Джерард.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
ГЛАВА I.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Джерард. ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ГЛАВА I. (старая орфография)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. 

I.

Джерард отправился в Чельси на другой день вечером, в такой час, когда он всегда заставал м-ра Давенпорта отдыхающим после сытного обеда в покойном кресле, за чтением вслух его дочери.

Сегодня он увидел у открытого окна Эстер, сидевшую в одиночестве и в унылой позе с нераскрытой книгой на столе.

Она пошла в двери в ответ на его стук.

- Папа нет, - сказала она. - Он не обедал сегодня дома. Он ушел днем в мое отсутствие и оставил записку: он идет в гости в старинному знакомому, а не сообщил фамилии этого знакомого, и все это так странно, потому что у нас совсем никаких знакомых не осталось. Мы порвали все прежния отношения.

- Могу я войти и поговорить с вами? - спросил Джерард. - Мне очень жаль, что вы безпокоитесь.

- Может быть безразсудно с моей стороны безпокоиться, но вы знаете... вы знаете причину. Я собиралась пройтись неиного. В комнатах так душно, и, может быть, мы его встретим.

Она сняла шляпу с вешалки в прихожей и надела ее.

- Мы здесь не очень взыскательны насчет перчаток, - прибавила она.

Он отлично понял, что она не хотела принять его в отсутствие отца; несмотря на то, что она спустилась вниз по общественной лестнице и стала простой рабочей девушкой, как и все прочия, она все еще цеплялась за приличия своей первоначальной сферы, и ему не легко будет пробиться сквозь них.

Они прошли до конца Розамонд-Род почти молча, но на набережной, где темная река быстро бежала у их ног, а летния звезды сверкали над головой, она заговорила о своей тревоге.

- Вы знаете, как я была счастлива в таком положении, какое многия девушки моих лет сочли бы жалким и унизительным.

- Жалким, да; унизительным - нет. Самая легкомысленная девушка в Англии сочла бы вас за героиню, еслибы узнала вашу жизнь.

- О, пожалуйста не преувеличивайте! Я сделала только то, что сотни девушек сделали бы для любимого старика-отца. Я была так горда и счастлива при мысли, что спасла его, что он излечился от роковой привычки; а теперь... теперь я боюсь... боюсь со вчерашняго дня, когда он откуда-то получил средства предаваться старой привычке... привычке, сгубившей его.

- Отчего вы так думаете?

- Он настоятельно захотел вчера вечером выйти из дому после обеда. Он говорил, что идет в даровую читальню просмотреть августовские журналы. Я предложила пойти вместе с ним. Зимой мы обыкновенно читали там по вечерам, но летом оставили. Я напомнила ему, как будет жарко от газа, но он непременно захотел идти, и я не могла его удержать. Хуже всего то, что он не хотел взять меня с собой и, казалось, даже желал отделаться от меня, напомнив мне про спешную работу, которую мне нужно было докончить к утру. Еслибы не эта работа, я бы пошла с ним, но я не могла не приготовит ее в сроку. Он обещал мне вернуться домой прямо из читальни и пришел приблизительно в тот час, как я его ждала; но стоило мне только взглянуть ему в лицо, стоило услышать первое слово, произнесенное им, чтобы понять, что так или иначе, а он достал того яду, который его губит.

- Не преувеличиваете ли вы зла в своем воображении? - спросил Джерард успокоительно. - Почему вы думаете, что стакан другой вина непременно повредит вашему отцу? В последнее время мне казалось - ему вообще очень не по себе. Усиленное воздержание может быть ему вредно.

- Вредно! Ах, вы не знаете, вы не знаете! Я могу показаться жесткой к нему, но я бы жизнь отдала, чтобы предохранить его от этого унизительного порока. А теперь, когда кто-то дал ему денег, все мои заботы тщетны. Я не могу придумать, кто бы такой это дал.

- Пожалуйста, не безпокойтесь так! - сказал Джерард, беря её руку и поднося к губам.

Она с неудовольствием вырвала у него руку.

- Пожалуйста, не делайте этого. Время ли теперь любезничать, да еще со мной! Жизнь обращается во мне только своей горестной стороной.

- Нет, Эстер, для любезности не время, но время для любви... преданной любви. Вы знаете, что я вас люблю нежно, всей душой... Эстер, вчера доктор сказал мне, что я немного лет проживу на этой планете... может быть, всего лишь несколько месяцев. Он сказал мне, что я должен быть счастлив, если могу... счастлив с женщиной, которую люблю, потому что счастие для меня не долго будет длиться. Я предлагаю вам остаток своей бедной жизни, всего себя, так как все мои чувства и помышления наполнены только вами. С тех самых пор, как я впервые встретил вас ночью, когда вы обошлись так холодно и жестоко со мной, я люблю вас я только вас.

- Вы не вправе говорить со мной так, - с негодованием отвечала она. - Вы злоупотребляете моей бедностью и одиночеством. Неужели вы думаете - я могу забыть о разстоянии, нас отделяющем? Я знаю, что вы обручены с другой женщиной, я знаю, что в Англии богатство считается так же высоко, как и знатность, и что не может быть и речи о браке между миллионером и рабочей девушкой.

- Лэди всегда останется лэди, Эстер. И неужели вы думаете, что найдется хоть один человек, который бы не восхищался вашим самопожертвованием? Да, это правда, - я честью связан с другой женщиной, которую любил четыре года. Но эта любовь умерла в ту ночь, как я вас встретил, и мне ее не воскресить. Скажите, что и вы меня любите!.. Я ведь знаю это, но мне хочется услышать это от вас самих. Эстер, вы меня любите, вы меня любите!

Её лицо было повернуто к нему... бледное при слабом мерцании отдаленных звезд, причем темно-синие глаза казались еще темнее. Губы их встретились, и среди страстных поцелуев он услышал тихий шопот: - Да, я люблю вас... я люблю вас больше жизни... но этого не может быть!

Она вырвалась у него из рук.

- Вы знаете, что этого не может быть... вы знаете, что не можете жениться на мне... с вашей стороны, жестоко обманывать меня сладкими, но ничего незначащими словами. Ни один мужчина еще не целовал меня, кроме отца. Вы сделали меня ненавистной в моих собственных глазах... Пустите меня... и никогда больше не показывайтесь мне на глаза!

- Эстер, разве нет выхода? разве вы непременно хотите, чтобы мы женились? Почему вы не хотите довериться мне, как другия женщины доверяются своим любовникам?

- Не говорите этого! Как смели вы произнести такия слова! - страстно вскричала она: - Зачем вы переполняете чашу моего стыда? Я знала, что эти ненавистные слова будут выговорены, если я допущу вас высказать свою любовь ко мне, и я старалась помешать вам высказаться. Да, я знаю, чего стоит ваша любовь. Вы сдержите слово, данное знатной лэди - ваша сестра мне про нее рассказала - а меня заставите погубить душу ради вашей любви. Вы старались привлечь мое сердце... но я не такое слабое и безпомощное создание, как вы думаете. О, Боже, Боже! призри на меня в моем одиночестве... ни матери, ни отца, ни друзей... сжалься надо мной, потому что я так одинока! У меня никого нет, кроме Тебя!

Она стояла со сложенными руками, глядя в озаренное луной небо, трогательная в своей простой вере даже для неверующого.

- Эстер, неужели вы думаете, что Бог интересуется браком? Он создал своих тварей для любви. Наша любовь не может быть нечиста в Его глазах, также как безбрачная любовь Адама и Евы в раю.

- Он не создал нас для безчестия, - отвечала она твердо. - Покойной ночи, м-р Гиллерсдон... покойной ночи! и прощайте.

Она повернулась и быстро пошла твердой поступью по направлению в Розамонд-Роду. Секунду тому назад он держал ее в объятиях, а теперь она назвала его "м-р Гиллерсдон" и повернулась к нему спиной, как в какому-нибудь искателю приключений.

Разсерженный, приведенный в отчаяние, он вдруг принял решение, достойное Ловеласа. Он сказал себе, что будет действовать дипломатично, что он должен... reculer pour mieux sauter.

- Позвольте мне по крайней мере проводить вас домой.

Она не отвечала, и он пошел рядом, созерцая её профиль при тусклом свете. Она отерла слезы; румянец сбежал с её щек, и она была бледнее мрамора, но губы были твердо сжаты и все лицо казалось мраморным изваянием.

- Эстер, вы жестоки ко мне.

- Это вы жестоки. В особенности когда стараетесь напугать меня, говоря, что вам не долго жить. Это всего жесточе.

- Но это правда, Эстер... это такая же правда, как то, что мы идем рядом. Когда я разбогател, я, зная, что не очень крепкого здоровья, пошел посоветоваться с добрым стариком доктором, который спас мою жизнь, когда я был маленьким мальчиком. То было год тому назад, и он сказал мне неутешительные вещи. Вчера я снова виделся с ним. Он говорит, что положение мое изменилось к худшему за протекший год, и только при крайней осмотрительности я могу протянуть несколько лет. И велел мне быть счастливым, - как будто это так легко!

- Без сомнения, вам не трудно быть счастливым; весь свет в вашим услугам.

- Что мне в том, когда я не могу получить одного, что мне дорого!

- И доктор в самом деле сказал, что вам остается прожить не много лет? - спросила она; он догадался по её голосу, что она плачет, хотя лицо её было отвернуто. - Вы не обманываете меня? Я уверена, что он не так сказал. Доктора не говорят таких вещей.

- Иногда говорят, Эстер. Даже доктор скажет правду, если к нему очень пристанут. Мой доктор говорил просто и ясно. Только при спокойной, то-есть счастливой жизни я могу прожить несколько лет. Если же я буду волноваться и буду несчастен, то проживу только несколько месяцев. Но если вы меня не любите, то какое вам до всего этого дело?

- Вы знаете, что я вас люблю. Еслибы я вас не любила, то стала ли бы говорить с вами, после того, что вы сказали. Но я говорю с вами в последний раз. Наша дружба кончена навеки.

- Наша дружба никогда не начиналась, Эстер. С самого первого момента, как я вас увидел, я почувствовал к вам страстную, непреодолимую любовь. Быть может, я дурно поступил, преследуя вас таким образом; но меня влекло сердце. Я не разсуждал. Вы разсуждаете, вы благоразумны. Мы должны разстаться. Покойной ночи, моя дорогая, и прощайте!

Тон его был тверд и решителен. Она поверила ему - поверила, что убедила его и что испытание и соблазн отошли от нея. Она повернулась к нему, сдерживая рыдание, подала ему руку и шепнула: - Прощайте! - Руки разомкнулись после страстного, но краткого пожатия, и она вошла, к себе в дом.

Джерард пошел назад к реке и просидел с час или более, глядя, как катится вода, и думая, думая, думая о женщине, которую любил, и о том кратком сроке, какой ему дан для любви и для жизни.

- И она воображает, что я отрекусь от нея... уже зная, что она меня любит... после того как держал ее в своих объятиях и целовал в губы! Как просты женщины!

- У меня, должно быть, ужасный вид сегодня вечером, - думал он, поймав два или три странных взгляда в толпе прохожих, мимо которых проходил: - быть может, я больнее, чем воображает д-р Соут. Он разспрашивал меня про мою фамильную историю, и я смягчил ее. Я сказал ему, что отец и мать здоровы. Но история наша плоха. Решительно плоха. Две сестры матери умерли в цвете лет, да один дядя, сколько припоминаю, скончался тридцати-трех лет.

цинизм которого постоянно его возмущал. И со всем тем только общество этого циника было ему мило в этот бурный период его жизни. Он должен был заглушить в себе голос совести, и это было всего легче в обществе дурного человека, не верившого в добро и осмеивавшого самую мысль, что в мужчинах или женщинах может быть честь или добродетель.

- Если первый человек, который обнес плетнем клочок земли и назвал его своим, считается неприятелем своих ближних, - говорил Юстин Джермин, - то как назвать первого человека, который составил узкий кодекс понятий, строгия и неумолимые правила нравственности и сказал, что этим кодексом должны отныне и навеки руководствоваться люди и жить по нем, все равно - будут ли они от того счастливы или несчастны? По этому каменистому пути, обремененные пустыми предразсудками и предубеждениями, станут люди тягостно волочить свои дни до последняго и горького конца. Да, - хотя бы кругом сквозь тернистые загородки манили их радость и счастие в долинах роз, красивее садов Эдема. Зачем вам терзаться от того, что вы дали старому глупцу средства предаваться любимому пороку - невинному пороку, так как он никому не делает вреда - и доставили ему, быть может, счастливейшие часы в его жизни?

- Я дал ему средства разбить сердце дочери, - покаялся Джерард.

счастливой с любимым человеком. Пьяный отец мог бы быть очень неприятным камнем преткновения, еслибы вы вздумали вывести свою богиню при электрическом освещении большого света в роли м-с Джерард Гиллерсдон... Но если вы хотите возвести ее в свои Эгерии и скроете ее от глаз людей, то существование отца, пьяного или трезвого, не имеет никакого значения.