Джерард.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
ГЛАВА XV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Джерард. ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ГЛАВА XV. (старая орфография)

XV.

Джерард Гиллерсдон не желал занять коттедж, в котором пережил краткую любовную мечту; он ежедневно ездил в Лоукомб и просиживал в кабинете ректора, выслушивая мненіе доктора и доклады сиделок, и раз в день допускался на короткое время в хорошенькую гостиную, где Эстер безпокойно металась по комнате или же как статуя сидела у открытого окна, задумчиво глядя на кладбище или на реку.

Доктор и сиделки говорили ему, что состояніе Эстер постепенно улучшается. Ночи она проводила спокойнее, а днем могла принимать немного пищи. Вообще положеніе вовсе не было безнадежным, и даже самая буйность первоначальной стадіи болезни предсказывала быстрое выздоровленіе.

- Еслибы она всегда была такой, как вы ее теперь видите,-- говорил м-р Мивор, взглядывая на неподвижную фигуру у окна,-- то я бы считал дело почти безнадежным; но та преувеличенная деятельность мозга, которая пугает вас - симптом благопріятный.

Ректор был добр и исполнен симпатіи, но Джерард заметил, что мисс Гильстон избегает его. Его никогда не приглашали в гостиную, а всегда в кабинет ректора, где он чувствовал себя как бы отчужденным от общества, точно зачумленный. В третье свое посещеніе он сказал ректору, что желал бы поблагодарить мисс Гильстон за её доброту в Эстер, но ректор с сомненіем покачал головой.

- Лучше оставьте это пока,-- сказал он: - сестра моя полна предразсудков. Она не любит, чтобы ее благодарили. Она очень полюбила эту бедную девушку и считает, что вы жестоко обошлись с нею.

- Все, кажется, сговорились на этот счет,-- отвечал Джерард;-- за мною не хотят даже признать смягчающих обстоятельств.

- Все находят, что когда милая и невинная девушка принесла такую жертву, как эта девушка вам, то совесть мужчины должна подсказать ему, что он должен исправить причиненное зло,-- хотя бы разница в общественном положеніи и делала это делом трудным. Но в настоящем случае нет даже кастовых преград. Ваша жертва - лэди, и ни один мужчина не в праве желать большого.

- Есть преграда,-- отвечал Джерард.-- Я связан обещаніем, данным женщине, которая много лет была мне верна.

- Но она не принесла себя в жертву вам, как эта бедная девушка. И вот потому, что та - умная, разсчетливая, светская женщина и съумела сохранить свою репутацію незапятнанной, вы скорее готовы сдержать слово, данное ей, нежели спасти девушку, которая вас беззаветно полюбила?

Джерард молчал. Да и что бы он сказал в свое оправданіе?

* * *

Лондонскій сезон уже начался; многіе знакомые Джерарда Гиллерсдона уже находились на-лицо и были бы рады его обществу после такого долгого исчезновенія его из света, где он - или по крайней мере его завтраки и обеды - считались желанными. Но Джерард избегал извещать кого бы то ни было о своем возвращеніи в Лондон. Ворота Гиллерсдон-Гауза были на запоре, как и в то время, когда его владелец находился в Италіи, а единственный посетитель м-ра Гиллерсдона входил через садовую калитку, выходившую на скромный переулок у задняго фасада дома.

Этот посетитель был Юстин Джермин, поверенный и собеседник, общество которого стадо до некоторой степени необходимым для Джерарда, с тех пор, как его разстроенные нервы не допускали одиночества. Они каждый вечер обедали вместе, болтали, курили, играли в пикет час или два после полуночи. Деньги, которые он выигрывал в карты, были единственными, какія брал Джермин от своего пріятеля-милліонера; но он удивительно хорошо играл в пикет, а Джерард - плохо и разсеянно; они играли по большой, и выигрыши Джермина доставляли ему почтенный доход.

Джермин его дожидался, когда он вернулся, опечаленный и обезкураженный, из лоукомбского ректората, и валялся на софе в зимнем саду, высоко задрав ноги.

- К вам есть письмо,-- сказал он между двумя ленивыми затяжками огромной сигары:-- письмо из Флоренціи... сюжет из Овидія, конечно. Дидона пишет Энею!

- Почему же вы не прочитали письма, если так любопытны?-- уязвил Джерард.-- Это было бы не хуже, чем выследит адрес и почерк.

- Зачем же мне было его читать? я уверен, что вы сообщите мне его содержаніе сами.

Письмо было от м-с Чампіон, и тяжелое письмо, так как эта леди пренебрегала экономіей на почтовых издержках, какую могла бы сделать, употребляя не-англійскую бумагу.

"Мой дорогой Джерард,

может быть, я бы поставила на карту свою и вашу судьбу и дала бы вовлечь себя в замужство, которое - я теперь в этом уверена - не дало бы счастія ни вам, ни мне. Прошли те дни, когда вы и я были всем друг для друга. Мы и теперь добрые друзья, и, надеюсь, останемся ими, пока будем живы; но к чему же друзьям сочетаться браком, если они счастливы свободной дружбой?

"Ваш поспешный отъезд облегчил мне объясненіе с вами и облегчает наши дальнейшія дружескія отношенія. Когда мы снова встретимся, мы встретимся как друзья, и забудем, что были когда-то друг для друга более, чем друзья. День за днем и час за часом, с тех пор, как вы пріехали во Флоренцію, для меня становилось все яснее и яснее, что мы оба переменились за последній год. Ни вы, ни я, в этом не виноваты, Джерард. Очарованіе ушло из нашей жизни; мы "те же, по не те". Я увидела холод и равнодушіе в вас там, где все было когда-то жар и надежда; и сознаюсь, что ваша холодность сообщилась и моему сердцу. Еслибы мы сочетались браком, то были бы оба несчастны и, может быть, возненавидели бы друг друга. Если же мы будем прямодушны и откровенны, в настоящую критическую минуту нашей жизни, то можем сохранить уваженіе друг к другу.

"Я знаю, что я прочитала в вашем сердце так же верно, как читаю в своем сердце, а потому не прошу у вас прощенія. Мое освобожденіе будет и вашим освобожденіем. Будьте со мной так же откровенны, мой дорогой Джерард, как я была откровенна с вами, и пришлите мне несколько дружеских строк в удостовереніе, что вы по прежнему дружески относитесь к искренно преданному вам другу - Эдите Чампіон".

Смертельный холод охватил Джерарда, когда он прочитал это письмо до конца. Освобожденіе было, конечно, желанное, но скрытый смысл письма, чувство, продиктовавшее его, больно поразило его.

"Она прочитала смерть на моем лице в первый же день, как увидела меня во Флоренціи,-- говорил он самому себе.-- Я верно понял взгляд ужаса, удивленія и чуть не отвращенія, каким она окинула меня, когда я внезапно предстал перед нею. Она съумела справиться с своими чувствами впоследствіи, но в эту минуту любовь её пропала. Она увидела во мне перемену, которая и ее изменила безусловно и навсегда. Я не был больше тот Джерард Гиллерсдон, которого она знала и ждала. Человек, представшій перед нею, показался чужим и обреченным на смерть, жалким созданіем, цеплявшимся за её юбки, чтобы не упасть в могилу,-- воплощенное несчастіе... Удивительно ли, что сердце её изменилось к тому, кого смерть изменила!"

Он прочитал письмо вторично и вдумчиво. Да, он мог читать между строчками. Он помчался на юг, чтобы убежать, от смерти - убежать под более теплые небеса, как ласточки улетают в Африку.

Он думал, что, соединив свою судьбу с её здоровым и веселым существованіем, он спасется от когтей смерти, вернет юношескую любовь, и вместе с юношескими чувствами - к нему вернется и сама юность. Он льстил себя этой надеждой, когда направился во Флоренцію; но женщина, которую он любил, женщина, воплощавшая собой жизнь и счастіе, отворачивалась от него.

Что-ж, пожалуй так лучше. Он может теперь связать порванную нить другою и более дорогою, более обаятельной любовью. Но может ли он? можно ли связывать порванные нити? Он подумал о своем ребенке - о своем убитом ребенке, убитым тем, что он бросил его мать. Ничто, никакое позднее вознагражденіе не могло вернуть этой погибшей жизни! Если даже судьба смилуется и здоровье и разсудок Эстер вернутся, то утрата останется утратой навеки и до конца будет омрачать жизнь матери.

Он знал, что умирает, что для Эстер и для него не наступит больше второй счастливой весны беззаветной любви. Цветы луговые снова зацветут; река снова покатит волны в берегах, поросших травой и кустами; но его нога не будет попирать их; его голос не будет раздаваться в том уголке, где Эстер и он провели несколько месяцев, забыв о прошлом, не думая о будущем и всецело поглощенные любовью.

Джермин зорко следил за ним, прохаживаясь между грядой живых тюльпанов и стеной высоких пальм.

- Письмо, кажется, разстроило вас,-- сказал он, наконец.-- Что, она бранит вас за то, что вы убежали перед свадьбой? Кстати, ведь свадьба сегодня должна была произойти.

- Нет, она очень добра - и очень терпелива. Она подождет, пока я не вернусь.

- Это будет, вероятно, на будущей неделе? Вы все устроили в Лоукомбе? Джерсейская Лилія будет для вас пригоднее, чем этот дом - как он ни великолепен. А в Спеціи и в Сорренто климат здоровее, нежели в Лондоне в мае месяце.

- Я не тороплюсь ехать назад - и сомневаюсь, чтобы климат мог что-либо для меня сделать.

- В этом вы ошибаетесь. Воздух, которым дышет человек - дело первой важности.

- Я спрошу доктора на этот счет. А пока намерен прозябать здесь.

Он пообедал с Юстином Джермином. Никто другой не знал, что он находится в Лондоне. Он даже сестре не сообщил о своем возвращеніи, пугаясь встречи с этой счастливой матроной, полной жизни и склонной к щекотливым разговорам об исчезновеніи её пріятельницы Эстер. Джерард отделывался, как мог, от её разспросов и толков, но чувствовал, что при настоящем настроеніи своем ему невыносимо будет слышат имя Эстер, и ему придется сбросит маску, когда при нем заговорят об его жертве.

Попытка Эстер к самоубійству и погибель её ребенка не были подхвачены местной прессой и не переданы столичной печати. Факт казался слишком мелким, чтобы привлечь вниманіе столичных репортеров, а туземных м-р Гильстон упросил не упоминать об этом деле. Таким образом, семейная трагедія Джерарда ускользнула от столичной печати.

ій Юстина Джермина, не разоряя его менее счастливого партнера.

Но сегодня Джерард был нерасположен играть. Нервы его были напряжены, а мозг утомлен. Игра, вообще производившая на него успокоивающее впечатленіе, сегодня его раздражала; он бросил карты на стол с внезапной нетерпеливостью.

- Не стоить играть,-- сказал он.-- Я не понимаю, что делаю. Сегодня я играть не буду.

Он нетерпеливо встал и заходил по комнате, но вдруг остановился перед японской занавеской и отдернул ее.

- Знаете ли, что это такое?-- спросил он, указывая на лист бумаги, исчерченный линіями, проведенными пером.

- Похоже как бы на карту. Вы так представляете себе Италію... или Африку... начерченную на память и не особенно достоверно?

- Это моя peau de chagrin - талисман, показывающій ослабленіе жизненной силы - силы, обозначающей саму жизнь и таким образом служащей лестницей к могиле. Вы видите наружную линію. Она довольно тверда и пряма, не правда ли? Конечно, проведена рукой не Геркулеса, но все же не показывает настоящей слабости. Вы видите внутреннія линіи, следующія одна за другой все слабее и нерешительнее, а последняя - такая трепетная, точно проведена на одре смерти.

Он схватил перо со стола около себя, опустил его в чернильницу и хотел провести смелую линію, но рука его была слишком слаба, чтобы выдержать напряженное приподнятое положеніе и перо, скользнув по бумаге, провело косую линію сверху вниз.

- Видите ли вы это?-- закричал он со взрывом истерического хохота.-- Линія идет книзу - точно падучая звезда - как жизнь к могиле.

- Полноте, полноте, дорогой друг, все это женскія бредни!-- проговорил Джермин своим мягким, сонным голосом, в котором было нечто успокоительное, как в падающих каплях летняго дождя.-- Вы устали. Ложитесь на диван и постарайтесь уснуть под мою болтовню.

Он обнял дружеским движеніем Джерарда за плечи и подвел его к просторной, итальянской софе, обитой старинной парчей, но все еще ярких, хотя и нежных цветов, несмотря на солнце и пыль времен. Утомленный умственно и слабый телесно, Джерард опустился на это роскошное ложе, как Эндиміон на ложе цветов, и мягкій, тихій, музыкальный голос Джермина, говорившого об яхте, о гаванях, в которых они будут бросать якорь в Средиземном море, оказался таким же действительным, как сонные капли. Джерард погрузился в сладкій сон - впервые после того, как оставил Флоренцію.

Было десять часов, когда он уснул, а в половине двенадцатого он проснулся поглощенный одной властительной мыслью.

- Мое завещаніе!-- сказал он:-- я еще не составлял завещанія. Еслибы я вдруг умер скоропостижно,-- а с слабым сердцем разве можно уберечься от скоропостижной смерти,-- то умер бы без завещанія. Это было бы ужасно. Я оставил уже кое-что... но недостаточно (это он прибавил скорее про себя, нежели высказал Джермину, тихо сидевшему около софы, наблюдая за ним). Я должен написать завещаніе.

Такой мысли не было у него в голове, пока он не заснул; он не видел ни малейшей в том необходимости. Еслибы он поразмыслил хорошенько о своем имуществе,-- как следовало бы это милліонеру,-- то сказал бы себе, что если он умрет без завещанія, то отец его наследует всему его состоянію; а так как он уже обезпечил будущность Эстер, то беда не велика, если он умрет и без завещанія. Немногіе случайные друзья не получат ожидаемых даров - но это не велика беда. У него не было друзей,-- включая даже его alter ego, Юстина Джермина, разочарованіе которого могло бы для него что-нибудь значить.

Но сегодня вечером его умом всецело завладела мысль о необходимости распорядиться насчет своего имущества. Он не помнил себя от нетерпенія.

- Дайте мне еще лист этой бумаги большого формата!-- сказал он, указывая на письменный стол.-- Я сейчас напишу завещаніе. Вы и слуга можете засвидетельствовать его. Собственноручное завещаніе так же действительно, как и всякое другое, и никто не станет оспаривать моего завещанія.

- Я надеюсь, что вы не потребуете, чтобы я засвидетельствовал этот документ,-- сказал Джермин, кладя перед Херардом большой почтовый лист бумаги Бата и придвигая чернильницу:-- потому что это значило бы, что вы не оставите мне даже траурного кольца на память.

- Верно!-- я должен вам что-нибудь оставить на память. Я завещаю вам ваш бюст,-- вон того фавна,-- отвечал Джерард, глядя на бюст, мраморные губы которого так же широко раздвигались улыбкой, как и губы самого Джермина.

- Вы должны завещать мне нечто получше этого бюста. Я беден, как Іов, и если я переживу вас, то с кого я буду выигрывать в пикет? Оставьте мне поскребышки от ваших золотых мешков.

Джерард раскрыл эмальированную шкатулку, мастерское произведеніе ювелира пятнадцатого столетія, и вынул из нея длинный сверток бумаги со списком всего, чем он владел, каталогом его акцій и облигацій, составленным его собственною рукою.

"Моему отцу, достопочтенному Эдуарду Гиллерсдону, ректору в Гельмсли, оставляю ... акцій консолидированного займа ... облигацій Юго-Западной дороги ... Большой Западной, Большой Восточной, Большой Северной" и т. д. и т. д., пока не составился один милліон, причем Юстин Джермин стоял около него и следил за тем, как он писал, положив ему руку на плечо.

ій ему имя в литературе. Сегодня вечером, в волненіи и нетерпеніи, он писал крупно и размашисто: первая страница была занята вся вступительными фразами о здравом уме и трезвой памяти и пр. и пр.-- и именем отца. Затем пошли наименованія бумаг, занявшія другую страницу; затем: "сестре моей Лиліане, жене Джона Кумберлэнда, викарія церкви св. Лаврентія в Сого"... и еще ряд названій бумаг;-- затем: "моей матери всю мою мебель, картины, посуду и дом в Найтбридже, за исключеніем мраморного фавна в моем кабинете";-- затем: "моему милому другу Эстер Давенпорт пятьдесят тысяч фунтов в консолях и мой дом и сад в Лоукомбе со всем, что там находится, и наконец, Юстину Джермину, которого я назначаю всеобщим наследником,-- мраморного фавна".

Одну страницу за другой, по мере того как оне выходили из-под пера, Юстин Джермин брал и сушил на огне камина. Ночи были свежія, хотя уже наступил май месяц, и софа Джерарда была придвинута в камину.

Пробила полночь, когда завещаніе было готово для подписи.

- Позвоните, пожалуйста, Джермин. Мой камердинер, конечно, еще не спит, да и другіе слуги тоже вероятно: у нас ведь безпорядочный дом. Я часто слышу, как они в полночь крадутся наверх спать, в то время как я спокойно сижу здесь. Черная лестница расположена в этом конце дома.

- Кстати о лестницах: вы не оставили Ларозу даже и вазы,-- заметил Джермин, надавливая пуговку электрического звонка.

- К чему я буду оставлять ему что-либо? Он довольно заработал денег в этом доме. Разве, вы думаете, мне пріятно будет обрадовать его своей смертью?

- Я думал, вы его любите.

- Я никого не люблю перед лицом смерти,-- отвечал Джерард запальчиво.-- Неужели, вы думаете, я могу любить людей, которые будут жить и радоваться, пожалуй, еще и в будущем столетіи,-- а затем в "Times" будет пропечатано в отделе некрологов, после того как человек девяносто лет пил вино жизни: "С сожаленіем извещаем о кончине архидіакона такого-то на девяносто-первом году его жизни"!.. Сожалеть о человеке, прожившем девяносто лет! И вы думаете, что я, осужденный умереть, не достигнув и тридцати лет, могу сердечно относиться к моим долговечным ближним! С какой стати одному человеку отпущено так много, а другому так мало?

- Отчего один человек - батрак землепашец, получающій пятнадцать шиллингов заработной платы в неделю, между тем как у вас - два милліона?

- Деньги! деньги - ничто! Жизнь - единственная драгоценная вещь! Смерть - единственная страшная вещь.

- Верно; но я сомневаюсь, чтобы девяностолетній человек меньше боялся смерти, чем вы.

- О! но он уже отжил! он должен это знать. Машина отработала и перестает действовать от того, что обветшала. Она не разрушается внезапно от того, что в самом матеріале есть изъян. Я сознаюсь: ужасна мысль, что жизни должен наступить конец... когда-либо; что Ego, такое сильное, обособленное, живучее и всепоглощающее, должно исчезнуть в неведомой тьме; но умереть молодым, умереть прежде, чем появились морщины на лице и седые волосы,-- умереть, когда жизнь так еще свежа и хороша,-- это тяжко! Я почти ненавижу своего отца, когда подумаю, сколькими золотыми годами он переживет меня, и будет наслаждаться богатством, которое принадлежит мне. Они, быть может, сделают его епископом,-- кто знает? Богатый человек всегда должен быть силой в церкви. Мой отец будет великолепным епископом. Он проживет так же долго, как Мартин Рут, доживет до двадцатого столетія, богатый, важный, добродушный, счастливый... тогда как я буду прахом! О! подумайте, как тяжко такое различіе! Подумайте о Шелли, обратившемся в прах под плитой римского кладбища, и о друге Шелли, прожившем слишком шестьдесят лет после него и положенном на покой уже тогда, когда испил чашу жизни до дна и утомился, возле того, кто потух, как падучая звезда.

Джермин положил руку ему на плечо мягко, но повелительно проговорив:

- Успокойтесь; вам нужно еще подписать эти листы.

Дверь отворилась, и камердинер, на обязанности которого лежало являться на звонок барина в такіе поздніе часы, тихо вошел в комнату.

- Кто-нибудь из слуг еще не ложился?-- спросил Джермин.

- Бартон еще не ложился, сэр.

- Позовите сюда Бартона и будьте вместе с ним свидетелем подписи вашим господином некоторых документов. Бартон, надеюсь, настолько трезв, чтобы помнить о том, что делает?

- Трезв, сэр?! Да, сэр; я никогда не видел Бартона иначе, как трезвым,-- отвечал камердинер с достоинством.

- Ну, так поторопитесь. Ваш господин дожидается.

ія, который Джермин положил перед ним. Джермин стоял у его локтя, держа другіе листы завещанія в левой руке, между тем как правая слегка опиралась на плело Джерарда.

Камердинер вернулся в сопровожденіи буфетчика, имевшого величественный вид, но избегавшого раскрывать рот.

Он весь обратился во вниманіе, и хотя от него несло водкой, но он подписался под подписью господина довольно четко.

Подпись камердинера была также тверда и разборчива. Он также много пил, но был прихотливее в напитках, нежели его товарищи.

- Вы должны знать характер этого документа,-- сказал Джермин свидетелям,-- хотя закон этого и не требует. Это завещаніе вашего господина,-- единственное, написанное вами, Гиллерсдон?-- обратился он в Джерарду, все еще не снимая руки с его плеча,-- руки с ненормально длинными пальцами и смертельно бледной.

- Это единственное, составленное мною завещаніе,-- медленно произнес Джерард.

- И вы не намерены писать другого?

- И я не намерен писать другого,-- повторил Джерард.

- Ступайте,-- сказал Джермин слугам:-- кстати, я останусь здесь ночевать.

- Слушаю, сэр. Ваша комната готова. Я снес туда ваши вещи.

Со времени возвращенія из Италіи, Джермин проживал в этом доме, хотя ежедневно толковал о том, что уедет к себе на квартиру. У него была квартира где-то около Пиккадилли, но он неохотно сообщал свой адрес, и если принимал и угощал гостей, то не иначе, как в клубе. Единственный раз, когда Джерард пользовался его гостепріимством, было в тот достопамятный вечер, когда он отъужинал у него на квартире в восточной стороне от Линкольн-Инна.

Джерард встал со стула, оставив листы почтовой бумаги Бата лежащими на столе, и даже не взглянул на них, между тем как Джермин продел руку вокруг его таліи и подвел его к софе, куда тот опустился с закрытыми глазами и через несколько секунд погрузился в глубокій сон.

Джермин взял листы почтовой бумаги, тщательно сложил их и положил во внутренній карман своей обеденной жакетки и вышел вон из комнаты. Камердинер дожидался на площадке.

- Господин ваш заснул на диване,-- сказал Джермин.-- Он, повидимому, очень устал, и я думаю лучше оставить его проспать на диване всю ночь, нежели будить его теперь. Покройте его одеялом и оставьте так до утра. Он не болен, а только утомлен. Я присмотрю за ним ночью. Я ведь очень чутко сплю.

Камердинер медлил. Ему очень хотелось идти спать, однако он колебался.

- Ему ничего не нужно, кроме как выспаться. Он очень устал. Хорошій сон его совсем оживит.

Камердинер повиновался приказанію Джермина. М-р Джермин коротко стриг волосы, имел вид ученого и без сомненія был на половину доктор. Камердинер пошел взглянуть на спящого и заботливо укрыл его мягкой индійской шалью. Без сомненія, такой мирный и глубокій сон не следовало тревожить. Такой сон мог исцелить человека.

Было уже десять часов утра, а Джерард все еще не просыпался. М-р Джермин несколько раз входил в кабинет ночью, а в десять часов утра вышел из дома, и лишь тогда только, когда входная дверь за ним затворилась, Джерард пошевелился во сне, наконец раскрыл глаза и с удивленіем увидел солнечный свет, проникавшій сквозь венеціанскіе ставни и ложившійся золотыми полосками на темном ковре.

Он поглядел на часы. Десять часов, белый день давно уже на дворе. Он проспал девять часов, хотя ему казалось, что он задремал всего лишь несколько минут тому назад. Он спал крепко и без снов, тем идеальным сном, который Сократ называл величайшим счастіем в жизни.

Он огляделся вокруг, медленно припоминая о том, что было вчера.

Поездка в Лоукомб, возвращеніе в город, письмо от Эдиты Чампіон.

Он нащупал в кармане письмо. Да, оно тут. Он в третій раз поспешно прочитал его. Он хотел убедиться в том, что он - свободный человек.

- Свободен, как воздух,-- говорил он себе.-- Свободен жениться на женщине, которую люблю, свободен исправить причиненное ей зло.

Он раздумался над письмом Эдиты, таким холодным при всем его здравомысліи, и припомнил собственное лицо, как он увидал его, отраженным в зеркале в первое утро пріезда его на флорентинскую виллу. Одного взгляда на это лицо, на котором была написана смерть, было довольно, чтобы спугнуть любовь. Он презрительно и злобно думал теперь об этой любви, такой требовательной и ревнивой, пока солнце жизни и молодости высоко стояло и светило в небе, и так быстро испарившейся, когда сгустились сумерки.

О завещаніи, написанном накануне, он ни разу не вспомнил. Этот пункт оставался пробелом в его памяти. Точно также он не спросил и про Джермина. Он оделся, позавтракал и направился в Лоукомб до полудня.

Перемены в положеніи больной не произошло, но доктор не терял надежды. Улучшеніе может быть медленное, но хорошо уже то, что нет никакого ухудшенія.

- Время - единственный целитель, на которого мы теперь можем разсчитывать,-- говорил м-р Мивор.

іального разговора с Джерардом; и мисс Гильстон, до сих пор избегавшая м-ра Гиллерсдона, приняла его в своей гостиной и более часу беседовала с ним, радушно принимая его благодарность за всю её доброту в Эстер.

- Будьте уверены, что я бы сделала то же самое для беднейшей девушки в приходе,-- говорила мисс Гильстон:-- но должна сознаться, что красота её и кротость произвели на меня глубокое впечатленіе. Бедняжка! даже в худшія минуты, её речи были таковы, что обнаружили перед нами всю кротость и непорочность её натуры. Я могла бы только повторить то, что брат Офеліи говорит о сестре:

"Тоску и грусть, страданья, самый ад -

"Все в красоту она преобразила".

О! м-р Ганли, для вас было бы ужасной мыслью со временем, что вы привели в погибели такую девушку и не исправили зла, причиненного ей всеми средствами, какія были в вашей власти.

іем теперь - это прожить настолько, чтобы успеть обвенчаться с Эстер. В тот день, когда она узнает меня, когда она придет в себя,-- я готов жениться на ней. Ректор просил меня погостить у него пока, чтобы я мог следить за выздоровленіем ежечасно. Не помешаю ли я вам, мисс Гильстон, если позволю себе принять это приглашеніе?

- Помешаете?!-- нет, нисколько. То, чего желает мой брат, никогда не может мне помешать. Мы еще ни разу в жизни не расходились во взгляде на какой-нибудь предмет. Мы ведь не муж с женой, которые редко в чем сходятся.

- Значить, я могу остаться.

- Разумеется. Ваша комната уже готова, и вы можете, если пожелаете, привезти с собой слугу.

- Вы очень добры; но мне не нужен слуга. Я не злоупотреблю вашим гостепріимством.

ій час, предшествующій солнечному закату, и сообщил м-ру Гильстону свое имя и свою исторію, откровенно и без утайки.

аюсь, что завидовал моим богатым пріятелям и в университете, и в свете. Алчность и сребролюбіе - пороки нашего века. Воздух напоен милліонами. Вся жизнь пропитана безумствами и расточительностью новых богачей. Все продается и все прощается милліонеру. На одного Нерона с его золотым дворцом мы насчитываем десятки Неронов и целые улицы с золотыми дворцами. На одного Лукулла у нас целая армія людей, задающих обеды и за чьим столом жиреют паразиты. Молодому человеку нельзя жить в суете лондонского света и не гоняться за золотом, как за высшим благом, и не страдать от бедности. Был момент, когда я вознамерился убить себя, считая, что лучше лежать мертвым в могиле, нежели жить в бедности! И в этот-то день как раз фортуна повернула свое колесо, и я оказался милліонером! Но не успел я насладиться богатством, как мне объявили, что я не долговечен, и с той минуты я живу с мрачным привиденіем за спиной.

- Я столько видел умирающих, спокойно разстававшихся с жизнью,-- отвечал ректор,-- что не могу почти представить себе, как можно бояться смерти,-- как не понял бы, что можно бояться сна.

- Ах! но ведь это сон вечный, ненарушимый. Не та дрёма, о которой говорит Гамлет,-- но мрак без просвета. И каково же от всего на свете отказаться!

ій мір.

- Вера!-- скажите лучше: мираж, м-р Гильстон. Я вполне понимаю, что вы по обязанности, как служитель алтаря, ослепляете этим миражем глаза ваших умирающих прихожан. Но неужели же вы решитесь сказать мне, после долгой жизни знанія и мышленія, что это фантастическое виденіе будущей жизни вас утешает? Где звено, соединяющее прах под могильными плитами с другими планетами или грядущими временами? Весьма возможно, что существуют лучшіе міры, чем наш, с существами более благородными, чем мы; но что в том для вас, для меня, когда мы-то обратимся в прах?! Мы так же непричастны к этим лучшим мірам, как однолетнія бабочки. Мы тоже живем один день.

- Любезный друг, я не допускаю, что на стороне науки все сильнейшіе аргументы, и что вере остается только сидеть сложа руки и ждать....

"The shadow, cloak'd from head to foot,

"Who keeps the keys of all the creeds" *)

Которая хранит ключи от всех верованій".

Но я не діалектик, и не стану пытаться аргументировать против новой веры, которой новейшіе метафизики предаются с таким же наслажденіем, как еслибы дарили нам новую надежду, вместо того, чтобы пытаться убить старую. Я только скажу, как говорил св. Павел: "Еслибы мы только в здешней жизни верили в Христа, то были бы несчастнейшими из людей!".

- Св. Павел был мечтатель и энтузіаст,-- возразил Джерард:-- как раз такой человек, который может создать новую религію,-- умственная сила, настолько крупная, чтобы изменить лицо Европы на тысячу-девятьсот лет. Но я боюсь, что секира уже приложена к корню дерева, и что еще до наступленія двадцатого века христіанство превратится в государственную религію - систему церемоній и расшитых облаченій, как было в языческом Риме, и как мы это видим теперь в папском Риме...

* * *

Мирная монотонная жизнь в лоукомбском ректорате была пріятна Джерарду. Его здоровье было слишком слабо для лондонских удовольствій. Ему пріятнее было проводить дни в мечтательной праздности, Сберегая остатки сил, которым скоро суждено было изсякнуть. Он знал, что ему не долго остается жить. Он виделся с д-ром Соутом по возвращеніи в Англію, и услышав от него приговор, решил, что он будет последним. Больше он не хотел совещаться с наукой, так как она ничего не могла для него сделать. Он мог прожить несколько недель, мог протянуть и долее, если судьба и климат будут к нему милостивы.

іана и её муж - не знали об его возвращеніи в Англію. Он намеревался повидаться с сестрой, но не прежде, чем женится на Эстер, когда ему можно будет представить сестре свою жену. Он хотел, чтобы у Эстер был хоть один верный друг на случай его смерти.

Наконец, после долгого месяца ожиданій и надежд, наступил счастливый переворот. Измученный мозг Эстер медленно пробуждался от оцепененія и сознанія, и память знакомых лиц проснулась в ней в одно прекрасное іюньское утро, вместе с распускающимися розами под её окном.

- Джерард!-- вскричала она, с любовью взглядывая на него в то время как он по обыкновенію стоял у её стула, стороже малейшій, хотя бы слабый проблеск сознанія.-- Ты вернулся, наконец, из Италіи? Как долго ты пробыл в отсутствіи, как страшно долго!

Он просидел с ней час, разговаривая о посторонних вещах. Память возвращалась постепенно. Только на следующій день она вспомнила про смерть отца, и доктор надеялся, что та ночь, как она блуждала по берегу реки, и погибель бебэ будет вычеркнута из её памяти. Но это было не так. По мере того как в её уме возстановлялось равновесіе, воспоминаніе обо всем, что она выстрадала, и что совершила в припадке безумія, вернулось с мучительной ясностью. Она припомнила и зоркій надзор сиделок, который ей казался жестокой тиранніей. Она припомнила, как выскользнула из дому и пробралась сквозь темноту и сырость сада к реке, на свое любимое место, где проводила с Джерардом столько счастливых часов. Она припомнила, как ей показалось, что смерть - наилучшій исход для нея и для её ребенка из міра, в котором никто их не любит, и никому они не нужны: она - брошенная любовница, он - незаконный ребенок, без роду и имени. Она припомнила, как бросилась в воду, как вода сомкнулась вокруг нея... Дальше ничего не было; одно лишь однообразіе мирных дней и добрых лиц, освещенных солнцем комнат и благоухающих цветов ректорского дома,-- время, когда она считала себя счастливым ребенком, с детскими, счастливыми мыслями...

* * *

Они обвенчались в тенистой старинной церкви в половине девятого, в одно прекрасное іюньское утро. Эстер была бледна и худа, но, несмотря на истощеніе от болезни, красота ей не изменила. Она была одета в сером дорожном платье и небольшой хорошенькой шляпке. Джерард, с красными пятнами на щеках и тревожным взглядом, с провалившимися глазами и щеками, казался гораздо взволнованнее жены.

ію железной дороги, которая должна была отвезти их в Лондон,-- напутствуемые благословеніями ректора и его сестры, который один, вместе с приходским клэрком, был свидетелем брака.

- Она теперь ваша жена,-- объявил ректор,-- и самая торжественная служба в Вестминстерском аббатстве не могла бы крепче связать ваших уз.

іехать завтракать в Гиллерсдон-Гауз, куда он прибудет с Эстер между двенадцатью и часом.

Он провел час до пріезда Лиліаны в том, что показывал Эстер свой дом.

- Он теперь твой,-- сказал он,-- также как и Розовый Павильон, который я купил тебе как игрушку. Надеюсь, что ты много лет проживешь в нем, когда я буду уже покоиться в могиле.

ій сердце взгляд. Неужели он думал, что это великолепіе может утешить ее, когда его не будет в живых... что она когда-нибудь забудет его или ребенка... которого она в припадке безумія погубила?! Но она не хотела огорчить его ни одним печальным словом, в особенности сегодня, когда он все сделал, что мог, чтобы вернуть ей доброе имя. Она ходила с ним из комнаты в комнату, хвалила его вкус, восхищалась то той, то другой вещью, пока, наконец, не пришла в его святилище верхняго этажа.

Не успела она переступить через порог, как увидела фавна и слегка вскрикнула, с отвращеніем в голосе, произнеся:

- М-р Джермин!

- Только случайное сходство... но очень большое, не правда ли?

- Зачем ты хранишь его бюст в своей комнате? У него отвратительное лицо, и он - дурной человек. Не могу понять, как мог ты выбрать его себе в друзья!

іе с тех пор, как стал милліонером. Джермин был моим собеседником, и очень забавным; к тому же я ничего худого в нем не видел.

Эстер все осматривала с живейшим интересом. Здесь он жил, прежде чем узнал ее. Это роскошное жилище он покинул, чтобы поселиться с нею на берегу реки. Она разсматривала книги, редкости из бронзы, слоновой кости и яшмы; и, наконец, остановилась перед японской вышитой занавеской, висевшей на стене.

- Что там скрывается за этой занавеской, картина?-- спросила она:-- верно, картина, которую нельзя видеть без позволенія?

- Нет, не картина. Погляди, если хочешь, Эстер. У меня нет секретов от другой половинки моей души.

Эстер раздвинула занавеску и увидела большой лист бумаги, испещренный черными линіями?

- Это хартія моей жизни, Эстер. Линія, которая ведет внизу, означает конец.

Он сорвал лист со стены, разорвал, его в мелкіе клочки и бросил в корзинку со рваной бумагой.

- Я примирился с концом, Эстер,-- сказал он мягко, в то время как она, удерживая слезы, прильнула в его плечу: - теперь, когда мы с тобой вместе и останемся вместе до конца...

Он услышал шаги Лиліаны на лестнице; через минуту она уже была в комнате и с радостным удивленіем увидела Эстер.

іана.-- Но ах! моя бедняжка! как же вы бледны и худы! Вы, должно быть, были больны с тех пор, как мы не виделись?

- Не разспрашивай ее ни о чем, Лиліана, но обними как свою сестру и мою жену.

- Твою жену?.. с каких же пор, Джерард?

Лиліана с удивленіем глядела на него с секунду. Да, он, очевидно, говорил серьезно, и этот брак, который ей никогда и не снился, был действительностью. Она, ни слова не говоря, повернулась в Эстер и поцеловала ее.

После того они сошли вниз завтракать, и хотя все ели мало, но для Джерарда то был пріятнейшій завтрак из всех, какіе выпадали на его долю за последнее время.

Тень, омрачавшая прошлую жизнь Эстер, мало смущала его. Для него будущее было так коротко, что прошлое значило мало. Он не мог особенно горевать о ребенке, которого совсем не видел. Да еслибы этот ребенок остался в живых, то он не долго пользовался бы отцовскими попеченіями.

Они уехали в Турин с вечерним поездом, и только Лиліана провожала их на станцію, где два бледных лица, глядевших на нее из вагона, медленно скрылись от её глаз. Одно из этих лиц она почти не надеялась снова увидеть в здешней жизни.