Монастырь.
Третий акт.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Монастырь. Третий акт. (старая орфография)

ТРЕТИЙ АКТ.

Декорация первого акта: монастырский сад.

Настоятель. Всю ночь я думал об этом. Подумать только, что такой жестокий спор разделил собрание не смотря на мое присутствие, что исповедь Дон Балтазара не дала результатов, что монахи...

Дон Милициан. Как властно вы укротили их, вы их...

Настоятель. Я предпочел бы умереть на месте, на кафедре, чем оставить им Балтазара. Они обрушились все на него, на меня... А Балтазар оставался недвижим, не защищался... Вся его сила казалась мертвой, вся его гордость разбитой.

Дон Милициан. Муки совести могут поколебать самые крепкия силы.

Настоятель. Как Идезбальд противился нам! Как его злой дух влиял на наших монахов! Как все спешили обнаружить свою дерзость и свое нетерпение. Мне казалось, что я теряю монастырь, что моя власть колеблется, как надломленная ветка, что завтра ее похитят...

Дон Милициан. Вы никогда не говорили с ним таким тоном.

Настоятель. А они, как они напали на меня! Взвесили ли вы их ответы, их намеки, их вызовы? Все, что они говорили, выдавало то, что они сговорились, что они вдруг сознали свою силу. Меня безпокоит не только, что они говорили так, но что они осмелились думать так в нашем присутствии, в моем присутствии. Вероятно произошла важная перемена в этом монастыре, о которой я не знал и не знаю.

Дон Милициан. Когда становишься таким старым, как мы, глазам уже трудно уследить за всеми переменами.

Настоятель (схватывает Дон Милициана за руку и с оживлением заглядывает ему в глаза) Нашему царству приходит конец, дон Милициан. Никогда дон Балтазар не займет моего места.

. Идезбальд так же, как и Фома, добивается вашего места. С того дня, когда Балтазар будет сражен, они разойдутся и будут врагами. До сего времени они остаются вместе: это добрый знак.

Настоятель. Я не могу больше верить тебе. С тех пор, как я усумнился в моем всемогуществе, колокол моей власти звучит глуше; звук его не раздается, как прежде, среди полного молчания совести. Руки мои устали. Сегодня мне исполнилось семьдесят лет. Я дрожу, когда поднимаю чашу над толпой. Смерть стучится в мою грудь; я - стена, которая рушится; я - как удержавшаяся среди развалин башня. В эти слабые и неустойчивые времена я буду последним настоятелем из рода властителей. Когда я умру - Бог знает, в какой водоворот попадет этот монастырь.

(Пауза)

Я не вижу больше никого, кроме тебя одного, Дон Милициан, кто мог бы заместить меня.

Дон Милициан. Я! Разве я не побежден судьбою, если вы побеждены ею? Разве я не слабый, не больной, не безполезный, разве я не стою на краю могилы? Можно ли знать, кто из нас двоих похоронит другого? Мы совершили наше дело согласно с делом Бога, и оба мы отойдем с миром.

(Пауза)

Впрочем, когда Балтазар победит свой собственный душевный разлад, он победит также и этот разлад в монастыре.

Настоятель. О, все, что касается этого, я беру на себя. Я чувствую себя достаточно сильным для этого последняго долга. Но если он сам собственными руками намерен погубить себя; если он уничтожит силу, которая досталась ему от его рода, как богатый запас... Значит. наступает час, когда самые крепкия силы стремятся к собственному разрушению и тогда ничего нельзя сделать, это - конец.

Дон Милициан. У вас есть еще Дон Марк.

Настоятель. Он! Никогда! Его руки умеют только молить...

(Слышны звуки колокола)

Дон Милициан. Вот кончилась воскресная утреня. Наши монахи идут.

Настоятель. Идите - вы будете служить обедню. Я скажу проповедь.

Идезбальд (ФомЕ). Зачем ты так определенно согласился с настоятелем? Никогда не следует говорить врагам своим, что они правы.

Фома. Вы не понимаете.

Идезбальд. Со вчерашняго дня ты кажешься мне изменившимся; я тебя не узнаю больше.

Фома. И опять вы не понимаете.

Идезбальд. Чего? Чего?... Но объясни же...

Фома (пожимает плечами и говорит, прерывая разспросы Идезбальда). Настоятель прав. Власть должна оставаться неприкосновенной и неограниченной... Впрочем, события бегут с такой быстротой, что не стоит спорить о моем поведении. Все одобряют его, даже Феодул. Он мне сказал это.

Идезбальд. Феодул?

Фома. Безстыдство настоятеля открыло ему глаза.

Идезбальд. А что, если бы я выдал Балтазара: судебное преследование скорее сломило бы его, чем все мы, и наши монахи были бы мне благодарны за это...

Фома. Монаха могут судить только монахи. Если Дон Балтазар пришел, чтобы скрыть у нас свои преступления, этот монастырь должен их поглотить.

Идезбальд. Было бы так легко...

Фома. Я запрещаю вам искушать меня... Дон Балтазар сам себя губит. Еще вчера я придумывал способ обезсилить его, сегодня это не нужно. Угрызения совести - это страсть разрушающая и уничтожающая. Достаточно подготовить его падение.

Идезбальд. Вы ошибаетесь. Предоставьте мне действовать.

Фома тем, кто может всенародно наказать его. Я хочу, чтобы вы были свидетелями того ужаса, который я испытываю от этого.

Идезбальд. Но...

Фома. Объявляю это тем, кто согласен со мной и тем, кто опровергает меня, если такие найдутся.

Феодул. Мы никогда не сомневались в вашей честности.

Фома. Я люблю этот монастырь, как мое единственное убежище. Если дух его стар, его права - священны. Я буду охранять его, как никто другой, нужно быть прежде всего монахом.

Идезбальд. Этот монастырь так! же подвластен законам.

Фома. Это вы один так думаете. Вы воздвигаете между нами и собой стену, еще более высокую, чем та, которую воздвиг дон Балтазар. Если когда-нибудь я следовал вашим советам, то теперь я отвергаю их и отделяюсь от вас.

Монах. Наконец-то!

Другой монах. Это было необходимо.

Феодул. Идезбальд был опасен, он разделял нас с вами.

Фома (Идезбальду). Ваши происки были низки, ваше честолюбие мелко. Вапт ум колебался над книгами, а мой набрасывался на них, постигал и вдохновлялся ими. Наши братья могли бояться нашего влияния. Когда мы были вместе, нас можно было принять за изменников.

Феодул (Фоме). Отныне ничто более не разделяет нас.

Идезбальд (указывая на Фому, обращается к монахам). Право, мне кажется, что я вижу сон... Как, меня... меня, которого он всегда выставлял вперед, меня...

Фома (Идезбальду). Забудем друг друга и отныне пойдем разными дорогами.

. То, что вы говорите, безразсудно; не может быть, чтобы в один день, в одно мгновение...

Фома. Это будет так, потому что так должно быть.

Идезбальд. О, я ненавижу вас еще больше, чем Балтазара!

Фома. А я, я извиняю вас, и прощаю.

Идезбальд. Мне не нужно вашего прощенья, я буду противостоять вам во всем, пока вы здесь, в этом монастыре; я уничтожу когда-нибудь лукавое дело, над которым вы трудитесь и которое торжествует теперь, благодаря вашим усилиям; я свергну...

Монах (подходит к Идезбальду и указывает ему на Фому). Все мы здесь на стороне нашего брата Фомы.

Идезбальд. Но вы не знаете, какой непримиримый и лукавый человек, какая душа...

Фома (монахам). Пусть говорит, я уже ни слушаю его...

(Монахи уходят за Фомой, оставляя Идезбальда, который - побежденный - опускается на скамью; с другой стороны сада появляется дон Балтазар. Он идет и преклоняет колена пред распятием. Но едва он начал молиться, к нему подходит Идезбадьд)

Идезбальд. Дон Балтазар!

Дон Балтазар. Что? Вы?

Идезбальд. Брат Балтазар!

Дон Балтазар. Уйдите! Уйдите!

. Я пришел сказать вам...

Дон Балтазар. Я ничего не хочу слышать... Я не хочу, чтобы вы приближались ко мне.

Идезбальд. Дело касается вас, вашего места в этом монастыре.

Дон Балтазар. Нет! Ничего! Ничего! Ничего! Уйдите! Уйдите.

(Он встает и прогоняет Идезбальда, который, наконец, уходит)

(Дон Балтазар снова опускается на колени. Но лишь только он начал молиться, появляется Дон Марк. Он прямо идет к Дон Балтазару)

Дон Марк (сильно взволнованный, почти со слезами). Брат, надо идти и отдаться судьям.

(Дон Балтазар поражен. Молчание. Кажется, что он внезапно прозрел)

Дон Марк (продолжает). Мне почти страшно сказать тебе это, ибо душа моя плачет и гвозди твоих страданий вонзаются в нее, но Бог выше всякой любви.

Дон Балтазар (в тревоге, с глазами, полными слез, смотрит на Марка). Говори! Говори еще.

Дон Марк. Отчего я не знал тебя, в тот день, когда среди всенародного гнева и ненависти другой умер и погиб за тебя. Мое сердце хотело бы быть тем бродягой, нищим, гонимым всеми, но которого спас его крест и которого простил священник; я бы отдал за тебя свою жизнь и пролил бы свою кровь. Я умер бы, как мученик, черпая силу и сладость в молчании, которое спасло бы тебя от человеческой жестокости; и моя спокойная душа - усердием моим - так чудесно вознеслась бы к Богу и его ангелом, что я превозносил бы тебя и звал раскаявшагося и прощенного в золотое небо, куда Бог должен был бы привести нас вместе.

Дон Балтазар

. Подумай о человеке, у которого темное правосудие отняло жизнь и честь, о человеке невинном, сердце которого сжималось в пытках и мучениях, для того, чтобы обвинять и проклинать того, чье оружие действительно поразило одну жизнь пред лицом Бога; подумай, брат, с каким упорством должен был раздаваться его крик, несущий тебе проклятие.

Дон Балтазар. Молчи... Молчи... Я угадал... Моя рука убила дважды: сначала отца, потом того человека. О, в какой бездне мрака, я ничтожества потонул я! Итак это правда, что мозг мой темен, как склеп, если он не чувствует, что человеческое правосудие, так же как Божие, требует своей части в моих муках. Неужели я был безумным? И наш настоятель искусно поддерживал меня в моем заблуждении, не видя ничего, кроме своей разбитой власти. Важно лишь одно: иметь одну настойчивую мысль, желание углубить до дна свое раскаяние; и я благодарю тебя, дитя, за то, что ты напомнил мне о моем ложном пути, - и за то, что ты сделал вожатыми на путях моего ужаса твою горячую невинность и чистосердечие.

. Я так молил, так рыдал, так призывал мою мать Богородицу, чтобы она помогла моей душе остаться верной своему безусловному долгу. Я люблю тебя. Я люблю тебя тем сильнее, что причиняю тебе боль и оттого плачу сам и все-таки должен делать это. Кости мои дрожат, видя, как старая Голгофа со всеми своими крестами, простирая руки, направляется к твоему ужасу.

Дон Балтазар. Радуйся, ты даешь жизнь душе моей; моя неутоленная страсть бродила вокруг меня, не зная куда вонзить зубы скорби и жестокости. Новое поле великого покаяния открывается моим глазам и в первый раз засияло там мое спасение. Наконец, направил я путь мой к блаженству. Я возродился с тех пор, как твой огонь, прекрасный, как цветы, и их огненные лепестки, опалил мое печальное чело своим светлым жаром. В моей груди - я чувствую - горит золото моего сердца. Мое сознание преображается во мне. Я не боюсь ничего: крики, бичи, брань, ножи, кровь, смерть, будут мне сладки. Я буду вспоминать, что Иисус Христос целовал свой крест и гвозди; я буду думать, что ты слушаешь голос моего безумия и моего отпущенного страдания и что ты будешь молиться Богу в тот час, когда палач свяжет мое избитое тело на эшафоте.

. Увы! Брат мой!

Дон Балтазар. Моя предсмертная мука будет христианской и кровавой. И если Богу угодно будет сохранить во мне силу, я покажу, с каким великим спокойствием на челе умирают священники даже в наш век. Надежда прекрасная и спокойная - после стольких бурь - снова возрождается в моей душе. Я спешу умереть. Я уже слышу голоса исповедников, я слышу голоса, которые укрепляют святых и мучеников там, наверху, у дверей неба - и я кричу им: "отоприте, я тот, кто. возвращается из страны мрака, где ночью бродят преступления, как огненные львы; я тот, кто возвращается из отдаленнейших пределов своего заблуждения и своей души, спасенной ребенком; кротость, любовь и молитва этого ребенка так осветили мое сердце, что оно ныне же поднимается путями своего крещения к вам, ангелы, герои, мученики и исповедники. Я тот, кто победил свою злобу, тот, на кого надели цепи человеческого разума, я - тот, который считал себя правым, и поэтому колебался искупить всецело свое преступление". О, небеса, погруженные в чудесные глубины, где сгорают преступления в огне раскаяния и прощения. Я бросаю себя в ваш очаг, как горящую ветвь; я иду к вашим золотым порогам, победителем или побежденным - знаю ли я? - имея вестником и спутником лишь мою скорбь и скорбь этого ребенка...

И этого достаточно. Воздух земли удушлив, ветер её пропитан кровью и богохулениями; я хочу смерти, я хочу жизни... Сейчас же.

Дон Марк. А я, брат мой?

Дон Балтазар

Дон Марк

Дон Балтазар. Нет! Нет! Христос не ждет и пламя его сжигает меня. Я не хочу, чтобы темный устав отдалял тот час, когда я стану свободным а

Дон Марк (падает на колени около скамьи, закрыв лицо руками). О, брат мой! Я поручаю тебя милосердию Бога!

(Колокола звонят, монахи входят в церковь. Дон Балтазар в волнении возвращается назад и вдруг как будто решается на что-то. Верующие идут вереницей через садовую калитку слушать воскресную обедню. Дон Балтазар вместе с ними проходят на паперть).