружевной веер был тоже утыкан желтыми орхидеями, а длинные черные перчатки придавали некоторую эксцентричность её туалету. Единственная цель, которую она преследовала в театре, это быть одетой не так, как все остальные женщины. Она никогда не носила модных цветов и модных тканей; напротив того, гонялась за оригинальностью и употребляла все усилія, чтобы найти в Париже или Вене что-нибудь такое, чего никто не носил в Лондоне.

Зловещій финал второго акта, музыка которого как бы предвещает грядущіе ужасы, приходил к концу, когда Джерард, оглядывая разсеянно кресла партера, вдруг увидел человека, которому удалось мистифицировать его так, как еще ни кому другому. Он увидел Юстина Джермина, слушавшого музыку повидимому с наслажденіем истинного знатока и любителя. Голова его была закинута назад, тонкія губы раздвинуты, а большіе голубые глаза сіяли восторгом. Да, этот человек страстно любил музыку или же ловко играл комедію.

Присутствіе этого человека напомнило Джерарду Гиллерсдону о деле, которое ему предстоит совершить, когда занавес падет, а прекрасные его спутницы сядут в карету. В десять минут извозчик доставит его на квартиру и там уже не будет больше предлогов к дальнейшему промедленію.

Час его пробьет, когда на сен-джемской колокольне прозвучит полночь.

Он невольно взглянул на футляр с пистолетами, когда одевался сегодня на вечер. Он помнил то место, на котором тот стоял, а возле лежало деловое письмо от домового хозяина с требованіем уплаты за стол и квартиру. Стол ограничивался лишь завтраками и теми случайными трапезами, какія приходится иногда вкушать у себя дома фешенебельному молодому человеку, но в общей сложности то и другое представляло очень значительную сумму. Унція свинца - единственный способ расплаты.

Впервые в жизни Гиллерсдон пожалел этих почтенных людей: своего хозяина и хозяйку. Он подумал, не лучше ли ему застрелиться вне дома, чем запятнать самоубійством меблированные комнаты, считавшіяся до сих пор респектабельными. Но неудобство самоистребленія sub Jove было слишком для него очевидно, и он почувствовал, что пребудет эгоистом до самого конца.

Да, в партере сидел Юстин Джермин, самодовольный и веселый. Гиллерсдон наблюдал за ним весь последній акт оперы, замечая злобное удовольствіе, какое доставляло ему все, что было сатанинского в музыке и в либретто. Как он наслаждался карой Дон-Жуана и как хохотал над низким страхом Лепорелло! Никто не подходил к нему из знакомых. Он сидел в полном одиночестве, но, очевидно, был очень доволен своей судьбой,-- счастливейшій человек из всех присутствовавших в этом громадном театре, самый жизнерадостный и юношески самодовольный.

- И этот смеющійся дурак прочитал мое намереніе в моем мозгу как в раскрытой книге!-- сердился Гиллерсдон.

Гнев его усилился, когда, провожая м-с Чампіон в карету, он увидел тонкую гибкую фигуру оракула позади себя; лицо оракула, напоминавшее гнома, улыбалось ему из-под высокой шляпы.

- Мне очень жаль, что вы так скоро покидаете Лондон,-- говорила Эдита Чампіон, в то время, как он подсаживал ее в карету.

Она подала ему руку и даже пожала ее с большим чувством, чем проявляла обычно.

- Пошел, кучер!-- заревел коммиссіонер. Следующая карета.

Здесь не место было для сантиментальных проводов.

Гиллерсдон пошел из театра, собираясь нанять первого извозчика, который попадется. Но он не прошел и трех шагов по Боу-Стрит, как Джермин очутился около него.

- Вы идете домой, м-р Гиллерсдон?-- спросил он дружеским тоном.-- Какая очаровательная опера "Дон-Жуан", не правда ли? После нея я больше всего люблю "Фауста", но даже и Гуно, по моему, не может сравниться с Моцартом.

- Может быть. До я не знаток. Покойной ночи, м-р Джермин. Я иду прямо домой.

- Не ходите. Отъужинайте сперва со мной. Я не досказал вам вашу судьбу сегодня; вы были так адски нетерпеливы. Мне многое еще нужно сказать вам. Пойдемте ко мне на квартиру и поужинаем.

- И вы думаете, что других вечеров больше не будет в вашей жизни?-- сказал Джермин тихим, сладким голосом, от которого Гиллерсдон пришел в неистовство, так как для его разстроенных нервов он показался более досадным, чем грубый тон.

- Покойной ночи!-- коротко проговорил он и пошел прочь.

Но от Джермина не так легко было отстать.

- Пойдемте ко мне; я не отстану от вас, пока у вас на лбу не разгладится морщина, говорящая о самоубійстве. Пойдемте ко мне ужинать, Гиллерсдон. У меня есть шампанское, которое разгладит эту гадкую морщину.

- Я не знаю, где вы живете, и нисколько не интересуюсь вашим шампанским. Я уезжаю завтра рано поутру из Лондона, и мне нужно еще устроить разные дела.

Джермин продел руку под локоть Гиллерсдону, перекинул его в другую сторону и спокойно повел за собой

Таков был его ответ на запальчивую речь Гиллерсдона, и молодой человек покорился, ощущая vis inertiæ, вялое равнодушіе, благодаря которому он готов был подчиниться чухой воле, потеряв всякую власть над самим собой.

Он сердился на Джермина, еще сильнее сердился на самого себя, и в этом раздраженном состояніи даже не замечал дороги, по которой они шли. Припомнил только впоследствіи, что они проходили по Линкольн-Инн-Фильдсу и Тернстейлю. Он помнил также, что они переходили через Гольборн, но не мог узнать впоследствіи, выходил ли жалкій, с виду похожій за лачужку, дом, в мрачные ворота которого провел его Джермин, на большую улицу.

Он помнил только очень противную кучу высоких дрянных зданій, образовавших квадрат, посреди которого находился полуобвалившійся водоем, который мог быть когда-то фонтаном. Летняя луна высоко стояла среди облаков, разорванных ветром, и обливала ярким светом каменный двор. Но ни в одном окне не было видно света, который бы показывал, что так живут и занимаются люди.

- Неужели же вы живете в одной из этих трущоб?-- воскликнул Гиллерсдон, впервые раскрывая рот, после того как они своротили с Боу-Стрит:-- тут прилично жить только привиденіям.

- Большинство этих домов пустуют, и я полагаю, что тени покойных ростовщиков, безчестных подьячих и загубленных ими кліентов могут безпрепятственно разгуливать по комнатам,-- отвечал Джермин с неудержимым смехом: - но я никого не видел, кроме крыс, мышей и другой подобной мелкой дичи, как выражается Бэкон. Конечно, он был Бэкон. Этого никто ведь не оспаривает {Тут непереводимая игра слов, так как слово Бэкон (bacon) значит - свиное сало.}.

Гиллерсдон пропустил мимо ушей это дурачество и молча стоял, пока Джермин вкладывал ключ в замок и, отперев дверь, провел его в корридор, где было темно - хоть глаз выколи. Не очень пріятное положеніе очутиться в темном коррідоре в полночь, в необитаемом месте, в компаніи человека с репутаціей мага и волшебника.

Джермин зажег спичку и засветил небольшой карманный фонарь и это улучшило немного дело.

- Моя берлога во втором этаже,-- сказал он,-- и я довольно комфортабельно устроил ее, хотя здесь снаружи и не очень красиво.

Он повел гостя по старинной дубовой лестнице, узкой, запущенной, но с дубовыми панелями, а потому драгоценной для тех, кто поклоняется старине.

Маленькій фонарь давал света ровно столько, чтобы мрак лестницы выступал еще сильнее, пока они не дошли до площадки, где луна глядела сквозь грязные стекла высокого окна; затем на второй площадке показалась яркая полоса света из-под двери, и это было первым признаком жилья.

Джермин растворил дверь, и его гость остановился, ослепленный ярким светом и не мало удивленный элегантной роскошью двух покоев, соединенных между собой аркой, которые м-р Джермин обозвал своей "берлогой".

цвета драпировали окна с опущенными ставнями. Отделка стен отличалась вкусом и артистичностью; мебель была самая редкая и неподдельная из эпохи Чипенделя. Ковер представлял чудо восточного искусства и восточной роскоши красок. Немногія вазы, оживлявшія общій темный фон убранства, были отборнейшими образцами ост-индской и итальянской работы. Картин было немного. Одна - "Іуда Искаріот", Тиціана; другая - нагая и не стыдящаяся своей наготы нимфа на фоне темных листьев - кисти Гвидо, и три курьезных картинки первобытной немецкой школы - вот и все, за исключеніем еще бюста самого оракула из черного мрамора, удивительного сходства, и в котором особенно рельефно выделялись и даже слегка преувеличивались характер фавна, его головы и демоническая улыбка. Бюст стоял на пьедестале из темно-красного порфира и как будто господствовал над всем окружающим.

Другая комната была отделана как библіотека. Там лампы были под абажурами и свет мягкій. Здесь, под центральной лампой, спускавшейся с потолка над небольшим круглым столом, сервирован был изысканный ужин. Два закрытых блюда с горячим кушаньем, холодный цыпленок, начиненный трюфлями, миніатюрный іоркскій окорок, салат из омара; земляника, персики, шампанское в серебряной вазе со льдом, с выпуклыми фигурами вакханок en repoussé.

- Мой слуга лег спать,-- сказал Джермин,-- но приготовил все, что нужно, и мы можем обойтись без его услуг. Котлеты, salmi aux olives!-- прибавил он, приподнимая крышки с блюд.-- С чего желаете начать?

- Ни с чего, благодарю. У меня нет аппетита.

- Не весело слышать для человека, который голоден как охотник,-- отвечал Джермин, накладывая себе кушанья.-- Отведайте мадеры; она, быть может, придаст вам аппетита.

Гиллерсдон уселся напротив хозяина и налил себе вина. Его любопытство было задето обстановкой оракула; да к тому же то, что ему предстояло совершить, могло быть отложено на несколько часов без всякого неудобства. Он не мог не заинтересоваться этим молодым человеком, который инстинктивно или благодаря тонкой проницательности разгадал его намереніе. Роскошь его квартиры поражала как контраст с его собственной жалкой обстановкой в вест-эндских меблированных комнатах.

Он платил, однако, именно за "обстановку". Но роскоши в ней не было и очень мало комфорта. Как мог Джермин так богато жить? страшивал он самого себя. Неужели это ворожба приносила ему столько доходу, или же у него было состояніе?

Джермин в это время ужинал с аппетитом и эпикурейским удовольствіем. Выпив две рюмки мадеры, его гость поел салата из омара, и когда Джермин раскупорил шампанское превосходного качества и превосходно замороженное, Гиллерсдон выпил большую часть бутылки и убедился, что этот ужин доставил ему такое удовольствіе, какого он давно у же не испытывал.

Разговор за ужином был из самых легких; Джермин разбирал - и большей частью очень немилостиво - людей, которых они оба знали, и громко хохотал над собственным остроуміем. Он, однако, избегал упоминать имя м-с Чампіон, а Гиллерсдону было решительно безразлично, что швыряют грязью во всех других людей.

После ужина мужчины закурили сигары и стали серьезнее. Был уже второй час ночи. Они долго просидели за ужином и уже не дичились друг друга, а напротив того, сблизились, как люди, которых связывает не уваженіе друг к другу, но презреніе в другим людям.

- Шампанское изгладило с вашего лба гадкую морщину,-- начать Джермин дружеским тоном:-- а теперь разскажите мне, что могло вас побудить на такое дело.

- Какое дело?-- спросил Гиллерсдон.

Джермин отвечал пантомимой. Он провел рукой во горлу, как бы бритвой; повернул руку ко рту, как будто держал в ней пистолет и, наконец, сделал вид, что каплет воображаемый яд.

- Вы все настаиваете на том, что...-- с сердцем начал Гиллерсдон.

- Говорю вам, что я прочитал это на вашем лице. У человека, замыслившого самоубійство, такой взгляд, в котором нельзя обмануться. В его глазах как бы застывает выраженіе ужаса, как у человека, глядящого в лицо неведомой и близкой к разрешенію тайны жизни и смерти. На лбу обозначаются линіи отчаянія и смятенія: сделаю или не сделаю? и в нем бросается в глаза нервная торопливость, как у человека, которому нужно поскорее покончить с очень непріятным делом. Я никогда не обманывался в этом взгляде. Но почему, дорогой мой, почему? Неужели жизнь двадцати-восьмилетняго человека не есть драгоценная вещь, которую жаль бросать из-за пустяков?

- "Вы отнимаете у меня жизнь, когда отнимаете средства к жизни",-- цитировал Гиллерсдон.

- Опять Бэкон! У этого человека найдешь мненіе насчет всего в міре. Вы хотите сказать, что у вас нет денег, а в таком случае предпочитаете смерть.

- Считайте хоть так.

- Хорошо. Но почему вы знаете, что фортуна не дожидается вас где-нибудь за углом? Пока человек живет, он всегда может стать милліонером. Пока женщина не замужем, она всегда может выйти за герцога.

- Шансы на фортуну в моем случае так отдаленны, что не стоит их принимать в соображеніе. Я сын провинціального пастора. У меня нет родственников, от которыіъ я мог бы получить наследство. Если я не составлю состоянія литературой, то никогда не выбьюсь из нищеты, а моя вторая книга была так неудачна, что отняла охоту написать третью.

- Никогда, сколько помню.

- Полноте, оглянитесь на прошлое, нет ли в вашей жизни поступка, которым вы бы могли гордиться, чего-нибудь героического, чего-нибудь, о чем стоит упомянуть в газете?

- Ничего. Я раз спас жизнь одному старику; но сомневаюсь, чтобы стоило его спасать, так как старый негодяй даже не поблагодарил меня за то, что я рисковал из-за него собственной жизнью.

- Вы спасли жизнь человеку, рискуя своей собственной! Послушайте, да разве это не геройство?-- закричал Джермин, откидываясь белокурой головой на бархатную спинку кресла и заливаясь хохотом.

- Разскажите мне всю исторію, пожалуйста!-- просил Джерман.

- Нечего рассказывать,-- холодно отвечал Гиллерсдон.-- В ней нет ничего смешного и ничего трогательного. Я сделал то, что и всякій здоровый молодой человек сделал бы на моем месте, видя слабого старика в опасности неминуемой смерти. Дело было в Ницце. Вы знаете, какую пустыню представляет там собою станція железной дороги, и пассажиру приходится гоняться, так сказать, за своим поездом. Дело было во время карнавала, в сумерках, и много пассажиров, в том числе и я, возвращались из Канна. Старик прибыл с другим поездом, ехавшим в восточном направленіи, и пробирался на платформу, когда большущій паровоз стал надвигаться на него. Хотя не на всех парах, но он шел настолько скоро, что страх парализировал старика, и он, вместо того, чтобы сойти поскорее с пути, остановился как вкопанный. Еще минута - и железное чудовище проехалось бы по нем и раздавило бы его. Я успел только стащить его с рельс перед самой машиной, которая задела меня слегка за плечо. Я провел его на платформу. Никто почти не видел нашего приключенія. Со мной был пріятель на станціи, с которым я завтракал в отеле "Космополит", и который непременно захотел проводить меня. Я коротко рассказал ему, что случилось, и поручил старика его попеченіям, а сам бросился к своему поеэду, который чуть-чуть не уехал без меня.

- И старый хрыч даже не поблагодарил вас?

- Ни единым словом. Единственное, что он сказал, это спросил, где его зонтик, который выпал у него из рук в то время, как я спасал его от смерти. Помнится, он, кажется, ворчал на то, что я не спас вместе с ним и его зонтика.

- Наверное, англичанин. Француз или итальянец был бы болтлив, если не благодарен.

- Может быть, от потрясенія он лишился языка.

- Однако спросил про зонтик.

- Правда. Это очень дурно с его стороны!-- смеясь, сказал Джермин.-- Боюсь, что он просто неблагодарный старый пес. И вы не разузнавали, кто он и кого вы спасли от смерти?

- Так! ну, а теперь поговорим о вас и о вашем будущем. Вы знаете, что меня называют оракулом. Ну, вот я предвижу, что судьба ваша скоро изменится к лучшему... и что, не говоря уже о том, как глупо искать добровольно смерти, когда ее все равно не минуешь,-- но в вашем случае это вдвое глупее, потому что вам стоит жить.

- Вы говорите очень неопределенно и туманно. В какой форме ждет меня счастіе?

- Я не выдаю себя за пророка. Я только проницательный человек. Я могу видеть то, чего стоит человек, а не то, что с ними произойдет. Но в большинстве случаев характер обусловливает судьбу человека, а потому мне часто удавалось предвидеть его судьбу.

- Ну, а что же вы предвидите для меня?

- Значит, предсказаніе не вполне благопріятно.

- Не вполне. Характер человека, который в двадцать-восемь лет от роду считает самоубійство наилучшим выходом из затруднительных обстоятельств, не обещает много хорошого. Я откровенен, как видите.

- Очень откровенны.

- Не сердитесь!-- сказал со смехом Джермин.-- Я и себя не выдаю за героя, и еслибы мне пришлось тяжко, то прибегнул бы тоже, пожалуй, в пистолету или синильной кислоте. Но только такого рода идея указывает на характер слабый и вместе с тем эгоистичный. Человек, убивающій себя, уходит с поля сраженія до срока и выказывает эгоистическое равнодушіе в тем, кого оставляет по себе в живых, и для кого воспоминаніе об его смерти будет вечным страданіем.

- Вы бы убили себя потому, что вам тяжело и вы несчастны, потому что вы растратили свои способности и лучшіе годы на безнадежную страсть. Ваши причины недостаточно сильны, и даже еслибы ваше присутствіе здесь не доказывало несостоятельность вашей затеи, я думаю, что в последнюю минуту ваша рука дрогнула бы, и вы... спросили бы себя: так ли безвыходно ваше положеніе. Так ли оно безвыходно?

- Совсем безвыходно,-- откровенно отвечал Гиллерсдон под вліяніем выпитого вина;-- я не вижу ни единого луча надежды! Я прозевал все случаи в отличію; я загубил те дарованія, какія у меня были, когда я вышел из университета. Я зависим в денежном отношеніи от отца, который сам с трудом перебивается, и для которого я бы должен был служить поддержкой, а не бременем. Я был - и буду, пока жив - рабом женщины, которая требует рабства и ничего не дает взамен, сердце и ум которой, после стольких лет короткого знакомства, все еще для меня тайна, которая не хочет сознаться, что любит меня, но и не хочет отпустить на свободу.

- М-с Чампіон замечательно умная женщина,-- хладнокровно заметил Джермин,-- но в тихом омуте черти водятся. Оставьте ее для другой женщины, и вы увидите, на что она способна. Если эта безнадежная любовь - единственная ваша беда, то я не вижу никакой необходимости в самоубійстве. Каждую минуту вы можете встретить женщину, которая заставит вас забыть Эдиту Чампіон.

- Вы не имеете права элбупотреблять именем м-с Чампіон. Почему вы знаете, что она имеет вліяніе на мою жизнь?

іи, Гайд-Парка и Соут-Кенсингтона, да еще то, что читаю на лице этой дамы. Она - опасная для вас женщина, м-р Гиллерсдон: доказательство тому - убитые даром годы, на которые вы жалуетесь. Но есть другія женщины, такія же красивые, и любовь которых не принесет с собой такого унизительного рабства. Вы помните виденіе, какое показывает Мефистофель Фаусту?

- Гретхен за прялкой?

- Гретхен за прялкой, кажется, только оперное измышленіе. Виденіе, которое предстало Фаусту Гёте, было виденіе отвлеченной красоты. Припомните,-- когда он встречает Гретхен не улице, то не видит уже в ней той чудесной красавицы, какую он видел в зеркале. Ему просто понравилась хорошенькая девушка, скромно шедшая из церкви домой. Виденіе могло быть Афродитой или Еленой, почем мы знаем! Ловкая штука во всяком случае... Поглядите-ка вон там на одно знакомое вам когда-то лицо, Гиллерсдон,-- на лицо девушки, впавшей в нищету, но красивой, как мечта художника, при чем, однако, красота ей ровно ни к чему не служит. Взгляните на эту граціозную фигуру за швейной машиной, современной заместительницей прялки. Взгляните на меня, Гиллерсдон,-- повторил Джермин, устремляя на него холодные, спокойные голубые глаза, взгляд которых вдруг как бы магически повліял на Гидлерсдона и поверг его в какое-то мечтательное состояніе:-- а теперь взгляните вон туда!

Он указал рукой на соседнюю комнату, где в полусвете Гиллерсдон увидел фигуру девушки, сначала смутную, неопределенную, но затем совсем отчетливую. Лицо было обращено к нему, но глаза на него не глядели; они глядели в пространство, полные безнадежной меланхоліи, между тем как руки монотонно двигались взад и вперед по столу швейной машины. Девушка в сереньком ситцевом платье сидела за швейной машиной. Нечто в её фигуре и лице показалось ему знакомым. Где и когда он видел это лицо? он не мог припомнить. Хотя наверное не на картине и не у статуи.

Джермин захохотал и бросил окурок сигары. Виденіе немедленно исчезло.

позору. Вот истинный тип Гретхен девятнадцатого столетія. Хотели бы вы быть её Фаустом?

- Я бы хотел обладать властью Фауста не для того, чтобы обмануть Гретхен, но чтобы составить свое счастіе!

- А что вы считаете счастіем?-- спросил Джермин, закуривая новую сигару.

- Богатство,-- живо отвечал Гиллерсдон:-- для человека, который жил под проклятіем бедности, который день за днем, час за часом, терзался мыслью, что он беднее других людей - может быть только одно счастіе в жизни: деньги и деньги. Начиная со школьной скамейки, я жил среди людей! более богатых, чем я. В университете я попал в затруднительное положеніе потому, что жил сверх средств. Отец давал мне только двести фунтов; я тратил триста и четыреста; хотя для отца это было расходом сверх сил, но я казался нищим среди людей, тративших тысячу. Меня отдали в дорогую коллегію и требовали от меня экономіи; я должен был вращаться в обществе людей высшого света и богатых, но не должен был с ними смешиваться. К несчастію, я оказался популярным человеком и не мог запереться от них. Я страдал и терзался, но залез по уши в долги и составил несчастіе своей семьи. Я поехал в Лондон - готовиться в адвокатуре, тратился на обеды, на гонорар за ученье - и не получил ни одного процесса. Я написал книгу; она произвела фурор, и временно я стал богат. Я думал, что нашел золотоносную руду, купил матери брилліантовые серьги, в которых она не нуждалась, и послал отцу полное собраніе сочиненій Джереми Тэйлора, о которых он мечтал всю жизнь. Я влюбился в красивую девушку, которая отвечала мне взаимностью; но ей не позволили выйти замуж за человека, у которого все состояніе заключалось в его чернильнице. Она не была неутешна, и едва разстроилась наша помолвка - вышла замуж за человека настолько старше себя, что он мог бы быть её дедушкой, и такого богатого, что сразу доставил ей блестящее положеніе в обществе. Моя вторая книга, написанная в тоске от этой утраты, оказалась никуда негодной. У меня не хватило мужества написать третью. С тех пор я жил, как и многіе молодые люди в Лондоне, со дня на день, и пустота и безсодержательность моей жизни стали для меня нестерпимы. Удгвительно ли, что я пришел к заключенію, что настоящая смерть предпочтительнее такому прозябанію!..

- И вы думаете, что богатство дало бы вам новую жизнь, и она не была бы больше безцельной?

- Да, но пока он наслаждается властью, какую дает богатство, его жизнь проходить. Каждый день, проведенный в наслажденіях, каждая пламенная надежда, которая осуществляется, каждое прихотливое желаніе, которое выполнено - все это гвозди, вколачиваемые в его гроб. Люди, которые живут долее всего - это люди с скромными средствами, не страдающіе от бедности, но и не забиваемые богатством;-- люди, которых темной и безвестной долей общество нисколько не интересуется - ученые, мыслители, изобретатели, о которых общество часто узнаёт впервые уже тогда, когда они умерли;-- люди, которые и мыслят, и мечтають, и разсуждают, но не принимают участія в лихорадочной борьбе страстей. Помните ли вы роман Бальзака: "Peau de chagrin"?

- Не очень хорошо. То был один из первых французских романов, прочитанных мною; род сказки, сколько помнится.

- Это скорее аллегорія, чем сказка. Молодой человек, наскучившій жизнью, как вы, близок в самоубійству - он решил умереть, как это решили вы сегодня,-- но, чтобы убит время между полуднем и полуночью, он входит в лавку bric-à-brac и разглядывает всякія старые и новые диковинки. Здесь, в числе сокровищ искусства и реликвій угасших цивилизацій, он встречает самое крупное чудо в лице самого торговца, человека, достигшого столетняго возраста и довольного жизнью, безстрастной жизнью мыслителя. Человек этот показывает ему кусок пергамента, кожу дикого осла, висящую в стене. С помощью этого талисмана он обещает сделать его богаче, могущественнее и славнее французского короля. "Читайте!" - кричит он,-- и молодой человек читает санскритскую надпись, золотые слова которой так въелись в самую кожу, что их нельзя стереть никаким ножем. Перевод санскритской надписи гласить так:

Владея мной, ты владеешь всем.

И все твои желанія исполнятся.
Но соразмеряй желанія
С жизнью. С каждым желаніем
Я сокращусь, как и

Иметь меня,
Бери.

Эта надпись есть аллегорія жизни. Старик говорит юноше, что он многим предлагал этот талисман, но все хотя и смеялись над возможностью его вліянія на их судьбу, однако отказывались испытать его неведомую силу. Но почему же сам владелец не пытался проверить эту силу?-- Старик в ответ излагает свой взгляд на жизнь.

- А в чем заключается этот взгляд?

- "Тайна человеческой жизни заключена в ореховую скорлупу,-- говорит столетній старец.-- Деятельность и страсти изсушают источники жизни. Хотеть, действовать, страстно желать - значит умирать. С каждым усиленным против нормального біеніем пульса, с каждым сильным порывом сердца, и іями, отрывается частица человеческого существа. Люди, которые живут так долго как я, это люди, у которых страсти, желанія честолюбія и жажда власти совсем подавлены, люди спокойного и созерцательного темперамента, у которых ум господствует над сердцем и чувствами, которым довольно разсуждать, знать, видеть и понимать мір, в котором они живут". И старик был прав. Долговечность не дается торопливым. Если хотите жить долго, берите темпом жизни largo, а не presto.

- Кому нужно долголетіе!-- вскричал Гиллерсдон.-- Человеку хочется жить, а не прозябать в продолженіе ста лет на земле, не смея поднять головы к небу, чтобы его не поразила молнія. Я бы желал пойти в лавку bric-à-brac и найти там peau de chagrin. Я бы охотно допустил сокращаться талисману ежедневно, еслибы сокращеніе это доставляло мне всякій раз час счастія или исполненіе желанія.

- Что-ж! вероятно, это единственная философія, пригодная для юного ума,-- заметил безпечно Джермин.-- Столетній старик, в сущности совсем не жившій, хвастается долговечіем и утешает себя мыслью, что его доля - наилучшая; но прожить десять веселых, безпечных лет, вероятно, пріятнее, чем прозвать сто лет.

іятнее,-- подхватил Гиллерсдон с лихорадочным волненіем, и принялся ходить по комнате, разглядывая статуэтки и безделушки, бронзовые идолы, эмалевые вазы и фигуры из резной слоновой кости.

- Может быть, у вас припрятан где-нибудь талисман,-- смеясь, заметил он,-- позволяющій вам шутить над жизнью и смеяться тогда, когда другіе плачут.

- Нет, у меня нет талисмана. У меня есть только воля - довольно сильная, чтобы побеждать страсти,-- и проницательность, позволяющая разгадывать людей. Вы, человек с сильно развитой челюстью, страстным, требовательным ego, созданы, чтобы страдать. Я создан, чтобы наслаждаться. Для меня жизнь, как сказали, шутка.

- Тем же была она и для Гётевского чорта,-- отвечал Гиллерсдон.-- Я думаю, что в вашей натуре есть нечто демоническое, и что у вас, как и у Мефистофеля, нет ни сердца, ни совести. Как бы то ни было, а я благодарен вам за то, что вы затащили меня сюда, развлекли, разсеяли и дали иное направленіе мыслям, которые были, сознаюсь, самого мрачного свойства.

- Не говорил ли я вам, что ужин и бутылка вина - наилучшія для вас советники!-- воскликнул Джермин, смеясь.

Шлемаль, еслибы это могло доставить мне груды золота.

- Ах! все эти старые исторіи - простые аллегоріи, уверяю вас. Еслибы я сказал вам, что прочитал на вашем отуманенном лице грядущую фортуну, то вы бы разсмеялись надо мной. Все, о чем я вас прошу, это вспомнить, что я задержал вас на пороге смерти, когда фортуна прольет на вас свои дары.