Джерард.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
ГЛАВА IV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Джерард. ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ГЛАВА IV. (старая орфография)

IV.

Пока м-р Гильстон, ректор Лоукомба, главным недостатком которого была медлительность, собирался с церемонным визитом к своим новым прихожанам, случай опередил его намеренія и поставил лицом к лицу с молодой женщиной, нравственность и ситцевые платья которой подвергались такому строгому осужденію за чайным столом м-с Донован.

Гуляя раз по ректорскому саду в субботу после полудня, м-р Гильстон увидел своим зорким глазом фигуру, сидевшую на старой, старой гробнице в углу кладбища, в том месте где садовая стена со всей её роскошной растительностью образовала угол с берегом реки, поросшим ивняком.

Солнце, озарявшее белое батистовое платье, придавало сидячей фигуре со склоненной темной головкой нечто сверхъестественное. Ректор взлез на небольшой пригорок, вершина которого приходилась в уровень со стеной, чтобы заглянуть сверху на лэди, сидевшую на гробнице.

Да, то была м-с Ганли... та самая м-с Ганди, прошлая и настоящая жизнь которой приводила в ужас Лоукомб. Он ясно мог различить тонкій профиль из-под соломенной шляпы, нежное ушко, прозрачное на солнце, изящную линію горла, повязанного кружевным платком и граціозные линіи стройной девической фигуры в простом белом платье. Никакое искусство не было пущено в ход, чтобы усилить эффект её красоты, да никакого искусства и не требовалось. Непорочность простого белого одеянія, простота соломенной шляпы гармонировали с невинной и идеальной наружностью.

"Бедное дитя, надеюсь, что все обстоит благополучно",-- размышлял ректор, спускаясь с дернистого пригорка и направляясь к калитке, ведущей на кладбище, а затем он пошел тихими шагами к той гробнице, на которой сидела Эстер.

Лэди читала, и, взглянув на книгу, м-р Гильстон увидел, что она читает "Alastor" Шелли.

Она подняла голову при шуме шагов, но затем спокойно продолжала читать. Он подошел ближе со шляпой в руке.

- Позвольте вам представиться, м-с Ганли,-- сказал он приветливым тоном.-- Я давно уже собираюсь навестить вас и м-ра Ганли, но лень и нерешительность - пороки старых людей. Увидя вас теперь из своего сада, я подумал, что хорошо будет, если я воспользуюсь случаем познакомиться с вами в своих собственных владеніях.

Она встала в смущеніи, покраснев до ушей; сердце билось в ней так сильно, что она почти задыхалась.

Преступник, на плечо которого опустилась железная рука закона, не мог бы страдать сильнее. В этот миг Эстер Давенпорт поняла, что значит быть общественным паріей. Она точно пробудилась от сладкого сна и очутилась одна-одинешенька в суровой повседневной жизни лицом в лицу с судьей, имеющим власть обличить и наказать ее.

- Пожалуйста, садитесь,-- сказал старик,-- и поболтаем.

Он присел на низенькую стену кладбища.

- Вы уже давно мои соседи,-- продолжал ректор,-- а я до сих пор так мало видел вас. Мне жаль, что вы не посещаете мою церковь... но, может быть, вам не нравится простота нашей деревенской службы и вы ездите в другую, более модную церковь.

- Мы совсем не бываем в церкви,-- пролепетала Эстер.-- Это было бы одним лицемеріем, еслибы мы посещали службу, которая для нас не имеет значенія. Мы почитаем и любим Евангеліе за все, что в нем есть справедливого и прекрасного, но мы не можем верить так, как верите вы и ваши прихожане, а потому нам лучше держаться подальше от церкви.

- Вы слишком молоды, чтобы пристать к великой арміи неверующих,-- сказал ректор тем же приветливым тоном и с таким же ласковым взглядом.

Он слыхал так много молодых людей, хвалившихся своим неверіем, что обстрелялся, и был не особенно возмущен заявленіем молоденькой дамочки.

- Вы выросли среди неверующих... ваши первоначальные воспитатели были атеисты?

- О, нет. Я была когда-то христіанка,-- отвечала она с подавленным рыданіем.-- Я когда-то верила без разсужденій, верила в божественность Христа, верила, что Он исцелял больных и воскрешал мертвых, верила, что Он всегда со мной, во все часы моей жизни... и всего ближе, когда я в несчастіи.

- А когда вы перестали верить в Его присутствіе... когда вы потеряли веру в то, что Спаситель сострадает вашим печалях и донимает ваши искушенія?

- Сомненіе наступило мало-по-малу, вместе с мыслью и размышленіем о мыслях других людей, более умных, чем я.

- М-р Ганди, ваш муж, атеист, вероятно?

- Он не верит в чудеса,-- неохотно отвечала она.

- Не верит в будущую жизнь... ни в то, что мы дадим ответ Всемогущему Богу за все свои деянія? Я знаю веру юных неверующих, веру в безграничную свободу, свободу следовать всем своим желаніям и страстям, к чему бы они ни приводили, а во всем прочем они придерживаются евангелія гуманности, то-есть громких фраз о величіи и мудрости человека в отвлеченности, в соединеніи с комфортабельным равнодушіем к нуждам и горестям человека в действительности, человека из Бетналь-Грина или Гагчерстона. О! я знаю, каковы эти молодые люди!-- вскричал ректор с негодующим презреніем.-- Как они пусты, надменны и с какой жадностью они гоняются за модными идеями и принимают готовые понятія за результаты оригинальной мысли! Скажите откровенно, м-с Ганли: ведь вы только после замужства стали неверующей?

Эстер пролепетала неохотно:-- Да.

И после краткого молчанія начала защищать человека, которого боготворила.

- Право же, он не пустой и не невежественный человек,-- говорила она. Он много и глубоко думал о религіях, размышлял о тех инстинктах, которые заставляют нас надеяться и желать будущей жизни. Он не очень сильный человек - может быть, долго не проживет... я по крайней мере очень боюсь этого, и мы оба часто и подолгу беседуем о будущей жизни, в которую прежде верили. Мы были бы гораздо счастливее, еслибы мы могли верить... могли верить в то, что даже смерть не разлучит нас. Но как можем мы верить в невозможное... как можем мы закрыть глаза на откровенія науки, на определенные, незыблемые законы, со всех сторон надвигающіеся на нас и показывающіе нам, что мы такое и каков будет ваш конец?

- Из земли произошли и в землю возвратимся,-- сказал ректор.-- И вы убеждены, что кроме земли ничего нет... что ничто не переживет в нас и не созреет для более совершенной жизни, чем та, какую мы ведем здесь? Вы думаете, что внутреннее сознаніе, присущее всем людям, не представляет нравственного противовеса узким законам существованія при тех условіях и ограниченіях, какія нам известны - условія и ограниченія, изменить которые для Всемогущей воли так же легко, как изменяется земля от землетрясенія или океан от бури? Кто, глядя на спокойное, улыбающееся море, может представить себе бешеную силу бури, если никогда её не видел? Ему так же трудно было бы поверить, что на гладкой поверхности воды будут вздыматься горы, как трудно верить в то, что разум и личность переживут краткій переход из известной здешней жизни в неизвестную будущую жизнь. Философы последних дней зовут неведомое непознаваемым или невозможным, и думают, что покончили таким образом со всем, чего не могут понять. Но я не намерен читать вам проповеди вне церкви, м-с Ганди. Я гораздо больше интересуюсь вами лично, нежели вашими мненіями. В ваши годы мненія меняются не раз... но личность остается одна и та же. Хотя бы вы и ваш муж не ходили в церковь, вы все же мои прихожане, и я желаю познакомиться с вами поближе. Надеюсь, что вам обоим нравится Лоукомб?

- О, больше чем нравится. Мы в восхищеніи от него.

- И собираетесь жить с нами? вам не надоест река даже и тогда, когда зима сменит лето? Многіе ведь говорят, что любят деревню... летом. Поверьте моему слову, души этих людей никогда не удаляются от Оксфорд-стрита. Чтобы любить деревню, нужно знать и восхищаться каждым фазисом и всеми переменами различных времен года. Надеюсь, что вы не из тех, которым нравится только летній сезон в деревне?

- О, нет! Я всегда люблю деревню... и ненавижу Лондон.

Тайный ужас, с каким произнесены были эти слова, придал им большую значительность.

- Вы не были счастливы в Лондоне?-- спросил ректор, чуткое ухо которого уловило скрытую ноту в голосе собеседницы.

- Я была там очень несчастна.

- Вполне счастлива

- Если так, то приходите к нам в церковь, моя дорогая м-с Ганли. Приходите поблагодарить Бога на коленях, в старую, старую церковь, где столько поколеній уже молилось, благодарило за счастіе и получало утешеніе в несчастій. Приходите поблагодарить Бога за свое счастіе. Не вам, едва знакомой с математикой, отрицать Бога только от того, что Его существованіе нельзя доказать математически. Ваше собственное сердце должно вам подсказать, что вы нуждаетесь в Боге, что вам нужна совесть выше вашей совести и мудрость выше вашей мудрости. Приходите к нам, и так как мне говорили, что вы богаты, то приходите, чтобы облегчить жизнь наших бедных. Богатые и молодые должны принимать участіе в старых и бедных. Сначала вы только по долгу навестите наших бедняков и, может быть, вам это сначала и не понравится, но скоро вы полюбите свое дело. Доброта, написанная на вашем лице, говорит мне, что сердце ваше не может быть глухо к несчастным.

- Я охотно навещаю бедных,-- отвечала Эстер, и лицо её прояснилось при этой мысли.-- Я сама была бедна и знаю, что значит бедность. Я бы охотно ходила в вашим бедным, еслибы... еслибы муж,-- она споткнулась на этом слове, несмотря на широкія идеи, какія ей проповедовал Джерард,-- еслибы мой муж мне позволил.

- Не может же он отказать вам в счастіи помогать другим, менее счастливым, чем вы. Я уверен, что м-р Ганли дозволит вам посещать моих бедных. Я укажу вам только таких, которые совсем здоровы. Но так как все они добрые христіане, то приходите сначала в церковь.

- Хотя бы затем, чтобы поблагодарить Бога за свою счастливую жизнь, за брак с человеком, которого вы любите?

- Нет, нет, нет.

- Если так, моя дорогая лэди, то вы заставляете меня думать, что этот кажущійся счастливым союз таков, что вы не смеете благодарить за него Бога, или, говоря проще, что вы не жена м-ра Ганли.

ія были её единственным ответом. Все великія теоріи о всеобщей свободе, о добродетели, не подчиненной закону, которые она получила из вторых рук от Джерарда, а из первых от Шелли, вылетели из её головы, и она сидела около ректора, подавленная бременем своего греха, так же убежденная в собственном стыде и недостойности, как и та, которая склонила колени среди обвиняющих ее фарисеев и ждала кары старого закона, не ожидая нового закона о прощеніи.

- Позора нет,-- протестовала Эстер сквозь слезы:-- моя любовь к нему и его ко мне слишком велики и искренни, чтобы считаться позором. Он много читал и много думал и стал выше старых кодексов и отживших учрежденій. Я - такая же его жена, как еслибы мы повенчались в церкви.

- Но вы не его законная жена, и все другія жены, кончая смиреннейшей крестьянской женщиной в этом селеніи, будут дурного о вас мненія, и все женщины-христіанки будут считать вас грешницей - достойной любви и состраданія, может быть, но грешницей. К чему же все это? Ведь м-р Ганли не женат, он человек свободный?

- О, да, да.

- Слава Богу. Тогда он должен на вас жениться. Моя обязанность выставить это дело перед ним в истинном свете.

счастія, а он теперь вполне счастлив. Он знает, что я ему предана, что я отдала бы за него жизнь...

- Вы отдали свою честь, а это для женщины иногда дороже жизни.

- Честь или жизнь, я ничего не пожалею, ради него.

- И он, должно быть, дурной человек, если отказывается вернуть вам положеніе, которого вы лишились ради него.

- Это уладится... со временем... Я чувствую, что он сделает все, что следует... впоследствіи.

ія, какое теперь занимаете. Пожалуйста, доверьтесь мне. Хотя я и провинціал, но я знаю человеческую натуру. Я не буду спешить.

- Я бы лучше хотела, чтобы вы не вмешивались. Вы его не знаете. Он прихотлив и своенравен - вы можете возстановить его против меня... а мы теперь так счастливы... хотя, может быть, не надолго. Ему сказали, что он умрет в молодых годах. Когда его не станет, я всю свою остальную жизнь посвящу раскаянію и искупленію за то, что дала ему непродолжительное счастіе.

- Мое бедное дитя, у женщин естественная склонность к самопожертвованію, которая часто приводить их к греху. Полноте, дитя мое, не плачьте и помните: что бы ни случилось - я буду вам другом.

- Вы очень добры, и я бы желала быть более достойной...

- Не вы недостойны. Нет, я ничего больше не скажу, чтобы не отзываться резко о человеке, которого вы любите. Могу я провести вас до дому?

іятно ваше общество, но я пріехала в лодке.

- Ну, так я доведу вас до лодки.

Он проводил ее к тому месту, где она причалила и привязала свой челнок, и долго еще стоял на берегу, следя за тем, как она гребла по направленію к заходящему солнцу с ловкостью человека, которому это было привычным делом.

* * *

Эстер искала тишины и уединенія, как раненый олень, пораженная в самое сердце беседой с м-ром Гильстоном. Впервые с тех пор, как она сдалась на мольбы и убежденія своего любовника, ее поставили лицом в лицу с мрачной действительностью любви, не освященной бравом. Все её старомодные идеи, уваженіе к Божьему слову, боязнь пренебреженія людей налетели на нее как буря и смели всю философію и свободу мысли.

Сегодняшній день она против обыкновенія проводила в уединеніи, и вот как он грустно кончился. Джерард уехал после завтрака в Лондон и должен был вернуться только в восемь часов вечера. Дело или каприз побудил его провести день в столице - завтракать в одном из клубов и слушать городскія и загородные сплетни от людей, находившихся "проездом" в Лондоне, и подышать более пикантной атмосферой света, где все знают последнюю тайну всех других. "Деревенская тишина и спокойствіе покажутся еще пріятнее после такого краткого пребыванія в пыли и шуме города", говорил он самому себе.

іями... страхом, что он своим безплодным заступничеством за нее нарушить очарованіе их мирной жизни. И вместе с тем ее терзала мучительная мысль, что её любовник, несмотря на всю его кажущуюся преданность, не настолько ее любит, чтобы сделать своей женой. Софистикой можно было отводить глаза и утверждать, что их союз прекраснее брачного, но вопрос все же оставался открытым: почему же, однако, они не женаты?

ій вечерній час, быть может один из печальнейших в её жизни, Эстер вдруг услышала смех, откровенный мужской смех, беззаботный как пеніе птицы и радостный почти до экстаза: по реке плыл паровой катер, отделанный пунцовыми драпировками и с восточными подушками; он быстро направлялся к ней и фигуры находившихся на нем людей отчетливо вырезывались на ярком западном небе. Впереди всей группы стоял высокій и стройный молодой человек с желтовато-русыми кудрями и резкими чертами лица, а вокруг него теснились женщины в светлых летних платьях и воздушных шляпках и молодые люди в белой фланели. Хохот и веселые голоса пронеслись мимо нея в то время, как катер проплывал мимо и надо всем царил радостный смех, услышанный ею, когда еще катер не показывался,-- смех человека с желтовато-русыми волосами и резкими чертами лица.

Незнакомое общество только усилило в ней сознаніе одиночества. Отец её таинственно исчез, дружбу всех расположенных к ней людей она утратила навеки своим поведеніем; ничего и никого у нея не было, кроме человека, которому она пожертвовала всем. Если она надоест ему, если он переменится, что у нея останется в міре? Ничего!

Глаза её невольно обратились к глубокой тенистой колдобине, скрывавшейся в одном из извивов реки. Ничего, кроме смерти! А при новом ученіи Дарвина, Спенсера и Клиффорда смерть от самоубійства не страшнее, чем естественная. Нет жизни за гробом. Нет милосердого Отца, которому бы самоубійца обязан был отчетом.

* * *

В половине восьмого послышался желанный стук колес, стук, которого Эстер дожидалась в последніе полчаса, и две минуты спустя Джерард уже находился в сенях, освещенных лампой, наполненных благоуханіем только-что срезанных роз, и Эстер обнимала его, смеясь и плача от радости.

- День так долго, долго тянулся, но наконец ты вернулся!-- вздохнула она, отирая слезы.