Монастырь. Второй акт.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Монастырь. Второй акт. (старая орфография)

Капитульная зала: деревянные скамьи, пол из белых и черных плит с циновкой посередине. На стене распятие. Направо, на своем обычном месте, Дон Балтазар, распростертый, с лицом, закрытым руками. Входит Фома и медленно приближается к нему. Слегка трогает его за плечо.

Фома. Душа ваша смущена, брат мой. Могу ли и я помолиться за нее и разделить её скорбь?

Дон Балтазар (смотрит на него и нерешительно отвечает). Бог внемлет всем молитвам...

Фома. Вы, должно быть, страдаете, как редко страдают.

Дон Балтазар. Тяжесть моего преступления перевешивает, быть может, все молитвы мира.

Дон Балтазар. Сейчас на этом самом месте я буду каяться пред всеми.

Фома. Разве оно так велико, что повергает на землю ревность вашей души?

Дон Балтазар. Моя ревность? Моя ревность? Причем она тут?..

Фома. Ваша ревность. О, я знаю, как она упорна и неистова. Я знаю ее...

Фома. Я знаю её скрытую работу, направленную к тому, чтобы властвовать над этим монастырем.

Дон Балтазар. Оставьте меня... оставьте меня... оставьте меня...

Фома. Я ничего не понимаю, я не знаю, что предположить.

Фома (продолжает). Дон Балтазар, вы были среди нас давно избранным, тем, кто приходит однажды, вооруженный каким-то божественным правом, с тем, чтобы раз навсегда овладеть нашим повиновением. Ваши олова были горды, вооружены властью и надменностью, и воля ваша, накопившаяся глыбами, наперекор моей воле, покоряла всех. Наш настоятель чувствовал в вас душу, подобную его душе, суровую и властную; в своих мечтах он видел вас главою и настоятелем после его смерти. Если жизнь человеческая есть блуждание и лабиринт, то вы возвышались как башня на берегу, чтобы с нея можно было видеть и указывать миру, какая дорога благоприятна для его неуверенных шагов и где пересекает путь Бога пути судьбы. Ныне вы - жалкий, растерянный и усталый, развалина, подготовляющая свое собственное падение. Гордость ваша колеблется и слабеет. Падет-ли ваша смелость? Будет ли отплачено вам за пустую и безмерную гордость, которая овладела вами внезапно в этот самый час?

Дон Балтазар. Если мне будет отплачено за мою гордость, то, по крайней мере, это совершится по моей воле и по моему собственному желанию.

Фома. Увы! Вот крик вашей совести, вырвавшийся из души вашей. Всегда гордость и гордость... Всегда вы сами и ваша гордость.

Дон Балтазар (потрясенный). Неправда! Неправда! Я лгу! Я лгу! Это только из любви, одной любви, муки совести опустошили душу мою. Я уже не знаю больше, что я говорю, что я чувствую, ваши слова коварны, скрытый огонь ваших речей опаляет меня и застает меня врасплох, но Бог любит меня и понимает меня ясно и светозарно до глубины моего существа. Уйдите! Уйдите!

Дон Балтазар. О, святые на небесах! Ангелы, парящие у Голгофы, покровители древней христианской борьбы, сжальтесь! Мое раскаяние - не ложь; оно все стремится к вершинам искупляющого прощения. Брат мой искушает меня во мраке, его голос воскрешает в моем сердце темный страх и порывы гордости. Но Ты сжалишься над ним, Господи, сжалишься над ним, так же, как и надо мной; я не отталкиваю его молитв, я не хочу, я не могу, может быть, оне полезнее и спасительнее других, - но ради смерти Твоей, ради Твоего крещения, ради мук Твоих, сжалься, сжалься над нами, Господи!

Фома. Мои молитвы благотворны уже потому, что для того, чтобы обратиться с ними к Богу, я плачу, я борюсь, я побеждаю себя; молиться за врагов лучше, чем погружаться в самое красное раскаяние. Я молюсь и буду молиться за вас.

Фома (удаляется, потом снова возвращается). Вы мне сказали сейчас: ни вы, ни я не будем главою этого монастыря. Но, ведь, Дон Милициан хотя и родовит, слишком стар, разумеется; кроме того, он болен, едва стоит на ногах и близок к смерти. Идезбальд? Посредственная натура. Бавон и Феодул? Жалкие церковники, которые корпят над книгами, которых они не понимают. Что касается Дон Марка... Ребенок, недалекий..

(резко). Не касайтесь его. Ему неведомы наша низости, наши неистовые, но враждующия воли, он не знает ваших происков, брат мой, в борьбе с его правом. Он живет в Боге и верит в Бога раньше, чем, в себя. Он избран не нами, а ангелами, он золотой ликторский пучок, поднятый высоко среди нашей грязи. Когда он станет главою над вами, надо мной, его сердце призовет небо, чтобы само оно возстановило здесь культ ревности, и жертвы, и высшого смирения. Ему будут повиноваться, потому что Бог этого пожелает, потому что Бог желает этого, и, если нужны чудеса, они явятся из тех же препятствий, которыми вы преграждаете путь спасения.

Фома. Вы меня удивляете. Когда настоятель говорит мне: для управления церковью и для её возвеличения есть люди сильные, избранные Богом; для того, чтобы повелевать с успехом, они соединили в себе всю пылкую энергию, скрытую и упорную, сбереженную и скопленную для нашего блага их предками в течение веков, - я могу понять это и сейчас же думаю о вас. Но o Дон Марке...

Дон Балтазар. Думайте о нем! Думайте о нем!

Фома (говорит заносчиво в лицо Дон Балтазару). Я думаю только о себе и ни о ком другом. Вы - сила в упадке, которая губит себя сама и разрушается, ей приходит конец. Я же - сила, которая растет и хочет заявить об этом. Я устал повиноваться и унижаться. В моей душе новый красный огонь, отвечающий моему времени, которое считается только с ним и отбрасывает старые и косные права, как увядшие плоды. Никто из вас не знает, какое сердце горит во мне, каково мое предназначение апостола и просветителя. Гордые монахи! Знатные титулованные монахи! Христос пред вами всеми нашел бы меня правым. Он сказал бы вам: "вы коснеете в набожном и тяжелом молчании за стеною сонливости, вы прозябаете. Вдали бьют тревогу против моего креста, широкия объятия которого заключали в себе мир и прижимали еге к моему сердцу; вы сами себя умаляете, дух ваш становится безплодным; дыхание Бога не обвевает больше ваших риз; вы украшаете мой алтарь, но церковные служки завершают убранство и зажигают свечи. Вы угашаете великий жар, девственную силу, огненные языки, сошедшие на моих ревностных учеников в день св. Духа. Безполезные люди, часто, когда я вижу вас вместе во время молитвы, стонущих, скучных, медлительных и сонных, кажется мне, что я должен покарать вас"...

Дон Балтазар (сильно). Вы богохульствуете! Христос Сам сказал Своим любимым ученикам, что Он среди них, когда они вместе молятся Ему.

Фома. Он - дух, сердце, голос, движение и пыл своих ученых и светоносных проповедников.

Дон Балтазар. Монах, мы служим Ему так же, как и вы. Божественный огонь, сжигающий нас, имеет такую же силу; но мы любим Его в благочестивом мире и молчании. Мир, куда мечтаете вы идти и кричать о Его славе, глух и слеп, покрыт пятнами тления и сластолюбия... Он еще забавляется золотом, как состарившийся ребенок на смертном одре; его единственная цель, единственная способность это изобретать игрушки замысловатые и преступные... Но что значит это пред истиной неба, пред Богом моим и вашим? Вы говорили мне о святых и апостолах; да если бы они вернулись сюда, если бы из могил их поднялась вдруг буря их душ, они не могли бы найти достаточно молний и пламени, чтобы поразить ими жизнь - и снова вернуться на небо. Я знаю так же, как и вы, что нужно нашему сятотатственному и гибельному веку, но я никогда пойду спорить с ним, но я никогда не рискну коснуться этой заразы. Вы это делаете, смею думать, с тоской, оберегая ваше достоинство и вашу христианскую душу, но если уж говорить о гордости, то я предпочитаю мою.

Дон Балтазар (властно). О, эту гордость я держу высоко и не стыжусь этого! Я - мятежный человек, ведущий борьбу с своим преступлением, ничего не теряя из своего величия. И когда это единственное преступление будет отпущено, я снова приобрету свои права; я поборю злой дух, который воодушевляет вас; я приготовлю путь Марку, я поддержу его всею победоносной силой этих рук христианина. Весь монастырь прекрасно знает, какая душа горит во мне, какая вера упорная и суровая накопляется в моей груди, чтобы бороться с вашими безумствами и противостоять им. Вино должно остаться чистым в чаше, а жар вашего сомнения или знания каплю за каплей прибавлял бы туда осадок и яд, который убил бы будущее.

Фома (очень холодно). В гордости или в покаянии - это все равно - но вы погубите себя, брат мой...

(В капитульную залу внезапно входит настоятель. Оба монаха молчат. Чувствуется их замешательство. Немного погодя Дон Балтазар подходит к нему)

Дон Балтазар. Простите меня, что я внезапно прервал мое духовное уединение, но этот безумный монах пришел, чтобы отвлечь и искушать мое сердце дурными словами.

Настоятель. Его нужно было прогнать, если он искушал вас; вы должны строго и безусловно сосредоточиться. (Фоме) Не мешайте этому человеку молиться. (Настоятель делает знак. Фома удаляется).

. Только мы одни, сын мой, еще желаем, чтобы этот монастырь оставался прекрасным и сильным, выше споров и пререканий человеческих. Если твоя исповедь недостаточно торжественна и горда, если ты - благодаря ей - не овладеваешь душевным покоем и всеобщим почетом, необходимо молчать, нужно отпереться от улик и обуздать в себе гибельное раскаяние. Я пришел приготовить тебя к покаянию.

Дон Балтазар. О, отец мой. Для Бога нет ничего легче, как покорить силе моей после моего. покаяния.

Настоятель. Конечно, все в Его власти. Он должен помочь тебе, потому что если бы Он оставил тебя и если бы я не был подле тебя, твое суровое благочестие и твое высокое смирение обратились бы против нас и против самого Бога. Если такие люди, как мы с тобой, не умеют со священным героизмом и с христианской смелостью их души сохранить и защитить место, которое им предназначает небо, - одному после другого - и на которое они имеют право, - конец мужественной и глубокой добродетели, конец ярму и праву, и власти, которая удерживает в законе мир. Твой пример дерзок, но он необычайно высок. Пусть он будет для всех нас, как обильный свет, как священный подвиг, который завоюет тебе твоих братьев и завтра же подчинит их тебе и твоей власти.

(Колокол звонит. Слышны приближающиеся шаги. Монахи входят в капитульную залу и становятся каждый на свое место. Настоятель входит на кафедру)

Настоятель. Наш монастырь оставил древние обычаи. Один монах, один из ваших братьев, напомнил мне о них. С тех пор, как публичные покаяния были отменены, нравственные силы нашего братства поколеблены. Десять лет тому назад, при жизни Дон Жерве, моего учителя и моего предшественника, они еще процветали. Ныне я их возстановляю. Вам предстоит услышать исповедь отцеубийцы...

Фома (быстро встает и стоя говорит). Отцеубийцы?

Настоятель (продолжает хладнокровно). Отцеубийцы, давно уже прощенного. Такое открытое и добровольное покаяние было бы невозможно в мире; но вы - монахи, вы понимаете красоту и героизм признания, вы превознесете то, чего не поняли бы души менее высокия, чем ваши. (Дон Балтазару) Исповедуйтесь, брат мой.

Дон Балтазар (встает и опускается на колени, на циновку посредине залы). Прежде всего я прошу у всех вас прощения, ибо преступление мое давнее, а я жил безнаказанно в этом монастыре дни и годы. Мой отец умер, я убил его, однажды, обезумев в диком опьянении от вина, выпитого вечером в одном из притонов. Дом наш был погружен в сон. Красный огонь одиноко горел во мраке, у постели. Мой отец, не смотря на свой возраст, был еще достаточно крепкий и сильный старик. Я увидел его обнаженную шею, на которой выступали вены. На его седую голову падал бледный отблеск; его беззащитная гордость как бы защищала его; я остановился... Ах, если бы в тот момент я мог увидеть при блеске молнии острый взгляд остановившихся глаз отчаяния; если бы этот крест (Он указывает на распятие, висящее на стене), который до истомы лобызали наши уста, сохранил моего отца и защитил его ложе; если бы один из вас, кто мне мил и дорог, был в то время среди возносивших за меня пламенные молитвы, никогда зло не обагрило бы кровью души моей, никогда я не увидел бы роковой смерти...

Дон Балтазар. В этот миг, полный грозных последствий, мой отец открыл глаза и тотчас встал пред моей ненавистью грозный и прямой; моя грудь горела и - казалось - дыханье замерло во мне. Мой отец схватил мою руку и сжал ее, не крикнув, из боязни как бы не узнали, в какой буре погибла честь нашего славного имени. Моя ярость снова разгорелась, когда я почувствовал, как грубые и сухие пальцы тисками сжимали мое тело. Меня охватил дикий гнев; я оттолкнул отца в глубину алькова, и нож блеснул перед его глазами... казалось, что в нем одном я вижу всех моих предков: так он был высок и так тверда была его сила. Мои пальцы искали его грудь и не могли найти. Он избегал моих ударов; нервными руками он схватил меня за горло и от ногтей его остался красный след. Едва только последним усилием я оттолкнул его и сшиб с ног, как вдруг резким движением он вырвался из-под меня и, встав, крикнул мне: "в твоем роду умирают стоя!", - и сложив руки, без боязни и с спокойной гордостью, он подставил себя моему оружию, и я поразил его. Вот мое скверное и безумное преступление во всей его ужасной жестокости и низости, я раскрываю его таким, как оно случилось десять лет тому назад, однажды вечером.

Настоятель (вставая). Хотя оно было полно безчестья и залито кровью, наш дом заглушит его своими стенами. Дурная трава вырвана и горит в расплавленном золоте раскаяния. Мы будем судить вас; скоро настанет конец вашей скорби, сын мой, отвечайте теперь на предложенные вопросы.

Монах (обращаясь к Дон Балтазару). Была ли причина для этой смертоносной ненависти?

Дон Балтазар. Мой отец был строг, а я был безумен. Он был как бы препятствием на моем пути: мои пороки алкали его богатств.

Дон Балтазар. Достаточно долго, чтобы обвинить себя в этом.

Настоятель (вмешиваясь). Убийство было внезапным и неистовым. Вы не могли ни находить удовольствие в нем, ни долго готовить его. Вы преувеличиваете вашу вину.

Монах. Если наш ум вас осуждает, то сердце наше превозносит вас. Ваш пример высоко христианский...

Идезбальд (вставая). Высокохристианский? Итак, достаточно совершить преступление, чтобы вызвать восторг? Достаточно убить, чтобы приобрести ореол святости?

. Признание Дон Балтазара просто и прекрасно, и, если бы в древности, когда душам доступны были высоты, какой-нибудь монах, подобно ему, молил Бога, очи всех братьев исполнились бы благодати, узрев огонь греха его, который, подобно розам, окрашенным кровью, поднимается к вышним славам.

Идезбальд. Разсмотрим сначала зло, а славу потом.

Дон Милициан и черствым, злобным и темным, боящимся и колеблющимся простить ошибку, от которой изнемогает брат ваш. Вы гоните этого гостя, который ночью стучит в двери души вашей.

Идезбальд (указывая на Дон Балтазара). Ведь не меня нужно судить, а его.

Феодул. Ум теряется в бездонной пропасти смущения и слабости.

. Преступление является испытанием и борьбой, когда Бог преображает его небесной молнией, которая поражает и воздвигает в св. Павле Апостола. А, вы забываете чудеса свыше. Во имя мудрости этого дня, вы отрекаетесь от той, что была всегда светом и силой старых монастырей, исполненных христианским безумием. Обители Христа были бы безсмыслицей в этом мире, если бы в них не проповедывался героизм, как правило для добродетели и греха. Дон Балтазар раскаялся; с этого часа он стал еще выше. Если его вина и очень велика, тем лучше, тем радостнее его возвращение, тем он сильнее. Ни один из нас не победил бы так смерти, не перешел бы столько пустынь на своем пути; священный подвиг проливает свой свет на его лицо, небо избрало его преступление и показывает его всем нам, как печать предопределения.

Идезбальд. Безумие! Безумие! Никогда еще зло не было исполнено такой дерзости. Дон Балтазар теперь не более, как преступник. Его лицо дико от крови и мы отрекаемся от него.

Монах. Это прокаженный, который прикасается к нам.

. Наш союз у одного алтаря невозможен больше.

Третий монах. Дон Балтазар принял смерть за цель: его глаза осквернены ею.

Феодул (задумчиво). Христос с ужасом положит на чашу весов это преступление.

Настоятель (стоя). Молчите! Вы уже не исповедуете; вы набрасываетесь на человека. Эта исповедь, которую я хотел видеть достойной и полезной, приводит к спорам и к ненависти. Дон Балтазар своим терпением и покорностью заслужил больше, чем прощение. Я хочу, чтобы обсуждали только его вину. Только это и ничего больше.

Настоятель. Мы судим только грех. Преступление не подлежит человеческому суду.

Фома (невозмутимо). Было ли известно о вашем грехе, брат мой?

Настоятель. Пуст ошибаются судьи, что нам за дело. Наш суд не таков, как их.

Идезбальд. Однако, необходимо обсудить проступок во всей его полноте.

. Наказание следует после проступка; оно здесь уже не при чем.

Идезбальд. Тогда что же остается для искупления?

Настоятель. Чтобы просветить вас этим великим примером, чтобы показать вам душу, в которой воистину живет, страдает и торжествует Христос, как в храме своем.

(восхищенный). Нужно молиться... только молиться... всегда молиться...

Дон Милициан. Как и в былые времена, Христос может развязать сети самые запутанные, в которых бьется душа, и поднять ее до себя, как.огненный сноп. Наш брат был мучеником...

Монах (обращается иронически к настоятелю). Некоторые из нас с какою-то непонятною целью превозносят Дон Балтазара за его преступление. Даже наш настоятель является их жертвой...

Настоятель (вдруг встает). Молчите вы все! Я здесь один господин, один! Пока мое тело, обвитое саваном, не найдет покоя под этим крестом,

Я свидетельствую здесь, что своим сердцем и своими слезами Дон Балтазар отныне завоевал свою долю небесного блаженства и верного бытия на небесах; что он один, в преизбытке покаяния, смирился перед всеми вами; Христос не требует от него больше этой последней муки. Из вас же ни один не встал, чтобы сказать с радостью в сердце и с надеждой, что все поймут его: "О, какие мы жалкие христиане и как суровы и спокойны наши души в сравнении с этой душой, безумно влюбленной в небо!" Я свидетельствую также: что сердце ваше отягчено желчью, что я открыл в вас подозрительное безпокойство; что ваше поведение было низко и недостойно; что ухо мое, еще достаточно чуткое, слышало ваш ропот, которым вы хотите подорвать веру, прочное доверие, безусловное повиновение и полное уважение, которое мне принадлежит по праву.

И так вы думаете искусным мятежом подкопаться под трон моей непоколебимой власти, трон, сделанный из камня и железа и извратить смысл писания? Скажите!

Я клянусь вам здесь Иисусом Христом, что власть останется в моих руках твердой и правой, что она будет над вами до того предела, когда споткнутся мои усталые старые ноги, для того, чтобы и после смерти моей она осталась такой же...

Фома. Я хочу, чтобы вы знали, что в этом я согласен с вами.

Настоятель. Мне это не важно; для меня достаточно, если Господь...

А теперь идите. У вас нет достаточно ни спокойствия, ни светлой любви к ближнему, чтобы понять и судить вашего брата.

Дон Балтазар, обычай этого монастыря требует, чтобы я, руководивший этим собранием, где должна была возсиять высокая добродетель, назначил зам епитимию: вы будете спать на жестком ложе в продолжение одного месяца, вы будете читать в полночь псалмы, на три дня вы будете удалены от алтаря и за обедней будете стоять на хорах, на верхней трибуне, за решеткой. исполните это и живите с миром.

Автор:	Верхарн Э., год: 1900
Категория:	Пьеса


Предыдущая страница	Оглавление	Следующая страница