Монастырь. Первый акт.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Монастырь. Первый акт. (старая орфография)

Монастырский сад: правильно разбитые цветники, кусты буксуса, беседки из зелени, солнечные часы. Направо, на переднем плане крест на возвышении. Налево - вход в часовню в романском стиле В глубине монахи играют в шары, вяжут рыболовные сети, исправляют садовые инструменты. Некоторые из монахов беседуют, усевшись полукругом на широкой деревянной скамье.

Фома. Ведь, я говорил вам: Бог не может быть злом, а так как страх имеет объектом зло, то почему же учат: "Страх Божий есть начало премудрости"?

Фома. Это важно. Если вопрос не верно разрешается, вся жизнь христиаяина идет по ложному пути.

Дон Марк. Бога не следует бояться, нужно любить Его.

Фома. Василид говорил буквально то, что вы утверждаете.

Дон Марк. Блаженный Августин говорит то же.

Дон Милициан. Дон Марк прав, блаженный Августин говорит буквально так: "Люби и делай, что хочешь".

Фома. О, это не одно и то же, блаженный Августин не исключает страха. Нельзя быть односторонним в поклонении Богу, следует быть в одно и то же время и боязливым, и трепещущим, и полным ревности.

Дон Балтазар (нетерпеливо). Вы слишком мудрствуете... Вы слишком мудрствуете...

Фома (Дон Балтазару). Вы не различаете всего бесконечного разнообразия божественной природы и божественного лица, брат мой.

Дон Балтазар (резко). Бога я люблю страстно, изступленно. Я понимаю только тех, которые исповедуют Его почти с неистовством, как будто для хвалы Его в их безумной душе нет ничего, кроме крика, одного только крика, всегда неизменного, но ясного, но чистого и сильного, как крещение. (Пауза) Бог не требует, чтобы Его описывали, чтобы взвешивали Его достоинства и отмечали их в книгах высокомерных и торжественных, как гордыня.

Фома. Твоя вера проста, как трава. В храмах Божиим вера твоя останавливается у порога: но в наше время, время мысли, нужно разсуждать о Боге, чтобы обратить к Нему людей.

Дон Балтазар и пустых доказательств. Но Он смеется над этим сочетанием хитрости и греха, в которых упражняются люди: Он не хочет этой пошлой торговли словами и доказательствами, которыми пытаются установить цену Его имени, защищая Его более или менее остроумно. Он выше человеческой мудрости, Он слишком необъятен, велик или глубок, чтобы можно было определить глубину и высоту Его. И только какой-нибудь святой поднимался иногда до Его сердца в радостном упоении любовью, жертвою и ревностью.

Дон Марк (в избытке чувств подходит к Балтазару). О, брат мой! Брат мой!

Фома (как бы удивленный). Конечно, мы заслуживаем, чтобы нас осмеивали, чтобы от нас отрекались.

(Обращается к другим монахам, которые прервали свои игры и слушают, не становясь ни на чью сторону)

И мы остаемся все такими же со времени Бонавентуры и св. Фомы Аквинского.

Однако это были святые такие же великие, как и ваши. Это были головы и умы апостолов, ясные и пылающие, как молния Божья. Их сердце не отвергало огня их разума, огня палящого и чистого, воспламеняющого души. По ткани их золотого разума их вера вышивала прекрасные белые лилии, конечно, такия же нежные, как те, что возносятся к небу молитвами вашими в восторге и смелом порыве.

Это были святые и ученые, и герои, тогда, как вы...

Дон Балтазар (смущенный). Не надо обращаться ко мне, когда говорите о людях столь высоких...

Дон Милициан. Наше время низвергло величие с его самых высоких вершин. Оно отвергло пламенное значение, которое придавали некогда у нас на Западе девственному героизму и христианской силе. И вот на закате, когда на берегах наших угасала вера, наука запела нам свою песнь: но наука, в свою очередь, отмечена перстом смерти и уничтожения, от нея отказались уже те, которые видели ее в мечтах своих ясной, гармоничной и прекрасной до такой степени, что ждали от нея решения мировых загадок.

Книга нынешняго дня, истинная для нас, отвергает книгу вчерашняго дня. Мудрая и всеобъемлющая система будет уничтожена противуположной. Не скупятся на излишния гипотезы, которые ничего не определяют: нет более ни истинного, ни ложного, ни зла, ни добра. Наука накануне гибели... и сама себя пожирает.

Фома. Неправда, еще все будущее принадлежит ей.

Дон Милициан. Нужно вернуться к простоте, к детству. Нужны любовь и доброта, и неведение. И среди нас только один живет так, согласно с будущим возрождением: это - Дон Марк.

Дон Марк (смущенный). Я! Я! Я! Балтазар? Но я - самый меньший и самый ничтожный из всех вас.

Дон Балтазар. Дитя, Франциск Ассизский был таким же, а имя его украшает лилиями и делает благоуханной церковь. О! По истине возле тебя чувствую я, как оскверняет мою кровь тяжелый и черный грех. Но я знаю, ты - чистота нашего храма. Ты - прекрасная простота, добрый пример, чистое пламя усердия. Если бы мы были еще кроткими и чистыми монахами. золотых средних веков, мы целовали бы край твоей власяницы, мы благословляли бы твои безмятежные руки, которые преображают...

Дон Марк (сильно взволнованный). Балтазар! Балтазар! Брат мой Балтазар!

Дон Балтазар (сильно). Я кажусь себе случайным бурным порывом ветра; я кажусь себе шальным лоскутом, подхваченным бурей, когда я думаю о сокровенном и постоянном свете, который распространяет твой дух, не сознавая этого. Пред тобою я хочу побороть и унизить мою гордость; я хочу смирить мое существо, мое сердце, мою плоть, мое тело; я хочу бросить их к твоим светлым ногам, в прах...

Дон Марк (хочет поднять его). Мой бедный брат Балтазар...

Дон Балтазар. Оставь; маска моего ложного величия должна упасть в грязь, грех пригвождает меня к стыду и ужасу, и душа моя погибла бы, если бы ты не сжалился.

Дон Марк. Балтазар! Балтазар! Во имя дружбы, соединяющей нас, встань и посмотри на меня: разве я - не смиренный твой ученик и разве ты не хранитель мой?

Дон Балтазар (встает). Я хотел, чтобы меня сидели смиренным и ничтожным пред тобою.

Дон Балтазар (Дону Милициану). Меня нужно жалеть.

Дон Милициан. Мы вспомним в наших молитвах...

Дон Балтазар (ко всем). Я нуждаюсь в безмерной жалости...

(Он удаляется, монахи изумлены. Вскоре Дон Милициан и Дон Марк догоняют его в аллее. Они исчезают)

Фома (монахам, занятым своей работой). Разве это не странно? Внезапно, как в порыве ветра, доходит он до крайности. Люди говорят, разсуждают, доказывают, а этот удивительный Балтазар, напротив, порывает все узы и вызывает что-то в роде скандала.

Идезбальд. Он властен и надменен. Он порывист и дик, его считают выше нас всех, и вот он смиреннее, отверженнее и ниже последняго послушника. Никто не может понять его.

Идезбальд. Для безопасности этого монастыря важно, чтобы этот монах никогда не сделался его главою.

Идезбальд (живо). Я обращаюсь с этим ко всем нашим монахам.

Фома (насмешливо). О! Он им не по плечу. В его присутствии они становятся тихими, как побежденные.

Монах. Значит, не пришел еще час действовать.

Фома. Но час этот пробил тогда, когда Балтазар попал сюда. Наш настоятель поддерживает Балтазара, потому что он герцог и граф, как и сам настоятель, как дон Марк, как дон Милициан. Своими одряхлевшими руками он выдвигает его впереди нас. Десять лет я наблюдаю это, веду борьбу и действую. Мне бы хотелось, чтобы теперь вы все помогли мне, а вы остаетесь неподвижными.

Фома. В таком случае защищайтесь. Что-то мне говорит, что будут иметь значение действия...

Идезбальд. Никогда Рим не поставит его над нами.

Фома. Дон Балтазар из знатного рода; имя его придает блеск его высокой добродетели. За него отвечают предки: когда-то один из них, вернувшись в свои поместья, обогащенный награбленным золотом, пожертвовал все свое богатство этому монастырю, где превознесено величие Христа.

Идезбальд (мечтательно). А мы-то все, прочие, пока - всего только простые церковнослужители. Балазар... граф Аргонский и герцог Риспэрский...

Фома. Конечно, из всех нас он наименее вооружен предусмотрительностью, живым и готовым к борьбе знанием. Он не замечает никогда безумных молний, что бороздят необъятные гремящия небеса там, за стенами этого монастыря. Он не слышит безумной битвы, от которой сам Бог кажется смущен и содрогается. Четыре наши стены заключают в себе весь его мир. А между тем вся вселенная и в лучах солнца, и в тьме ночей кричит так громко, что для того, чтобы не слышать этого глубокого возмущения, нужно быть скалой или не существовать совсем... Жить по примеру древних в аскетической мечте и сохранять эту мечту нетронутой и властной - вот вся его борьба против всех нас. Он родился на земле тремя стами лет позднее, чем следовало: узкий фанатизм сушит его суровую душу, он ничего не знает, кроме наших священных текстов, но он будет настоятелем потому, что он себя таковым утверждает.

Фома. Это зависит от вас. Вы - новая сила, та, о которой еще не знают, но которая должна проявиться. Предупредите Папу, обратитесь в Рим.

Идезбальд (неуверенно). Необходимо, чтобы назвали вас.

Фома (пристально смотрит на него). А вы? Вы?

Идезбальд (притворяясь равнодушным). О! Я! Я!

Фома (настойчиво). Один Рим решает. Епископ благосклонен ко мне. Он ненавидит нашего настоятеля. Он будет действовать помимо монастыря, благоразумно, без всякого насилия, как подобает. Но, Бога ради, вы-то все действуйте.

Монах. Вы скажете нам, что мы должны делать.

Фома. Угадайте это сами. Ваши слова, ваша манера держать себя, желания, которые вы высказываете, и те, о которых умалчиваете, но которые можно предугадать, ваши поступки, ваши письма, - все должно побороть Балтазара. Нужно уронить его в глазах настоятеля. Нужно поколебать его самоуверенность, так чтобы он начал сомневаться в самом себе. Ну, что же еще? Вы сами должны знать.

. Балтазар в настоящее время кажется опаснее, чем когда либо.

Фома (Идезбальду). Он переживает душевный кризис.

Феодул (монахам). Каждый из нас помолится за него.

Фома (Феодулу). Вы помолитесь за него, когда этот монастырь будет спасен.

Феодул. Дон Балтазар остается примером для нас.

Фома. Дух Божий воскресает из века в век, как некогда Его тело. И с каждым новым явлением Его приходят новые свидетели Его славы. Ныне мы являемся этими свидетелями.

Феодул. А настоятель? А Дон Марк? А Дон Милициан?

Фома. Вы не понимаете, чего мы все здесь желаем. Вы жалкий отпрыск того дерева жизни, которое Бог посадил и лелеет в этом монастыре.

Фома. Мы большинство и знание и добродетель. Когда-нибудь вы это ясно увидите.

Монах. Вы хотите низвергнуть честолюбие для того, чтобы поставить на его место ваше собственное честолюбие.

Другой монах (Идезбальду и Фоме). Вас связывает вражда к Балтазару: вы поспорили бы за его место, если бы он пал.

(При виде приближающагося настоятеля все умолкают)

Идезбальд (вполголоса). Предоставьте нам действовать... Предоставьте нам действовать...

(Старый настоятель, опираясь на посох, медленно приближается. Фома быстро направляется к нему. Остальные монахи, один за другим, уходят и в конце концов никого не остается).

Фома (настоятелю). Я кончил, отец мой, мои комментарии к Тертулиану. Могу ли я послать их нашему владыке епископу и просить "Approbatur"?

Настоятель. Владыка возлагает на вас большие надежды. Он восхищается вами, отец Фома.

Настоятель. А разве я не отдаю вам должного?

Фома. Всю мою книгу я отдал под ваше покровительство.

Настоятель. Вы носитель светочей перед Господом, великими огненными путями вы пронизываете бесконечность мрака. Без вас и подобных вам наш век блуждал бы, спотыкаясь, среди провалов и обломков. Чтобы смиренно служить вечной доктрине, нужны непорочные ученые и умы лучезарные, а для того, чтобы вести их и твердо управлять ими нужны сильные люди из блестящого рода, с давних времен обладавшого могучим влиянием.

Фома. Несмотря на все мое уважение, я однако осмеливаюсь думать, что те люди, умы которых преисполнены знания, могут внушать другим повиновение, и что они могут, в свою очередь...

Настоятель. Все, кто знает людей, думали и думают до сего дня не так, как ты, а как думаю я - здешний господин - и как я приказываю думать. (Пауза) Слушайте меня: пока будут существовать на земле роды, издавна своевольные и гордые, ваша надежда будет тщетна. Власть и сила не случайно, а по милости одного Бога - до того умножились и сосредоточились в них, что образовались вечные запасы этой власти и силы, так что жить и царствовать для них одно и то же. Если только эта великая и умножившаяся сила не будет уничтожена или презрена самими теми, кто ею обладает; если только они не погибнут или не отрекутся от нея: никогда никто из вас не одержит победы над ними. Это естественно, это в порядке вещей, и вы достаточно умны, чтобы понять это.

Дон Балтазар (неожиданно появляясь). Отец мой, я хотел бы поговорить с вами наедине...

(Фома удаляется, но потом останавливается. Настоятель смотрит на него. Он уходит)

Дон Балтазар (настоятелю). Вчера в исповедальне некто сказал мне: "Вот уже пять месяцев прошло, как отец Ноль Ардинг был убит. Заподозрили его сына, арестовали его, судили и признали виновным. Он же невинен, я утверждаю это, - я "убийца". Не размышляя, повинуясь только внутреннему голосу своей души, я приказал этому человеку тотчас после исповеди пойти объявить о своей вине. Он мне сказал: "Все оправдывает меня; отец Ардинг умертвил моего отца: он отравил его". Я почти прогнал этого человека, чтобы как можно скорее он пошел и предал себя... Теперь вы понимаете, отец мой?

Дон Балтазар. А я? Я, который десять лет тому назад убил отца, я, которого вы приютили здесь у себя, не сказав ни слова упрека...

Настоятель. А разве этот человек хотел, так же, как вы, войти в монастырь и - на коленях - упорно стучать своей непрестанной молитвой в запертую дверь рая?

Дон Балтазар. Так что же? Только вчера я постиг в сердце своем... с быстротою молнии...

Настоятель. Но ваше преступление - заглажено: я отпустил его и Рим тоже; уже десять лет, с тех пор, как вы пришли сюда, оно предано забвенью, оно - прах. Граф Аргонский и Риспэрский, вы предстанете пред Богом в ваш последний час оправданным и превознесенным.

Дон Балтазар. Я хочу пред всеми кричать о моем преступлении... Я чувствую себя захваченным и унесенным этим водоворотом за пределы моей упорной воли: я хочу кричать о моем преступлении и заслужить прощение...

Дон Балтазар. Всю ночь я неистово боролся, до истощения сил стараясь преградить плотиной это желание, сломить его; я не мог. Как дикия волны, оно заливало меня со всей яростью... Я не мог охватить взглядом это зрелище, когда вместе с кровью исчезала жизнь в неподвижных чертах отца. Рана казалась еще шире, чем в момент смерти, она дымилась и еще больше раскрывалась по мере того, как мои безумные глаза смотрели на нее. И кровь текла неустанно, непрерывно...

Дон Балтазар. Это была кровь, настоящая дымящаяся кровь, я отведал ее, я узнал ее, я весь красен от той крови до дна души, она проникает в меня, она сжигает меня, как могучее пламя, вот здесь, грудь мою, мое тело. Я слышу запах её на мне. И ветер, и воздух, и свет, все красно вокруг меня. Я боюсь всего, что неожиданно блеснет, зашевелится, я боюсь всего. Малейший шум останавливает мою мысль и мою молитву, и ужасающее молчание сжимает, как тиски, своим немым железом мое сердце целую ночь.

Настоятель. Ваш ум помутился и бредит, сын мой. Это уже не Бог, а Сатана, который опустошает вашу душу и властвует над нею. Дон Балтазар, ловушка, которую он ставит вам, он ставил некогда самым ревностным монахам - тем, что жили в бледной пустыне среди потрясенных скал, во времена, когда только что было изгнано язычество, всем этим Павлам и Антониям. Ваш ум горит и душа ваша в огне. Ваши неуверенные стопы уже не попирают больше наших вершин, и вы забываете, что самое большое преступление - отчаяваться и сомневаться в Боге.

Настоятель. Нужно возродиться в верной мудрости, нужно вновь поселить в вас спокойствие и меру, нужно смирить ваше неистовство, нужно срезать косой ныне же дурные злаки, в которых, как плевелы, растет стыд.

Дон Балтазар. О, я не смогу никогда! Никогда!

Настоятель. Я вам приказываю это. (После паузы говорит более мягким тоном) Сын мой, десять лет уже ты живешь среди нас, возлюбя безкровный пост и гнев тайной власяницы и эту сжигающую нас добровольную повседневную смерть, которой мы живем, чтобы когда-нибудь заслужить небо. Христас радуется о тебе. Его суровая любовь лобзает свернувшуюся кровь твоих прекрасных ран, которые ты наносишь себе во славу Его. Твое увядание кажется ему прекрасным, и ангелы в небесах воспевают избыток усердия твоего и покаяния. Ты не можешь похитить этой жизни у Бога, служителем и глашатаем которого ты остаешься. Твоим красным безумием ты не можешь уничтожить дело твоего долга, еще не выполненного, ты не можешь бросать между тобою и Христом твой суд, чтобы сделать из него закон.

. Ты избрал путь милостивого прощения и не должен менять его. Твое шествие на нем было так просто и величественно, что сам Бог принимает теперь твое преступление и любит его, потому что, благодаря ему, ты был избран для последняго помилования. Мешать этому божественному плану отказом хранить полное молчание - это значило бы оскорбить Бога и даже богохульствовать. Христос жил для правосудия, но Он умёр для прощения и смерть выше жизни.

Настоятель. Подумай еще о том непоправимом вреде, который причинит нам твоя вина, когда она будет брошена неверующим, как псам; подумай о кровавом орудии человеческого мщения, ненужного для тебя, которому ты ничем не обязан больше. Подумай, сын мой, также обо мне, подумай о могущественном владении, ревностным главою которого ты будешь после моей смерти. Ты - из властного рода, ты - избранник, ты жизнью обязан этому монастырю; Бог знает, что он сделал, когда привел тебя сюда, удалив тебя от твоей странной и бурной жизни, смиренного духом, но с сердцем возвышенным и гордым.

Дон Балтазар. Я так нуждаюсь в жалости, отец мой.

Настоятель. Нет! Ты должен снова подняться одним могучим взмахом крыльев; ты должен возстать, как новая жатва на паровом поле; кайся перед нами, сколько хочешь, чтобы раскаяние твое дало тебе новое право на религиозную власть.

Дон Балтазар. Если бы я мог сейчас же перед монахами исповедаться в последний раз...

Настоятель. По древнему обычаю ты имеешь на это право, можешь воспользоваться им и сделать его своим доспехом... Среди монахов все позволено, как только ты почувствуешь себя в силах...

Дон Балтазар. О, я уверен в этом. Я вырву всенародно перед моими братьями из глубины моего мозга красное когтистое зло, я утоплю его в золотых водах их молитв; я пойду к ним пылкий, покорный, счастливый, смущенный, с сердцем, цветущим скорбью и страхом. Я омою мою силу их искренними советами, я буду молить их взять в свои руки мою усталую надежду, мое сомнение, мой ужас, мою страсть и мою скорбь, я скажу все, и вы поможете мне, отец мой, вы...

Настоятель (уверенно). О! Мы бойся, сын мой, я буду там...

(Он уходит. Дон Балтазар быстро подходит к Дон Марку, который с некоторого времени издали наблюдал за ними)

Дон Марк. Ты никогда не переставал быть таким, ты никогда не был недостоен нас...

Дон Балтазар (снова делается мрачным). Молчи, мне стыдно, что я еще живу и верю тебе.

Дон Марк. Что бы ты ни сделал, я так глубоко верю в твою добродетель, так давно известную...

Дон Балтазар. Молчи! Молчи! Не говори мне ничего, пока я не стану чистым...

Дон Марк Я ничто, но у меня есть руки для молитвы, колени для преклонения, для изнурения их перед святыми; у меня есть душа, которая называет тебя сеятелем любви в моем безумном сердце. Мои уста и мой пыл никогда не остаются праздными для тебя, я люблю тебя, насколько Бог позволяет людям любить; я хочу взять на себя твое страдание, я хочу нести твой крест; я хочу, чтобы твоя скорбь скорей вонзилась в меня зубами; я хочу, чтобы на меня упали удары копья, которые пронизывают тебя.

Дон Марк. Мне кажется, что тебя окружает какая-то тайна. Самые совершенные из нас грешат иногда против наших строгих правил, но как бы поразительна ни была твоя вина, все силы ада не заставят меня любить тебя менее горячо. Взгляни на меня: мои глаза полны твоего огня и твоей воли; ты магнит, с неудержимой силой притягивающий мое сердце к золотому небу и счастью. Ты - неутоленная радость, зажигающая и сжигающая мою жизнь. После Христа я никого не знаю, кто воплощал бы в себе добро с такою очевидностью. Брат, ты предназначен для великих деяний; воспрянь же от твоей печали и предстань предо мной, как некогда, победителем. О, ты бываешь таким прекрасным и сильным, когда ты повелеваешь!

. О, кроткое существо, наивное и непосредственное. Как я люблю тебя, как нежно я тебя люблю, не смотря ни на что, не смотря на мое горе, и мои освободившияся теперь угрызения совести. Чрез тебя я узнал, что такое открытое доверие, чистая доброта и нежная страстность. Ты заставил меня услышать простой голос; я принял его с твоих наивных уст и к нему присоединил мой голос, терпкий и страстный, ты настолько изменил мою душу, охваченную бредом, что я верю всему, о чем поет в твоем сердце инстинкт. Я верю, что ты угадываешь божественную волю, никогда не обманываясь; я знаю тебя чистым от всякой злой страсти; я знаю тебя светлым, строго исполняющим долг, полным великого благочестия, непорочным, девственным и прекрасным, как жертва...

Дон Марк (восторженно). Балтазар!.. Балтазар!..

Дон Балтазар грехе, конечно, давно уже отпущенных, но вновь возрождающихся; они встают из моего прошлого, раскрыв когти, с кровавым взором и снова бродят и рычат в моем теле.

Дон Марк. Не говори мне ничего, я боюсь, я не хочу, чтобы ты унижался здесь передо мною одним.

Дон Балтазар. Ты услышишь мою исповедь, после вечерни, там. Ты скажешь мне, что должен я сделать еще, чтобы очиститься от мятежного зла и не думать о нем больше никогда.

. Вся душа моя превратится в пламя, чтобы бодрствовать над твоею скорбью. Вся моя любовь окружит твое сердце, как белая пелена, которая: осушит твои слезы; в моих руках самое светлое оружие - ревностный пост, изступленная молитва, - ими я буду бороться за то, чтобы мир вернулся к тебе. Если Дева, охваченная пламенным экстазом, желает еще, как прежде, узнать самую затаенную и глубокую мысль мою, чтобы снизойти к ней, я крикну: Мат несравненная, светлее роз и лучей, исцели брата моего от мук совести и от зла. Будь ему покровом радости и прощения, в который должны облечься люди, дабы очи Божии милостиво сосредоточили величие свое на человеческом ничтожестве.

Дон Марк наши судьбы были до такой степени связаны, чтобы твои уста были моими устами, твоя хвала стала бы моею, чтобы Иисус Христос и ангелы Его не различали нас, когда любовь наша стремительно, как поток, низвергнется в небесное пламя... Брат! Брат!

(Он бросается на грудь Балтазару. Колокола звонят)

Дон Балтазар. Не бойся. Ты вернул мне силу, и отныне я чувствую себя защищенным светом твоего сердца от целого ада; вот час прощения и милосердия, вот мир и колокола освобождения... Ко мне идет уверенность, чтобы вести нас по путям Бога... Не бойся, но молись еще. Прощай!

(Они уходят в разные стороны. Занавес падает)

Автор:	Верхарн Э., год: 1900
Категория:	Пьеса