Джек Реймонд.
ГЛАВА VII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Джек Реймонд. ГЛАВА VII. (старая орфография)

VII.

Действительно, когда каникулы окончились, Джек поступил в школу. Раз добившись своего, он очень покорно отнесся ко всем второстепенным вопросам. Выбор м-ра Рэймонда пал на хорошую среднюю школу невдалеке от Лондона; и когда Джеку сказали об этом решении, он согласился с покорностью полного равнодушия. В последнее утро, когда пора была уже отправиться на поезд, викарий позвал его в кабинет.

- Я считаю необходимым предупредить тебя,-- сказал он,-- что, сообщив д-ру Кроссу разные подробности о твоем характере, я умолчал о моем последнем открытии. Если бы я не сделал этого, он, конечно, отказался бы принять тебя: но теперь я сомневаюсь, хорошо ли я делаю, оставляя его в неведении... Главная причина, почему я остановился на его школе, та, что, как я слышал, он крайне строго следит за поведением своих воспитанников; и я надеюсь, что у тебя не будет случая развращать твоих товартцей... Таким образом, твоя репутация чиста, и от тебя зависит заставить забыть прошлое. Но ты должен твердо помнить, что это твой последний шанс: если д-р Кросс пришлет тебя обратно, я отдам тебя в исправительное заведение.

Джек стоял неподвижно и слушал, опустив глаза в пол. Так как он ничего не отвечал, викарий продолжал, понизив голос:

- Я думаю излишне взывать к твоему чувству естественной привязанности, в противном случае я бы просил тебя не огорчать тетку и не опозорить имени, которое носить твоя сестра. Но для твоей собственной пользы я советую тебе одуматься, пока еще не поздно. От исправительного заведения до тюрьмы один шаг.

Ответа не последовало; викарий вздохнул и встал.

- Я надеялся, что ты, наконец, раскаешься и сознаешься. Джек, ты стоишь на повороте твоей жизни, неужели тебе нечего сказать мне на прощанье?

Джек медленно поднял на него глаза.

- Да, одну вещь.

Он был серьезен, но спокоен и вежлив.

- Пошлете ли вы меня в исправительное заведение, или нет, я думаю, я как-нибудь проживу и выросту. Молли у вас в руках, и я не могу взять ее от вас, потому что вы сильнее меня. Но когда я стану человеком, я буду сильнее вас; и если вы будете дурно обращаться с нею, я вернусь и убью вас. Что касается до Спотти, то она больше не в вашей власти: я утопил ее сегодня утром. Прощайте.

* * *

Джек быстро свыкся со школьной рутиной и прожил первую четверть, не нажив ни друзей, ни врагов. Никто не обращался с ним дурно; ничего особенного не случилось; он даже не чувствовал себя несчастным.

- Я привыкаю,-- думал он с мрачным удовлетворением.-- Существо, способное жить после такого поругания души и тела, не заслуживало, в его глазах, даже ненависти. Вероятно, нервы его притупились.

От прежнего буйного нрава не осталось и следов. Из самого шаловливого мальчишки на двадцать миль в окружности он обратился в образец покорности; но ни учителя, ни школьники не любили его. Его товарищи, в общем добродушные, заурядные мальчики, сначала делали попытки подружиться с ним, но он оттолкнул их, не сердито, а с каким-то мрачным равнодушием. Ни игры, ни спорт больше не зажимали Джека, но прилежания к учению в нем было также мало; он приготовлял заданные уроки, но нисколько не интересовался ими. Единственно, что доставляло ему, повидимому, наслаждение и к чему он стремился, был сон. Если бы ему только позволили, он способен был спать по пятнадцати часов в сутки.

И учителя, и школьники начали на него мало-по-малу смотреть, как на скучного, апатичного увальня, у которого не было ни достаточно ума для ученья, ни достаточно энергии для шалостей. Они даже считали его трусом.

Перед Рождеством осматривали зубы у всех мальчиков, и Джек, всегда так храбро переносивший физическую боль, задрожал и побледнел, когда дантист сказал, что надо ему запломбировать зуб.

Викарий просил директора, чтобы Джек проводил рождественския и пасхальные каникулы в школе и вернулся бы домой только на лето. "Путешествие, писал он,-- слишком продолжительно, чтобы стоило его предпринимать ради нескольких дней".

Д-р Кросс, хотя и был несколько удивлен подобными объяснениями в наш век дешевого и скорого железнодорожного сообщения, но согласился, и на Рождество, когда все товарищи Джека веселились дома, Джек одиноко бродил по опустелому двору и спал один в большом пустом дортуаре.

Именно в это время он начал думать. Процесс мышления был для него трудным, тяжелым процессом. Ум его раньше никогда не упражнялся в этом направлении, и у него не было привычки думать, которая является незаметно от общения с людьми интеллигентными. Вряд-ли кто-либо из обитателей церковного дома когда нибудь занимался размышлениями: семейные мнения и традиции передавались там от отца к сыну, как фамильное серебро, черты лица и добродетели. Рэймонды жили, как жили до них другие Рэймонды, и никогда не спрашивали Провидение: почему?

Но Джек, покинутый, одинокий на развалинах своего разбитого детства, погрузился в решение страшных вопросов. Мир казался ему обширным прудом, в котором крупная рыба пожирает маленьких, потом ей самой вонзается под жабры крючок, и ее в свою очередь пожирает ужасное двуногое существо, имя которому - Смерть.

Дядя оказался больше и сильнее его, совсем так, как Тарквиний, который был больше и сильнее Лукреции; и это одно уже служило удовлетворительным объяснением всего того, что случилось с ним прошлым летом. Не было поводов к упрекам, жалобам или гневу; все было вполне естественно. Как Сетебос, бог Калибана, сильнейшее существо поступало так, как ему нравилось.

Для слабейшого оставался один исход: закалить свои мускулы, развить грудь, чтобы, когда другое хищное существо встретится на его пути, перевес силы был бы на его стороне. Поэтому, когда школьники вернулись с каникул, они нашли в Джеке перемену: он был несообщителен, мрачен и равнодушен, покорен начальству попрежнему, но, казалось, пробудился от своей сонной апатии и интересовался хотя одним предметом: физическим развитием.

- Дети,-- сказал д-р Кросс в первый же вечер,-- я бы желал, чтобы старшие мальчики присматривали за новичком, который приедет завтра, и не позволяли бы дразнить его. Это маленький иностранец, единственный сын вдовы, и говорят, что он маленький музыкальный гений. Ему только одиннадцать лет, и я думаю, что он порядочно избалован, особенно потому, что довольно слабого здоровья. Конечно, его надо закалять понемножку, и я прошу вас быть ему хорошими товарищами.

Джек пожал плечами, когда директор вышел. Значит школа обратится в детскую для грудных младенцев и комнатных собак?

Первый взгляд на новичка возбудил в нем холодную и скрытую неприязнь. Ломаный английский язык и скрипка были уже достаточной причиной для этого, но с этим Джек еще мог бы примириться. Чего он не мог выносить - это наружности ребенка. Английское личико, окруженное ореолом золотистых кудрей, большие, серьезные, испуганные голубые глаза заставили Джека злобно стиснуть зубы.

У мальчика, наверное, всегда была мать, готовая каждую минуту стать между ним и Сетебосом.

Школьники любили д-ра Кросса, и его желания обыкновенно уважались, поэтому "малыша", как прозвали мальчика, меньше преследовали, чем можно было ожидать. Но не смотря на это, когда "старшины" были подальше, его жестоко дразнили, и первые недели, проведенные им в школе, вряд-ли могли назваться счастливыми. Мальчик заметно боялся этих больших, шумливых созданий, которые то обижали, то защищали его, и он терялся в новой, чужой ему обстановке, так не похожей на мирную, тихую жизнь, которую он вел с детства под крылышком матери, с её вечною скорбью, окруженный отголосками прошедших трагедий. Целый месяц он провел в водовороте проделок и насмешек, одинокий маленький человек, несчастный, но не смевший жаловаться, поверявший свои горести только скрипке и с нетерпением ожидавший того блаженного дня, когда мать приедет навестить его.

Она обещала приезжать раз в месяц, чаще ей невозможно было. Она была слишком бедна, чтобы позволить себе частые путешествия, и слишком слабого здоровья, чтобы поселиться по близости школы. У нея был маленький домик в Шенклине и ровно столько средств, чтобы прожить и дать сыну хорошее воспитание. Все, что она могла съэкономить из своих личных расходов и заработать, разрисовывая веера и экраны, она откладывала для сына, когда он выростет. Во время её первого посещения Джек случайно проходил через переднюю, когда она вошла, и равнодушно окинул взглядом её стройную фигуру в трауре.

"Тео!" услышал он её возглас, когда мальчик с бурной радостью промчался мимо него, а он повернулся и выбежал вон, чтобы не видеть, как она его целовала. Сердце Джека было ожесточено против этого любимца несправедливых богов, так богато одаривших его красотою, талантом и любовью матери. "Молли двумя годами моложе этой восковой куклы",-- думал он,-- "а между тем, она должна рости в дядином доме, и некому защищать се, кроме тети Сары".

Два дня спустя, Джек сидел один на лугу и читал.

Несколько школьников играли по ту сторону изгороди, и их крики и смех раздавались в его ушах, но не возбуждали его. Игра, выбранная ими, была не из тех, что развивают мускулы, поэтому не представляла для него интереса; он принимал участие только для своего физического развития, а не для удовольствия.

- Я не знаю, чего вы хотите!-- закричал вдруг жалобный голос.-- Мне надо идти упражняться!

Джек поднял голову. Недалеко от него, у калитки, соединявшей оба луга, стоял большой школьник, по фамилии Стеббс, и держал Тео за руку. Испуганное личико мальчика вывело Джека из его размышлений. Он положил книгу и стал наблюдать. Никто из мальчиков не заметил его присутствия.

- Не будь таким дураком,-- услышал Джек слова Стеббса.-- Я не сделаю тебе больно...-- Конец был сказан так тихо, что разслышать его нельзя было, но Джек понял по выражению лица большого мальчика. Он вспомнил Гривса, Томсона и Польуилля, и на лице его выразилось холодное недоброжелательство.

Вот когда нужна защита матери! Должно быть боги все таки справедливы и одинаково ведут к погибели и любимых, и нелюбимых; к подобному концу всегда приходит невинность, слишком слабая, чтобы защищаться.

- Ты не знаешь, что все это значит,-- думал он,-- ты чист, к тебе приезжает мать и целует тебя. Но когда она приедет в следующий раз, ты уже не будешь так чист.

- Я не понимаю, чего вам нужно!-- снова закричал Тео и, вырвав руку, стрелой пустился к калитке.

- Ты изумительно невинен для каторжника!-- закрича ему в догонку Стеббс.

Тео сразу остановился, с минуту, молча, большими глазами смотрел на него и вдруг залился горькими слезами.

его сверкали молнии; он стоял на коленях на груди кого-то, кто отчаянно брыкался и задыхался, и судорожно сжимая руками чье-то горло. Припадок бешенства прошел через минуту. Джек увидел себя среди целой толпы школьников, очевидно, привлеченных с соседняго луга воплями Стеббса. Три мальчика лежали на земле, а четвертый, один из "старшин", говорил задыхающимся, обиженным голосом:-- Однако, Рэймонд, ты ловко работаешь кулаками!

Джек безпомощно оглянулся кругом, на Стеббса, который рыдал и задыхался в углу; на другого мальчика у которого из носу шла кровь; на бледного, испуганного Тео. Он стиснул обеими руками голову; голова его кружилась и ему казалось, что он снова очутился в Порткэррике.

- Мне очень жаль,-- сказал он, наконец,-- я вышел из себя...

Джек медленно пошел прочь, повесив голову и еле передвигая ногами по траве. Изумленные школьники смотрели друг на друга.

- Довольно, перестань реветь!-- резко сказал "старишина" Стеббсу.

- А ты, мальчуган - обратился он к Тео,-- беги за Рэймондом и отдай ему книгу; он забыл ее.

Когда Тео убежал с книгой, "старшина" снова обратился к Стеббсу.

- Слушай! Рэймонд не стал бы душить тебя даром. В следующий раз, если я поймаю тебя, что ты слоняешься и пристаешь к малышам, я сам тебя отдую. А теперь проваливай, нам не нужно негодяев!

Стеббс покорно пошел прочь.-- Этакая скотина!-- проворчал старшина.

После этого инцидента Джек не мог не заметить, что положение его в школе изменилось. Он прежде относился так равнодушно ко всему окружающему, что не замечал, как мальчики ненавидели Стеббса и как не доверяли ему. Если учителя и услышали кое-что о случившемся, они хранили молчание, но Джек медленно начал понимать, что его неожиданная защита Тео привлекла к нему симпатии товарищей и вызвала страстное обожание со стороны малыша. Тео везде бегал за ним, как собаченка, часто приводя свой кумир в жестокое смущение особыми проявлениями своей нежности; ночная рубашка Джека была тщательно сложена и разглажена; в башмаках вдернуты новые шнурки; книги открыты на заданных страницах и первые весенние цветочки лежали на его тарелке за завтраком. Это последнее внимание переполнило, однако, чашу терпения, и Джек так безжалостно выбранил мальчика, что "старшины", вообще неохотно допускавшие дружбу между старшими и младшими учениками, только пожимали плечами, но удержались от вмешательства.-- Малыш просто идиот,-- решили они,-- и Рэймонд способен поставить его на место.-- Но преданность Тео выдерживала даже самые жестокия насмешки и брань.

- Маленький негодяй,-- сердито ворчал Джек, когда при нем упоминали о Тео; однако, с течением времени он покорился, хотя крайне неохотно, и постепенно все стали на него смотреть, как на присяжного защитника Тео.-- Лучше не тронь малыша,-- говорил один школьник другому,-- а то Рэймонд задаст тебе.

Что касается Тео, то, освободившись от преследования и заручившись двумя необходимыми ему вещами: кумиром для обожания и свободой спокойно играть на скрипке, он расцвел и распустился превыше всех ожиданий и даже научился браниться и обзавелся громадным складным ножом, к счастью, слишком тугим для его слабых пальчиков, так что он не мог сам открывать его.

Письма Тео к матери были наполнены похвалами Джеку. Она не могла составить себе определенного понятия о причинах драки со Стеббсом, потому что Тео, к счастью, сам слишком мало понял, чтобы суметь объяснить. Однако, в следующий свой приезд она добилась того, что он передал ей слова Стеббса, в своей невинности совершенно не понимая их смысла. В этот день, после обеда, д-р Кросс вошел в класс и сказал Джеку:-- Рэймонд, иди вниз. Мать Мирского хотела бы поговорить с тобой, прежде чем уедет.

Джек послушался, но лицо его нахмурилось. Точно ему еще недостаточно скверно было, надо еще, чтобы к нему приставали чужия маменьки!

Джек нашел ее одну; она сидела, сложив на коленях свои тонкия руки. Когда он вошел, она посмотрела на него, а он остановился и опустил глаза, чувствуя прилив ревнивой ненависти к её сыну. По какому праву Тео имел мать, когда у других никого не было?-- Никого, никого,-- мысленно повторял он с болезненной настойчивостью. Джек никогда не понимал, до чего он одинок, пока не увидел лица этой "чужой матери". Её глаза походили на спокойную глубокую воду тенистого озера в долине Треванны.

- Вы Джек?-- спросила она.-- Я столько слышала о вас от Тео; он теперь ни о чем, кроме вас, и говорить не может.

- Он дурак,-- сердито вспыхнул Джек. Он отдал бы все карманные деньги за целый год, чтобы только уйти из комнаты. Её присутствие действовало на него очень странно, он даже не сумел бы объяснить как; тихий голос с иностранным акцентом против воли проникал в его душу и заставлял его думать о Молли, о пене на серых прибрежных скалах, о кружащихся в воздухе чайках. Какое право имела она являться сюда и заставлять его чувствовать себя снова несчастным, когда он только что начал забывать? Ей-то было все равно: у нея был её Тео!

- Он еще совсем дитя,-- сказала она,-- и не имеет понятия об опасности, от которой вы его спасли. Я не могла уехать домой, не поблагодарив вас.

Джек сжал зубы. Долго ему еще терпеть? Теперь она смотрела на него серьезным, испытующим взглядом.

- Сначала я хотела взять его из школы; но я переговорила с д-ром Кроссом, и он предложил мне попросить вас помочь мне, потому что вы были всегда так добры к моему мальчику. Вы позволите мне отдать его под ваше покровительство? Д-р Кросс обещал объяснить "старшинам", так что вам не будет никаких затруднений; а я уверена, что так будет лучше всего для Тео. Старший товарищ, особенно так сильно любимый им, может защищать его несравненно лучше, чем учитель, и я уверена, что он будет слушаться вас. Если вы согласны присмотреть за ним и не допустите его видеть или слышать то, что не должен знать мальчик его возраста, вы снимите большую тяжесть с моей души.

заведения... Вдруг клубок поднялся у него в горле, когда его глаза встретились с её глазами, и он снова опустил взгляд в землю.

- Ладно,-- сказал он отрывисто.-- Я присмотрю за ним. С ним ничего не случится, пока я здесь.

Она протянула ему руку:-- Благодарю вас,-- сказала она и встала, но остановилась и взглянула на него.

- Тео сказал, что мальчик, которого вы побили, назвал его каторжником. Это правда?

- Да.

- Знаете вы, почему?

Джек колебался. Он слышал смутные слухи об отце Тео.

- Нет,-- сказал он,-- я... мало... разговариваю с другими, и, во всяком случае, это не мое дело.

- Читали ли вы когда-нибудь историю Польши?

- Я... нет, не думаю.

- Тео верно сказал что-нибудь, и его не так поняли. Он плохо понимает все случившееся, он был слишком мал тогда. Мой муж был политический ссыльный... знаете ли вы, что это значит?.. он был сослан в Сибирь. Когда он умер там, я увезла моего ребенка во Францию. Я всегда старалась скрывать эти грустные воспоминания от Тео; он узнает их, когда выростет.

Джек вернулся на гимнастику, молчаливый и подавленный. Елена Мирская и все, что она ему сказала, принадлежала к свету, о котором он ничего не знал. Он понимал только, что она говорила с ним, уехала и оставила его еще более несчастным. Она, между тем, ждала на станции поезда и снова спрашивала себя: что таит в своей душе этот мальчик, почему он так несчастен? Она видела его лишь в течение десяти минут и говорила с ним только о своем собственном деле, а между тем она читала в его душе так, как не в состоянии были прочесть те, с которыми он прожил всю свою жизнь.

В гимнастическом зале Джек с обычной добросовестностью проделывал свои упражнения с гирями, но на этот раз они не интересовали его.

Тео, стоя в стороне, широко открытыми, восторженными глазами смотрел на фокусы, которые проделывал его кумир. Когда Джек закинул руки назад, сводя гири за спиной, пуговица на воротнике его гимнастической рубашки оторвалась от сделанного им усилия, а когда он остановился, чтобы отдохнуть, и опустил руки, рубаха соскользнула с его левого плеча.

- Какой странный рубец у тебя на плече, Рэймонд,-- сказал мальчик, стоявший рядом с ним.-- Это обжог?

- Я убью тебя, если ты дотронешься до меня!

Все мальчики остановились и смотрели на него с безмолвным недоумением. Строгий, голос учителя прервал молчание:

- Что ты, Рэймонд, Рэймонд!

Кто-то взял гири из рук Джека. Он покорно отдал их, шатаясь, добрался до ближайшей скамейки и сел. Снова появилось это ужасное головокружение, круги перед глазами и звон в ушах...

Когда урок кончился, учитель гимнастики пошел к д-ру Кроссу и рассказал ему, что случилось. Джек, призванный в кабинет директора, пошел мрачный, хмурый, приготовившись к самому худшему.

- Рэймонд, мой мальчик, мать Мирского сообщила мне, что ты взялся присматривать за её сыном и оберегать его,-- сказал д-р Кросс.;-- Я сказал ей, что мальчик не может быть в лучших руках. Ты уже сделал ему много добра; я только что говорил об этом со "старшинами". Ты славный мальчик, если только будешь немножко сдерживаться. Кстати, если у тебя произойдут какие-нибудь недоразумения с товарищами, никто не будет иметь против того, чтобы вы разрешили их кулаками, по старине, если вы не будете заходить слишком далеко; но лучше не угрожать товарищам гирями; это не по-английски.

- Слушаю, сэр,-- покорно ответил Джек.

В корридоре маленькая ручка обхватила его руку.

Джек остановился, почувствовав в своей руке нежные детские пальчики. Он грубо вырвал руку.

- Что может быть со мной? Все было бы хорошо, если бы меня оставили в покое!

Он оттолкнул Тео и весь день ходил с жестким, сердитым, вызывающим лицом. Но поздно ночью, когда и воспитатели, и школьники крепко спали, он лежал с открытыми глазами, погруженный в свои грустные, безнадежные думы в продолжение долгих часов. Он думал, что привыкает и начинает забывать, но он ошибался; он был так же несчастен, как и раньше. Может быть, так будет всю жизнь и он никогда не привыкнет? Да и зачем? Ведь шрамы не исчезнут, как же он может забыть?

* * *

Прошло довольно много времени, прежде чем смуглое лицо Джека побледнело от безсонных ночей. Он всегда пользовался таким прекрасным здоровьем, что если бы ему случилось заболеть, то он не так скоро показал бы это, как другие мальчики. Но он не был болен; он был просто глубоко несчастен. Недели шли, и он становился все бледнее и угрюмее, в глазах его вернулось снова то выражение, которое было в них в прошлом августе.

- Вы чем-нибудь разстроены?

- Нет, сэр,-- ответил Джек с неподвижными лицом. Доктор нашел его состояние слегка угнетенным и прописал ему возбуждающее средство, которое, однако, пользы не принесло.

- Хотел бы я знать, что с этим мальчиком Рэймонд,-- говорил д-р Кросс учителю математики.-- Не думаете ли вы, что он тоскует?

- Вряд ли, он кажется слишком тупым, чтобы тосковать. А впрочем, кто знает, может быть, он скучает по дому.

Хотя Джек не обнаруживал большого интереса к занятиям, но они наполняли его время и отстраняли то, другое. Но случалось, что даже среди игры в мяч или крокет, сердце его сжималось при одной мысли о том, что наступит ночь. Вечером, когда мальчики собирались в спальнях, Джек бросался на постель с деревянным лицом и угрюмым "спокойной ночи" и лежал, закрыв голову одеялом и стараясь ровно дышать, пока другие раздевались. Ему казалось, что он сойдет с ума при взгляде на гладкия, белые, неизраненные плечи этих счастливых созданий. Они прозвали его "сурком" и шутили, что он всегда первый засыпает и последний просыпается. Когда же свет был потушен, когда смолкал шопот мальчиков, Джек садился на постели и один в темноте боролся с демонами, безсильный справиться с целой оргией ужасных призраков, закрывал рот простыней и учился беззвучно рыдать, чтобы другие не слыхали.

Иногда его самого поражало, что можно быть так разнообразно несчастным, и все-таки не умереть.

Бывали ночи страха, когда фурии, казалось, сидели у его изголовья. Он с вечера засыпал спокойно, как и все, чтобы проснуться от ужасного кошмара, что он снова в Порткэррике; зубы его стучали от страха, холодный пот выступал на лбу, и волосы становились дыбом.

Бывали ночи злобы и бешенства, когда он сжимал кулаки и скрежетал зубами, и ненависть против Божества, кто бы оно ни было, за то, что оно создало мир таким несправедливым, а людей такими несчастными.

Были ночи проклятия и ужаса, когда безобразные фантазии преследовали его, а из темноты, куда бы он ни повернулся, смотрели на него знакомые ему фотографии. Но хуже всего были ночи стыда.

Самой ужасной пыткой для Джека был вид спящих товарищей. Днем он то завидовал им, то презирал их, но ночью он стыдился их. Он сидел на краю своей постели, всматриваясь в длинный ряд спокойных лиц, прислушиваясь к их ровному дыханию. Иногда один из них со вздохом поворачивался, другой закидывал за голову обнаженную руку, и вид этой руки был ударом ножа для молчаливого наблюдателя. Все они казались ему такими презренными, так невыносимо белыми и чистыми; какое право имел он быть среди них? У них не было дурных снов, тайных ужасов; им не надо было скрывать позорных рубцов; их никто не осквернил познанием проклятия человечества... Тогда он бросался на постель, зарывался лицом в подушку и твердил себе, что пора привыкнуть, что прошлого не воротишь; что тело его осквернено навеки, что оно никогда опять не будет чистым...

Пасхальные каникулы были у дверей, и все в школе пришло в радостное волнение. Для Джека перспектива тишины и одиночества казалась то облегчением, то новым ужасом. Вдруг ему пришло в голову, что осталось только четыре месяца до длинных летних каникул, и тогда ему придется вернуться домой. Прежде он как то не думал об этом. Теперь этот новый страх так овладел им, что заглушил все остальные. Страх преследовал его целый день, душил его каждую ночь.-- Четыре месяца!-- повторял он мысленно.-- Четыре месяца!-- Только четыре месяца, чтобы решить, собраться с духом, выработать какой-нибудь план действий. Он должен убежать, утопиться, как нибудь спастись, все равно - как. Если он вернется в Порткэррик, он с ума сойдет!

- Рэймонд,-- сказал Д-р Кросс в последний понедельник перед каникулами,-- ты помнишь, было решено, что ты проведешь здесь пасхальные каникулы? Но теперь я вижу, что это невозможно, по случаю весенняго ремонта; я писал твоему дяде, чтобы он взял тебя домой, и он телеграфировал, что ждет тебя в субботу. Я этому очень рад; я думаю, что тебе принесет большую пользу побегать по полям.

Джек вышел на лужайку для игр с совершенно каменным лицом. Четыре летние месяца исчезли, нужно было сейчас же решить, что делать. Он шел прямо вперед, задумавшись, опустив глаза в землю.

Убежать? Но его могут поймать и насильно отправить домой. Кроме того, убежать, когда нет друзей, у которых можно скрыться, было слишком трудно; надо думать, разсчитывать, устраивать, а он так устал! А между тем, был еще один способ спастись, такой верный и простой, который никому не доставит хлопот.

Он дошел до пруда, лежащого в углубления, в самом конце поля. Глубокая вода казалась такой спокойной и черной, окруженная кустами еще безлистного терновника и сухим прошлогодним камышом. Джек бросил камень в середину пруда и смотрел, пока не разошлись по воде круги; потом влез на дерево, совсем повисшее над прудом, и посмотрел вниз, на воду. Да, это будет совсем легко. Но в ту же минуту его охватил страх смерти. Джек закрыл глаза, чтобы не видеть воду, и обеими руками обхватил ствол дерева.-- Не могу!-- умолял он то неизвестное, что, казалось, стояло сзади него и толкало его в пруд.-- Ах, не могу! Не могу! Не могу!

Кое-как он добрался до твердой земли и открыл глаза. Еслибы у него хватило храбрости только на одну минуту, все было бы кончено теперь; но он трус! Все развращенные существа - трусы; он вспомнил, что где-то читал об этом. У него не хватило храбрости, чтобы утопиться и убежать, значит он должен покориться; трусы всегда покоряются. Он должен вернуться в Порткэррик, снова увидеть дровяной сарай, лицо дяди и лестницу, по которой они вместе поднялись. Его, верно, положат спать в той же комнате, и он должен будет проводить в ней один бесконечные ночи, видеть разсвет и восход солнца, которое напомнит ему его позор, будет освещать то место, где его связывали, как собаку...

Джек протянул обе руки по направлению голоса.

- Я... мне нездоровится.

Д-р Кросс взял его за руку.-- Пойдем домой,-- сказал он,-- тебе лучше лечь.

В дортуаре было так тихо и прохладно. Джек лег на постель, а директор принес ему стакан воды.

- Право, у меня ничего нет, только голова немножко закружилась.-- Д-р Кросс с минуту внимательно смотрел на него.

- Хотелось бы мне знать, может быть, ты чувствовал себя очень одиноким, с тех пор, как уехал из дому? Я помню, когда сам был новичком, не очень-то мне нравилась школа.

Джек стиснул зубы. О, если бы только его оставили в покое! Какое им всем до него дело? Ведь он не пристает к ним. Он готов вынести все, что угодно, лишь бы его оставили в покое.

- В следующий семестр тебе будет легче,-- продолжал м-р Кросс.-- Теперь ты себя еще чувствуешь чужим, но, верно, скоро привыкнешь.

- О, да,-- сказал он,-- я, конечно, привыкну.

Позвонил классный звонок, и Джек поднял голову с подушки. Д-р Кросс ласково уложил его опять.

- Нет, лучше полежи еще немножко и постарайся заснуть.

Наконец, дверь закрылась за ним. Джек поднял свою левую руку и так укусил ее, что слезы показались из-под его опущенных век. Потом он прижал рукой глаза, пока перед ними не заходили огненные круги, которые скрыли другия изображения. Следы зубов белыми полукругами отпечатались на смуглой коже.