Джек Реймонд.
ГЛАВА VI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Джек Реймонд. ГЛАВА VI. (старая орфография)

VI.

Как ни был возмущен доктор Дженкинс, он, однако, держал язык за зубами. Первое побуждение его было предать все дело гласности, и он согласился молчать только после горячого спора со своим коллегой.

- Профессиональная тайна!-- перебил он разглагольствования старика, когда они оба вместе шли через луг.-- А если бы меня позвали к больному, и я бы увидал, что совершено убийство, вы тоже потребовали бы от меня сохранения профессиональной тайны? Да и теперь мы не далеко ушли от убийства. Все эти разговоры о викарии и его порядочности... слава Богу, что не все порядочные люди похожи на него! Мне никогда не приходилось наталкиваться на такой ужасный случай даже в самых трущобах Ливерпуля, когда я практиковал там. Можно подумать, что этот несчастный ребенок истерзан диким зверем.

- Это ужасное дело, я не отрицаю,-- кротко ответил д-р Вилльямс,-- но какую пользу вы принесете, предав его гласности? Вы разрушите карьеру викария - разразится ужасающий газетный скандал и положение мальчика станет еще невыносимее. Вы только подумайте о несчастной жене викария!

Однако сдержанность обоих врачей принесла мало, толку. Вероятнее всего, что всю историю первоначально разгласила прислуга, но как бы там ни было, а в понедельник вечером в Норткэррике и во всех окружных деревнях только и разговору было, что о скандале в церковном доме. Даже нетерпимый, больной подагрой, старый сквайр, отличавшийся необычайно скверным характером и принадлежавший к партии тори, выполз из своего совиного гнезда на вершине утеса, чтобы торжественно обсудить случившееся вместе с помощником священника и школьным учителем.

Видя, что теперь уже скрывать нечего, и что молчание только способствует распространению преувеличенных слухов, оба врача согласились сообщить то, что было известно им. М-р Хюитт подробно объяснил им чудовищную вину Джека, а священник серьезно выразил, что поступок викария, "как сильно мы ни оплакиваем его", был, собственно говоря, следствием слишком ревностных забот об общественной нравственности.

- А мне то что за дело до всего этого?-- рычал сквайр.-- Не предполагаете ли вы, что я сам не знаю, что Джек Рэймонд - отпетый негодяй? Да каждая корова в Норткэррике знает это, и мне до этого дела нет! Если мальчишка слишком плох, чтобы жить среди приличных людей, отошлите его в исправительное заведение; ведь содержим же мы их для чего нибудь? Но пока я - владелец поместья, я не допущу на своей земле вивисекции и испанской инквизиции, а не то я всем покажу!

Конечно, дело удалось замять, хотя не без бурной сцены в церковном доме. Во всяком другом случае м-р Рэймонд был бы жестоко оскорблен вмешательством посторонних в свою домашнюю жизнь; но удар, полученный им в ту субботу, когда он понял, как близко он был от убийства, нарушил его душевное равновесие.

Сидя у стола, опустив голову на руку и нервно постукивая ногою по полу, он выслушал все, что говорили его обвинители, и, наконец, со вздохом поднял голову.

- Я не сомневаюсь, что вы правы, господа. Я заслужил порицание; но я хотел сделать все к лучшему. Повреждение смертного тела кажется мне ничтожным в сравнении с погибелью стольких безсмертных душ. Может быть, зная скверный характер моего племянника, которым Провидение так жестоко наказало меня, я не должен был посылать его в школу, где он имел случай развращать других. Я слышал,-- прибавил он, повернувшись к д-ру Дженкинсу,-- что некоторые врачи признают, будто подобные порочные наклонности поддаются специальному гигиеническому лечению, но идея эта, по моему мнению, основывается на глубоко безнравственном положении. Как может гигиена излечивать грех?

- Я не богослов,-- резко заметил доктор,-- я старался спасти жизнь мальчика и, надеюсь, его разсудок; о нравственности его я не думал.

Бледное лицо викария сделалось серым.

- Вы опасаетесь за его разсудок?-- спросил он.

Д-р Дженкинс спохватился, чувствуя, что говорил слишком резко.

- Нет,-- сказал он,-- дело не так уж плохо, но я опасаюсь истерии. Мальчик слишком нервен.

Войдя в кабинет через несколько времени после этого разговора, миссис Рэймонд нашла своего мужа за столом, со смертельно бледным лицом. При её появлении он быстро встал; сознание, что он потерял уважение своих прихожан, было уже достаточно тяжело, а тут еще распухшие от слез глаза жены...

- Джозана,-- сказала она с усилием в ту минуту, как он выходил из комнаты. Он повернулся и гордо взглянул ей в лицо.

- Что тебе, Сара?

- Когда ты пойдешь наверх... пожалуйста... не говори в корридоре... Это... это так волнует Джека...

- Мой голос волнует его, хочешь ты сказать?

- Я... помнишь, вчера вечером ты позвал Мэри-Анну? Джек услышал, и с ним сделался припадок... Он... он очень болен, Джозана...

в её глазах.

* * *

Единственным лицом в Порткэррике, ничего не слышавшем о всей этой истории, был сам Джек. Само собою разумеется, что о ней не упоминали в его присутствии, да он не был бы в состоянии слушать, если бы при нем и говорили об этом. В продолжение двух недель он бредил каждый вечер и каждую ночь. Днем он обыкновенно лежал совершенно безучастно, иногда начинал потихоньку стонать, но чаще находился в каком-то забытьи. Когда с ним заговаривали, он с трудом открывал глаза, бросал равнодушный, утомленный взгляд, выражавший холодное неудовольствие, и снова молча опускал глаза.

Присутствие дяди в комнате Джека вызывало такие припадки ужаса, что д-р Дженкинс принужден был запретить викарию входить к больному; ничто другое не волновало его. Даже ежедневная пытка перевязки ран не выводила его из равнодушия. Первый раз миссис Рэймонд, помогавшая доктору, разрыдалась от ужаса и стыда, когда сняли повязки; мальчик только быстро взглянул на нее и прошептал слабым, прерывающимся голосом: "оставьте меня в покое"!

Болезнь Джека затянулась дольше, чем ожидали вначале. Осложнений никаких не было, но в продолжение некоторого времени он просто не мог поправиться. Сломанная рука сросталась правильно, раны заживали хорошо, а он все лежал в состоянии полной прострации, с постоянной изнурительной лихорадкой. Но время и тщательный уход сделали свое: Джек начал медленно поправляться и, наконец, уже в августе, безучастный, бледный призрак прежнего Джека, сам добрался вниз и был уложен на диване в гостиной. Хотя Джеку и было все равно, но он чувствовал маленькое утешение, что поправился. Во-первых, домашние перестали суетиться вокруг него, сидеть в его комнате, приставать с вопросами: "Не болит-ли у тебя голова? Удобно-ли тебе лежать"? Действительно, когда д-р Дженкинс сказал:-- Теперь он здоров, ему нужно только сил набраться,-- тетя Сара, да и все остальные, почувствовали с облегчением, что могут избегать его. Они все еще обращались с ним, как с больным, заботливо оправляли подушки на диване и в определенные сроки давали ему лекарство и бульон, но в остальное время вставляли его в покое. Молли он видел изредка и только на минуту, и она робко смотрела на него из-под своих спутанных локонов. Чувство ужаса и какой-то тайны в доме сообщилось и ей, и она безсознательно связала их с болезнью брата. Джек, с своей стороны, мельком взглядывал на нее и отворачивался; она перестала интересовать его. Хуже всего было то, что, вернувшись в семейную жизнь, он принужден был снова встречаться с дядей. Но, не смотря на всю свою прежнюю агонию ужаса, когда пришло время встретиться, Джек был совершенно равнодушен. Они поговорили о пустяках, избегая смотреть друг на друга.

От апатии и равнодушия Джек перешел к какому-то мрачному любопытству. Его ум, остановившийся, как часы во время землетрясения, снова неохотно заработал, но только в узком кругу, как раб, принужденный повторять одну и ту же безсмысленную работу. Ему представлялась одна и та же вечная загадка: какая может быть внутренняя связь между гадкими вещами, столь различными по внешности? У него не было сомнения, что такая связь существует; в чем она заключалась - ему было все равно, но он день за за днем возвращался к той же задаче, напрягая ум и вырабатывая мало-по-малу одну из тех безформенных, чудовищных теорий, так хорошо знакомых психиатрам.

Подслушанные давно-давно, еще прежде, чем улетел дрозд, отрывки разговоров в полголоса между другими школьниками, которые казались такими же мальчиками, как и он сам; изречения из Библии, которые он так часто читал, что созвучие их слов стало ему близким и знакомым, хотя смысла их он не понимал; случайно виденная сцена на соседних крестьянских дворах; отрывки старых историй из латинской хрестоматии; фотографии, которые показали ему, что были все эти вещи,-- все это приходило ему на память и заставляло работать его воображение. Он вспоминал также выражение лица дяди в ту страшную ночь на чердаке и смутное предчувствие того же выражения, когда глаза их встретились над безпомощной собакой на заднем дворе. Наверное, такое выражение было на лице Тарквиния, когда он стоял у постели Лукреции...

В последнее августовское воскресенье доктор Дженкинс зашел в церковный дом. Церковная служба уже кончилась, но семья викария еще не вернулась из церкви.

Джек был один; он лежал на кушетке у окна и безнадежными большими глазами смотрел на залитое дождем болото.

Как и все остальные, доктор поверил истине обвинения и до сих пор чувствовал по отношению к мальчику холодное сожаление; но в эту минуту он забыл все, кроме желания утешить его.

- Не думаешь ли ты,-- сказал он,-- что ты скорее поправишься, если уедешь отсюда?

Что-то замерло на трагическом лице Джека.

- Да, конечно. Но именно поэтому дядя не отпустит меня.-- Это было сказано без всякой истерической горечи, просто, как подтверждение факта.

- Ты говорил с ним об этом?

- Я спросил его, нельзя ли мне будет поступить в школу в каком-нибудь другом месте.

- Он против этого?

- Понятно!

- Джек,-- начал доктор после краткого молчания,-- ты понимаешь, почему дядя не хочет отдавать тебя в школу?

- Я никогда не думал, что он меня отпустит, раз он может позабавится мною здесь. Вы никогда не наблюдали за ним, когда он дрессирует щенка? Дядя любит смотреть, как что-нибудь живое бьется в его руках.

Тон мальчика заставил доктора содрогнуться: он был так спокоен и так жесток!

Наступило недолгое молчание; доктор задумчиво нахмурился, а мальчик вернулся к своему безнадежному разглядыванью мокрых полей.

- Я думаю,-- сказал, наконец, д-р Дженкинс,-- что я мог бы убедить его.

- Послушай, мальчик, я не люблю циников, даже взрослых. Предположим, что я поговорю о тебе?

Губы Джека сжались, и лицо приняло еще более жестокое выражение.

- Зачем? Какое вам дело?

- Никакого; разве только то, что я вижу, что ты несчастлив, и мне жаль тебя.

Джек внезапно повернулся и сел; что-то глубоко затаенное блеснуло в его глазах.

- Значит, вы хотите помочь мне?

- Если могу,-- сказал доктор очень серьезно, хотя был в недоумении.

Джек крепко сжимал руки; голос его звучал хрипло и отрывисто.

- Возьмите меня отсюда! Отправьте меня, куда хотите, только бы мне не видать дядю! Я... не могу жить здесь... вы не понимаете, конечно... я буду терпеть, пока могу, но у меня не на долго сил хватит...-- голос его вдруг оборвался. Доктор с удивлением смотрел на него.

- Будем говорить откровенно, мальчик,-- сказал он, наконец.-- Я знаю, тебе все это было тяжело, очень тяжело; я тебя жалею больше, чем сумею сказать. Я думаю, что если бы дядя доверял тебе сначала, вместо того... ну, не будем говорить об этом. Предположим, мы теперь попробуем поверить тебе. Вероятнее всего, истинная причина, почему он не хочет отдать тебя в школу, та, что он боится... что ты не будешь хорошим товарищем тех мальчиков, которых ты там встретишь... Разве это не...

Говоря это, он взглянул на мальчика и остановился, не кончив вопроса; Джек молча наблюдал за ним, и при его взгляде, холодном, хитром, пристальном взгляде из-под опущенных ресниц, у доктора захватило дыхание.

- Вы думаете - поэтому?-- При звуке волоса Джека доктор пришел в себя и серьезно спросил:

- А ты как думаешь?

Мальчик медленно опустил глаза; он убедился, что д-р Дженкинс ничего не понимает.

- Он сказал тебе свои причины?-- настаивал доктор.

Опять наступило тягостное молчание.

- Он сказал, что должен оставить проклятие себе, а не навязывать его другим,-- ответил Джек своим равнодушным, апатичным голосом, точно говорил о совершенно постороннем предмете.

- Я так и думал. Вот что: один из моих друзей директор прекрасной школы в Иоркшире. Я думаю, если я переговорю с дядей, он разрешит мне рекомендовать тебя на мою собственную ответственность. Это будет тяжелая ответственность, Джек, после всего того, что случилось; но я попробую поверить тебе. Ведь ты не заставишь меня жалеть об этом, не правда ли?

Мрачный огонь загорелся в глазах Джека. Подождав с минуту и не получив ответа, доктор мягко прибавил:

- Видишь, мой мальчик, я должен и о других подумать. Если кто-нибудь из мальчиков погибнет через тебя, и я буду виноват в этом, я никогда не прощу себе.

Да зачем мне вообще поступать в школу? Я лучше начну зарабатывать себе хлеб. Я довольно силен, и я...-- Он прервал свою речь и с горьким смехом прибавил:-- Я готов поступить юнгой на невольничий корабль, если хотите, только бы там дяди не было.

- Послушай, мальчуган, не говори пустяков,-- кротко остановил его доктор.-- Обдумай все это и обещай мне, что перевернешь страницу, оставишь эти привычки, и я...

Джек дико вырвал руку, которую взял доктор.

- Я ничего не обещаю. Я сам сумею выбиться.

- Мне очень жаль, Джек,-- серьезно заметил д-р Дженкинс.-- Лучше бы ты позволил мне помочь тебе... Он больше ничего не успел сказать, потому что вся семья вернулась из церкви, и Молли завладела его вниманием.

Она была лучшим другом д-ра Дженкинса в Порткэррике, и он привязался к ней и полюбил ее серьезной, братской любовью, которую одинокие холостяки нередко чувствуют к очень невинным маленьким девочкам.

Джек погрузился в обычное ему унылое молчание. Пока чай не был кончен, он не сказал ни слова.

- Дядя!-- вдруг начал он.

Джек так редко говорил теперь с викарием, что все насторожились.

- Совсем решено, что я не поступлю в школу?

Лицо м-ра Рэймонда приняло жесткое выражение.

- Совсем, и ты знаешь почему. Я уже сказал тебе, а теперь довольно об этом предмете.

- Хорошо. Я только хотел быть уверен.

- Ляг теперь, Джек,-- робко сказала миссис Рэймонд.-- Когда Молли ляжет спать, я приду и почитаю тебе.

Джек лег; он стал очень послушен во время болезни.

- Д-р Дженкинс обещал почитать мне теперь,-- небрежно сказал он.

Доктор оглянулся с удивлением: он ничего подобного не обещал. Джек пристально смотрел на него, и он снова подумал, как неестественно было это скрытое напряжение на детском лице.

- Не надоедай д-ру Дженкинсу,-- сказала тетя Сара.-- Я почитаю тебе.

- Д-р Дженкинс обещал,-- повторил Джек.

Лицо его было неподвижно и походило на маску; в черных глазах выражалась неприступная воля.

Д-р Дженкинс подошел к дивану. Эта великолепная выдержка против воли притягивала его.

- Главу из Библии, пожалуйста; по воскресеньям мы читаем только Библию.

- Вы уверены, что это не затруднит вас, д-р Дженкинс?-- спросила миссис Рэймонд.

Когда доктор повернулся, чтобы ответить ей, он почувствовал, как пальцы Джека впились в его руку.

- Нисколько,-- начал он.-- Я буду очень доволен, если вы и м-р Рэймонд снисходительно отнесетесь к моему чтению: я плохой чтец. Позвольте,-- подвигая ей стул, он тихонько прибавил:-- Не раздражайте его; его еще лихорадит к вечеру.

Миссис Рэймонд села и взяла Молли на колени.

- Я отыскал место, сэр,-- сказал Джек, протягивая Библию.-- Не можете ли вы немножко повернуть диван. Мне больно глазам от света. Да, так хорошо, благодарю вас.

Теперь он смотрел прямо в лицо дяди. Доктор Дженкинс сел рядом с ним и взял Библию. Она была открыта на главе с отмеченным стихом.

- Неужели ты хочешь эту главу?-- с изумлением спросил доктор.-- Ведь это глаза проклятий.

Викарий забезпокоился.-- Лучше прочтите дневное Евангелие,-- сказал он.

- Я читал его сегодня утром,-- ответил Джек своим равнодушным голосом.-- Пожалуйста, сэр, эту главу, если вам все равно. Мне надо выучить ее наизусть, и я не уверен, что твердо знаю ее.

Контраст между выражением лица Джека и его словами возбудил любопытство доктора.

- Однако, Джек не без характера,-- подумал он.-- Хорошо, что не я его воспитываю.-- Он начал читать, не возражая. Его удивляло и не мало забавляло, что им так командует провинившийся школьник.

Губы Джека беззвучно шевелились, когда он лежа наблюдал за дядей; казалось, он повторял про себя то, что читали.

Доктор продолжал читать, перескочив через отмеченный кровавой полосой 19-й стих и пропуская слишком рискованные выражения, хотя его слушатели и знали их наизусть. Он чувствовал себя очень неловко.

- Мне кажется, мы могли бы выбрать что-нибудь более подходящее,-- сказал он, когда глаза была кончена.-- Хочешь, я прочту тебе историю...

- Не приставай, Джек,-- резко заметил викарий.-- Пусть д-р Дженкинс сам выберет.

Пальцы Джека впились в руку доктора.-- Пожалуйста, продолжайте,-- прошептал он, не шевелясь.-- Следующую главу!

Лицо Джека было совершенно безкровно и точно окаменело.

- Хотелось бы мне знать, что на уме у мальчишки?-- думал д-р Дженкинс,-- наверное, опять какая-нибудь чертовская выдумка! Он не был знаком с Библией так, как ее знали Рэймонды. Просмотрев первые стихи 28-ой главы, он стал читать, очень обрадованный тем, что проклятия кончились, и он дошел до благословений. Прочтя первую страницу, он понял, что было в этой главе.

входе твоем, и проклят при выходе твоем"... Доктор опустил Библию на колени; он не в состоянии был продолжать.

Миссис Рэймонд побледнела, как полотно, и губы её дрожали. Девочка у нея на коленях тоже побледнела, испугавшись, сама не зная чего.

Джек не спускал с лица дяди напряженного взгляда своих больших, широко открытых глаз.

Жуткая тишина воцарилась в комнате. Доктор снова взял книгу и продолжал читать с ужасным сознанием, что он принимает участие в казни. Наконец, он добрался через все усиливающиеся проклятие до грозного зазаключения: "От трепета сердца твоего, которым ты будешь объят, и от того, что ты будешь видеть глазами твоими, утром ты скажешь: "о, если бы пришел вечер! а вечером: о если бы наступило утро!..."

Викарий поднялся с кресла с подавленным стоном. Открытая Библия упала на пол. Джек стоял на коленях на диване, стиснув одной рукой его спинку, пристально смотря прямо в глаза дяде. Вдруг Молли громко заплакала.