Джек Реймонд.
ГЛАВА V.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Джек Реймонд. ГЛАВА V. (старая орфография)

V.

В пятницу вечером, после семейной молитвы, м-р Рэймонд, как всегда, поднялся наверх, в запертую на замок комнату на чердаке. Солнце уже село, но было еще довольно света. Джек, полуодетый, лежал на полу, в самом дальнем углу комнаты. Он иногда часами лежал так без движения. На столе стояла тарелка с хлебом и кувшин с водой.

Тут же лежала Библия, так как на допросе пытка всегда должна сменяться молитвой и торжественными увещаниями, иначе она обращается в обыкновенную бойню. Хлеб был сегодня не тронут, но вода из кувшина вся выпита. Джек все это время держал себя совершенно безучастно. Он даже не пробовал спастись через окно; это было бы довольно опасно, но вполне возможно и выполнимо, если бы подобная мысль пришла ему в голову. Во вторник вечером, однако, он внезапно бросился на дядю и начал душить его. На одну минуту, почувствовав на своей шее пальцы мальчика, сжимавшие его, как железные тиски, викарий чуть не обезумел от страха, но в следующее мгновение он одолел Джека и бросил его на пол. А затем последовала отвратительная сцена, которая будет долгие годы тревожить покой обоих.

После этого покушения руки Джека были связаны; но это была ненужная предосторожность: у него больше не было и мысли сопротивления. Было несколько маленьких безпомощных усилий и больше ничего. Когда его развязали, он лежал в своем углу молча, ничего не понимая. Теперь, когда дядя подошел к нему и заговорил, он бросился лицом в пол и забился в истерических судорогах.

Если бы викарию с самого начала могло придти в голову, что мальчик выдержит так долго, он, наверное, оставил бы его в покое; но теперь, сделав одну ошибку, он рисковал потерять свой авторитет, если бы прекратил дело, не доведя его до конца. Однако ему приходилось уступить; его положение становилось совершенно невыносимым. В деревне уже начинали перешептываться и переглядываться, когда он проходил, а теперь еще это... Викарий принес воды из соседней комнаты и попробовал напоить мальчика. Но губы Джека были крепко сжаты. Когда, наконец, судороги прекратились, Джек начал неудержимо рыдать.

- Слава Богу!-- прошептал викарий. Без сомнения, это был последний взрыв упрямой воли, которую он поклялся сломить; никогда еще победа не доставалась ему с таким трудом. Викарий поднялся со вздохом облегчения. Он исполнил, не отступив ни на шаг, крайне тяжелый долг.

Он презрел не только собственное, вполне естественное отвращение, но слезы и жалобы всего дома и даже серьезную опасность скандала, но он спас живую душу мальчика.

Он вспомнил о моряке, погибшем на скалах Лонгшик-Лайфа.-- Этого не случилось бы, если бы капитан Джон был жив,-- не дальше, как сегодня утром, он слышал, как сказала эти самые слова жена одного рыбака другой женщине. Она была права. У бедного Джона никогда бы не хватило твердости изгнать беса упорства, овладевшого мальчиком; но он будет благодарен ему, викарию, когда, в день страшного суда, увидит своего сына среди спасенных.

Рыданья прекратились, наконец; Джек неподвижно лежал на своей подстилке, спрятав лицо в подушку. Викарий сел рядом с ним и тихонько дотронулся до его руки.

- Довольно, Джек; перестань плакать. Сядь и выслушай меня.

Джек покорно сел, но отодвинулся как можно дальше. Глядя на его глаза, нельзя было сказать, что он плакал. В них был какой-то странный зловещий блеск.

- Мой милый мальчик,-- начал викарий с кроткой торжественностью - все это было для меня не менее ужасно, чем для тебя; мне никогда не случалось выполнять такой тяжелой, мучительной обязанности. Но как христианин, как служитель Божий, я не смею потворствовать нечистоте. Самой тяжелой минутой в моей жизни была та минута, когда я узнал, что мой дом сделался очагом проказы и разврата, откуда отрава распространилась среди моего стада; что сын Моего покойного брата виновен в гибели невинных членов христианской церкви.

Он остановился на минуту. Джек не шевелился.

Чувство страха закралось в душу викария, когда он заметил, как широко раскрыты глаза Джека, как напряжен его взгляд. Голос викария слегка дрогнул.

- Я знаю,-- сказал он,-- ты считаешь меня жестоким и немилосердным, но когда-нибудь ты будешь благодарен мне за это. Дитя мое, ты подвергался опасности геены огненной!

Мальчик попрежнему сидел неподвижно, казалось, он едва дышал. Викарий взял его за руку.

- Но я вижу, что твоя дурная гордость сломлена, и что ты раскаиваешься в твоем грехе. Положи руку твою на святую книгу Божию и обещай мне, что ты исправишься. Тогда мы вместе преклоним колена и помолимся, чтобы Господь соблаговолил простить тебе твой смертный грех и направил твои стопы на путь правый.-- Он встал, продолжая держать руку мальчика, но рука была молча, украдкой отдернута.

- Джек!-- воскликнул викарий,-- ты все еще не раскаялся?

Джек встал и несколько раз оглянулся кругов, как зверь, пойманный в западню. Он тяжело, прерывисто дышал.

- Вы скоро... кончите?-- спросил он. Это были первые слова, сказанные им с вечера вторника.

- Джек!-- снова воскликнул викарий. Лоб его медленно покрылся густой краской, губы сжались в одну тонкую, прямую линию. Что-то атавистическое, что-то чувственное и жестокое появилось на его лице. Ноздри раздулись и за, дрожали.

- Джек,-- повторил он еще раз и остановился.-- Ты, кажется... вызываешь меня?

внезапно овладела им: безумное физическое наслаждение видеть, как бьется в руках живое существо. Он протянул жадную дрожащую руку и дотронулся до раны. При этом прикосновении огонь пробежал по его жилам. Но прежде, чем предаться во власть роковой страсти, он успел заметить, что его жертва отшатнулась от него, как от прокаженного, и подумал: "мальчик понял!"

Джек медленно подошел к спинке кровати и протянул дяде руки, чтобы он привязал их.

* * *

Поздно ночью, когда в доме все уже спали, Джек с трудом приподнялся с полу. Он лежал тут, вздрагивая и закрыв голову руками, с тех пор, как ушел дядя.

Джек оглянулся. Ему не давали свечи, но ночь была ясная, и месяц светил в окно. В полночь, за окном, сонно чирикала какая-то птичка. Джек с трудом дотащился до стола и выпил воды. Теперь он мог пройти по комнате, не спотыкаясь; он умудрился открыть дверь шкафа и достать спички и огарок, которые спрятал там недели две тому назад. Он сделал это тогда с какой-то определенной целью, но забыл - с какой; ведь намерения и желания того Джека, который жил две недели тому назад, вовсе не касались его.!

Зажегши свечку, он открыл Библию и старался отыскать текст, который вертелся у него в голове.

Хотя Джек хорошо знал священное писание, он долго возился: руки его онемели, распухли и сильно дрожали, когда он переворачивал листы. Кроме того, его тошнило, и голова кружилась, ему пришлось закрыть глаза и подождать, пока буквы перестанут прыгать. Наконец, он нашел; это была 27-ая глаза Второзакония, глаза о горе проклятия. Он с трудом очнулся и поднял хлыст. Викарий швырнул его на землю, когда его жажда крови была утолена. Джек положил хлыст поперек и прижал окровавленный ремень под девятнадцатым стихом: "проклят тот, кто превратно судит пришельца, сироту, вдову. И весь народ скажет: аминь".

Потом Джек вылез из окна и стал спускаться по плющу. Он часто проделывал это, не думая об опасности, но сегодня, когда он добрался до карниза, голова его снова закружилась, стена закачалась и двинулась вперед, клумба с цветами внизу вдруг стала подниматься; Джек рознял руки и упал. В продолжение остатка ночи смутные ощущения сменялись странными представлениями без всякого порядка и последовательности; ощущение сильного жара сменилось ледяным холодом; громадная толпа народа шумно всплыла откуда-то и внезапно растаяла; что-то раскаленное жгло его правую руку; в ушах его шумело, молнии сверкали, где-то с громом лилась вода; а между всеми этими представлениями - черные промежутки безмолвия.

На разсвете он очнулся и заполз в дровяной сарай.

В этом поступке было мало сознательного намерения; оно, казалось, было следствием слепого инстинкта животного заползти в темный угол и там умереть.

Джек сознавал, что правая его рука сломана; остальное все было неясно, кроме того, что ему было холодно, голова кружилась, и хотелось скорее умереть.

А если он умрет нераскаянным после того, как был таким скверным мальчиком, то, конечно, попадет прямо в ад; но до страшного суда далеко, а когда чувствуешь себя таким больным и несчастным, то и в аду будет не хуже, чем в другом месте.

Около восьми часов утра викарий вышел в сад. Взгляд его был жесток и сверкал гневным стальным блеском; он только что был на чердаке, видел Библию с отмеченным текстом и обломанный плющ на стенке.

Что, если мальчик убежал на деревню или к диссидентскому священнику? Вероятнее всего, он постарается пробраться в Фальмут и поступит юнгой на корабль. А, может быть...

Викарий заломил руки.-- Если бы я только не касался до него...-- думал он и сердито покраснел, вспомнив об обнаженном плече и о кровавой ране, возбудившей в нем безумное желание. Он не смел, даже мысленно, назвать по имени того, что случилось с ним вчера, но он хорошо знал, что это было. Всю ночь он видел сны, которые, он думал, никогда не вернутся к нему; и это снилось ему, чья жизнь была так строга, чье воображение в продолжение столь долгих лет было под таким строгим контролем.

Когда он был совсем молодым человеком, только что посвященным в сан, раз вечером, еще в Лондоне, он поймал в своей комнате крысу, которая доставила ему много хлопот. Долгая охота разсердила его, и несчастное животное, попав в его руки, погибло мучительной смертью. После этого он убежал из дому, и, возвращаясь уже на разсвете, разбитый, измученный раскаянием, он говорил сам с собой,-- виновата крыса!-- Теперь он был полон гнева против Джека, который послужил причиной падения и осквернения его непорочной старости и вызвал воспоминания и желания, которых он стыдился.

Открытая дверь дровяного сарайчика привлекла его внимание, и он заглянул в него. Существо, притаившееся между вязанками дров, проползло еще дальше, в самый темный угол.

Викарий подошел и нагнулся.

- Джек, что ты здесь делаешь?-- Мальчик забился еще дальше.

- Что случилось? Ты упал и разбился?

- Нет.

- Ты вылез из окна? Ты хотел убежать? Вставай!

Он остановился и ждал исполнения своего приказания, но ничто не шевелилось. Викарий чувствовал, что самообладание готово его покинуть снова; это малодушное безсилие, этот безотчетный ужас - опять ужасно искушали его.

Джек чуть-чуть приподнялся и взглянул на дядю. Глаза его блеснули кровавым блеском, как угли, вспыхивающие внезапно под золой умирающого огня.

- Что же!-- спросил он,-- вы хотите убить меня, или я должен убить вас?

Кровавый туман застлал глаза викария; он, не глядя, со всей силы ударил кулаком.

Когда Джек свалился неподвижно, как мертвый, к его ногам, викарий понял, что он сделал.

В первую минуту, от страха, ему показалось, что он сломал себе руку, так силен был удар. На его крики о помощи миссис Рэймонд выбежала из дому.

- Джозана, что случилось?

- Помоги мне внести его в дом и поскорей пошли за доктором. Торопись!

Она нагнулась, чтобы войти в сарайчик, но внезапно остановилась при виде распростертого на полу мальчика.

Она молча стояла несколько мгновений, глядя на Джека, потом повернулась к мужу:

- Что ты сделал?

Викарий опустил глаза под её взглядом.

- Я не знаю.

Миссис Рэймонд наклонилась, не прибавив больше ни слова, помогая ему поднять мальчика, а он, как король Филипп Испанский, понял, что его подданные осудили его. В продолжение некоторого времени Джек из одного обморока впадал в другой. Спешно призванный д-р Дженкинс сделался крайне серьезен после того, как пощупал пульс мальчика.

- Дайте водки и горячих салфеток, скорее! И пошлите за д-ром Вилльямсом, мне необходим его совет.

Викарий был так же бледен, как Джек.

- Разве есть... опасность?-- едва мог он выговорить.

- Пульс страшно слаб. Почему меня раньше не позвали?

Викарий облизал свои сухия губы.

- Не знаю,-- сказал он, наконец.

Д-р Дженкинс внимательно смотрел на него, не отнимая руки от пульса Джека.

- Вы не знаете, когда и как это случилось?

Доктор занялся своим пациентом.

Когда пришел д-р Вильямс, опасность смерти от упадка сил миновала, и старик был немного удивлен, что коллега счел необходимым послать за ним. Операция вправления сломанной кости вызвала новый обморок; но на этот раз мальчик скоро пришел в себя и лежал с полуоткрытыми глазами, по временам равнодушно взглядывая на суетившихся вокруг его дивана людей. Ему хотелось, чтобы его оставили в покое, но он слишком устал, чтобы протестовать, да на его протест никто, вероятно, не обратил бы внимания: оставалось только покориться.

Когда дядя подходил к нему, он вздрагивал и отворачивал голову; остальное время он был совершенно безучастен и кроток, но не отвечал ни на один вопрос.

- Помнить ли он, как он упал? Откуда? Когда? Как это случилось?

Джек только молча тряс головою.

Ему дали чего-то выпить, и он послушно выпил, удивляясь, почему его не могут оставить в покое, и почему стакан так стучит об его зубы? После этого он почувствовал себя сильнее и живее, но ему было все равно.

Положение, в котором он лежал, было очень неудобно и заставляло его страдать,-- и он делал терпеливые усилия, чтобы переменить его, поневоле останавливаясь, когда искры слишком плясали перед его глазами, и упрямо пробуя вновь, как только ему удавалось перевести дыхание. Но он отказался, наконец, от своих усилий и лежал смирно, прикусив губу и от души желая смерти. Ему не пришло в голову попросить кого-нибудь помочь ему.

- Может быть, тебе поправить подушку?-- спросил викарий.

- Что, рука очень болит теперь?

- Нет, не так сильно, когда не трогают.

- А еще что-нибудь, кроме руки, болит?

Джек медленно оглянулся кругом с серьезным неудовольствием на лице.

- Еще бы, ведь ты маленький спартанец,-- сказал д-р Вилльямс, с улыбкой обращаясь к нему. Он слышал только последния слова.-- Хотел бы я, чтобы все взрослые пациенты так ныли, как ты; не так ли, коллега?

Д-р Дженкинс ничего не ответил. Его глаза были более зорки, чем глаза старика, и ему было просто страшно смотреть на строгий, испытанный стоицизм ребенка. Знаки веревки на руках Джека сразу возбудили его подозрение, и он все время наблюдал. Он заметил, что мальчик украдкой подносил к губам левую руку и кусал ее, когда думал, что никто не смотрит на него. Это объяснило ему, почему смуглая кожа на руках Джека была испещрена маленькими ранками; очевидно, просто стискивать зубы не всегда помогало.-- Ты не мог выучиться этой штуке в одну ночь,-- подумал он,-- и ты больше знаешь, чем хочешь сказать. Мы еще не добрались до дна всей этой истории.

Джек продолжал молчать, но губы его судорожно вздрагивали. Ему довольно было разыгрывать спартанца, и он рад был бы кричать и рыдать, как все дети. Но теперь уж поздно было начинать, и, кроме того, он так устал! Он крепко прикусил губу, повернулся и стал смотреть в окно.

- Лучше тебе теперь?-- спросил д-р Вилльямс, видя, что мальчик перестал дрожать.-- Так мы тебя разденем, чтобы убедиться, что у тебя все цело.

В его голосе было что-то особенное, так что Джек кинул на него быстрый взгляд и снова опустил глаза.

- О, мы, конечно, найдем несколько царапин и синяков после такого падения,-- сказал старый доктор.

Он снял куртку и обнаружил залитую кровью рубашку.

это...

Наступило мертвое молчание; оба доктора и священник смотрели друг другу в лицо. Наконец, Джек внезапно взглянул на дядю, и глаза их встретились.

- Джек,-- хрипло прошептал священник, такими же безкровными губами, как губы мальчика.-- Ради самого Бога, почему ты не сказал мне, что рука сломана?

Джек только посмотрел на него и засмеялся.