Джек Реймонд.
ГЛАВА VIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Джек Реймонд. ГЛАВА VIII. (старая орфография)

VIII.

- Рэймонд!-- кричал Тео, врываясь в класс.-- Мама приехала.

Джек низко опустил голову над алгеброй.

- Перестанешь-ли ты шуметь, поросенок! Разве ты не видишь, что я готовлю уроки?

- Нечего огрызаться на меня, коли ты злишься!-- Тео делал быстрые успехи в английском языке, и необычайная изысканность его речи исчезла вместе с золотистыми локонами.

- Я пришел только сказать, что мама хочет тебя видеть.

- О, чорт возьми!-- произнес Джек, швырнув книгу в ящик.

Он вошел в комнату с деланным выражением лица, равнодушным и скучающим. Глубокие, серьезные глаза Елены остановились на нем с выражением сочувствия.

- Джек,-- сказала она,-- Тео и мне хотелось бы, чтобы вы провели пасхальные каникулы с нами на о-в Уайте. Хотите?

Джек отступил назад, медленно поднял глаза и взглянул на нее. Не стоило играть роль: он мог обмануть кого угодно, но только не ее; она с первого же раза разгадала все его тайны.-- Зачем я вам нужен?

Она улыбнулась.

- Главным образом затем, что мы любим вас.

- Поедем,-- вмешался Тео.-- Ты выучишь меня грести.

- Зачем я вам нужен?-- упрямо повторил Джек.

Он подошел и пристально посмотрел ей в лицо.

Им овладело безумное желание расхохотаться. А вдруг она встретится с его дядей, м-ром Люиттом, или д-ром Дженкинсом, и услышит о том, что случилось прошлым летом? Что если он сам ей разскажет, пусть она тогда выбирает: приглашать ли его, или нет?

Он весь трясся от какого-то ужасного внутренняго веселья при мысли о том, как она схватит своего драгоценного сыночка и убежит. Джек уже знал, что есть вещи, в которых достаточно только обвинить человека, и никто даже слышать не захочет, что он не виноват.

Она подошла к нему и положила руку ему на плечо.

Что же, он ведет себя как подлец, плавает под чужим флагом? Но это спасет его от Порткэррика. А раз он такой презренный трус, что не сумел спастись иначе...

- О, да, я с удовольствием поеду,-- сказал он,-- если только дядя позволит.

"Точно пощечину получил",-- думал он.

Джек был в ежечасном ужасе, что викарий прикажет ему отказаться от приглашения, и найдет нужным объяснить д-ру Кроссу причину отказа. Но м-р Рэймонд не сделал никаких затруднений; он был бы благодарен за всякое предложение, избавляющее его от тлетворного присутствия племянника в Порткэррике. Он успокоил свою совесть, написав мальчику длинное послание, в котором заклинал его не злоупотреблять добротою новых друзей. Джек прочитал письмо, швырнул его в огонь и отправился с Еленой и Тео в Соутгэмптон, с холодным отвращением повторяя про себя: "Этакий подлец! Он верит, что я негодяй, и пускает меня! Да и я не лучше!"

Всю дорогу до Шенклина Джек уверял себя, что следует воспользоваться теми удовольствиями, которые богам угодно было послать ему, и отложить все остальные мысли до конца праздников. В продолжение четырех месяцев он будет в безопасности, и, конечно, может позволить себе повеселиться хотя три недельки. Ведь бывают же другие счастливы целые годы.

Первые дни Джек утомлял всех своей бурной веселостью, но однажды, вернувшись домой с берега моря и войдя в садик, он увидел как Тео, лежа на траве под большим деревом и положив голову на колени матери, читает ей вслух. Одной рукой Елена обнимала сына, а другой приглаживала его локоны.

В эту ночь Джек рыдал до тех пор, пока у него не закружилась голова, пока ему не сделалось дурно.

О, как это несправедливо, несправедливо!

Через неделю приехал новый гость, седой старик, звавший Елену просто по имени, и которого Тео называл "дядя Конрад". Однако, он был не родственник, а просто старинный друг семьи Елены и товарищ её мужа по ссылке. Он поселился в Париже, где скоро стал известным и уважаемым музыкальным критиком. Он строго проэкзаменовал Тео из гармонии, и нашел столько недостатков в его игре на скрипке, что мальчик после экзамена убежаи в сад, где Джек нашел его в слезах.

- Это безсовестно!-- рыдал он.-- Английские учителя просто олухи, они сами ничего не знают! Учитель говорил, что я делаю успехи, а дядя Конрад разбранил меня. Я и смычок держу слишком крепко, и считать не умею, и играю как сапожник!..

- А может, он сам олух,-- попробовал заметить Джек, не зная, как утешить своего приятеля. Но Тео даже подскочил и перестал плакать, ошеломленный такой ересью.

- Джек! Дядя Конрад всегда прав, когда дело идет о музыке. И на этот раз он прав, я сам это знаю: я играл сегодня отвратительно. Я всегда буду только любителем, и никогда, никогда не буду играть, как Иоахим!

Тео снова зарыдал с таким страстным отчаянием, что Джек кинулся на веранду позвать на помощь Елену, так как его усилия успокоить Тео оставались безплодны.

Стекляная дверь в гостиную была отперта, Елена с Конрадом сидели в комнате, серьезно и оживленно разговаривая на родном языке. Джек не понял, что они говорят, но инстинктивно отступил назад, увидев выражение их лиц.

- Елена,-- говорил старик,-- ведь это же призвание! Кто осмелится утверждать, что оно менее свято? Я не хотел настаивать, пока не убедился вполне. В прошлом году я сказал вам, что у ребенка есть способности. Теперь я утверждаю: у него талант.

- Если это его призвание,-- тихо отвечала она,-- он должен следовать ему, больше ничего. Я надеялась...

- Помоги мне, Боже!-- сказала Елена и закрыла лицо руками; Джек тихонько удалился. Из всего он только понял, что она несчастна; но и этот факт заставил его призадуматься; до сих пор, ему никогда не приходило в голову, что кто-нибудь другой, кроме него, может носить в душе затаенное горе.

Перед своим возвращением в Париж, Конрад снова проэкзаменовал Тео, на все лады испытывая его слух. В последний вечер, когда они все сидели в саду, он обратил внимание мальчика на особенности гармонизации пения некоторых птиц.

- Помни, Тео, ты не перестаешь учиться музыке, когда оставляешь скрипку и идешь гулять; каждая птичка может научить тебя чему-нибудь. Моим лучшим учителем был ручной жаворонок.

- Что вы, Конрад!-- сказала Елена.-- Неужели вы держали жаворонка в клетке?

Конрад разсмеялся.

- А потом она жила с вами?-- спросил Тео.

- Нет, она улетела, счастливое маленькое создание.

Джек, казалось, не слушал; он вырезывал ножиком свой вензель на коре толстого дерева, но оставил его недоконченным и вдруг порывисто вскочил со скамейки.

- Пойду взглянуть на кроликов.

Небрежно раскачиваясь, он пошел через лужайку, засунув руки в карманы и резко насвистывая сквозь зубы песенку. В последнее время он вечно насвистывал, но фальшивил немилосердно, потому что у него совсем не было слуху.

- Джек!-- закричал Тео, бросаясь догонять его,-- опять неверно! тут фа диэз.

- Довольно шумный товарищ у Тео. Он, кажется, очень привязан к нему?-- спросил Конрад, когда мальчики удалились.

- Кажется,-- разсеянно отвечала Елена.

Тео прибежал назад.

- Мамочка, Джек ужасно не в духе!

- Неужели?

- Да я хотел идти с ним смотреть кроликов,-- а он сказал, чтобы я убирался к чорту.

- Не выдумывай,-- проговорил Конрад.

Елена с безпокойством встала.

- Куда он пошел?

- В комнаты. Лучше оставить его в покое, мамуся; на него иногда находят припадки мрачности, это было с ним и в школе. Он потом успокоится.

- Покажи дяде Конраду кроликов,-- ответила на это Елена.

Она вошла в дом и поднялась к Джеку. У дверей она остановилась и прислушалась. Из комнаты донесся тот же заглушенный стон, который она иногда слышала по ночам. Она тихонько открыла дверь.

Джек лежал на постели лицом вниз, сжав подушку обеими руками и тихо, сдавленно, не по детски рыдая.

- Джек, что случилось?

Он не вздрогнул, не вскрикнул от неожиданности, только как-то съежился и задрожал, едва переводя дыхание. Потом он поднял голову; глаза его были воспалены, но сухи, на щеках не было слез.

- О, со мной ничего!

Елена села на кровать и обняла его.

- Ты не хочешь сказать мне? Я знаю, ты часто не спишь по ночам; ведь я все слышу из моей комнаты.

- Право, ничего особенного не случилось, благодарю вас. Мне было немножко не по себе, а Тео такой дурень,-- не может оставить человека в покое.

- Я ничем не могу помочь тебе?.. Ведь это ужасно, в твоем возрасте носить тайное горе! Если ты не доверяешь мне, так кому же ты можешь довериться?

- Нечего мне говорить. Это было... давно, прежде чем я поступил в школу.

- В прошлом году, значит? Разве твои родные не знают?

Джек засмеялся.-- Весь Порткэррик знает, вот отчего меня и отдали в школу.

Она крепче прижала его к себе.

- Ты не хочешь сказать мне!

Джек не смотрел на нее и тяжело дышал.

- Спросите Дженкинса, он вам все разскажет,-- глухо проговорил он.

- Кто такой Дженкинс?

- Новый доктор в Порткэррике. Он и д-р Вильямс оба пришли, когда я сломал руку, и он тоже хотел меня обойти, как и вы. Я сказал ему, чтобы он лучше выручил меня, чем причитать, что ему жалко меня; однако, он видно мало жалел, если не захотел помочь.

Елена задумалась на минуту.

- Позволишь ты мне написать д-ру Дженкинсу, попросить его, чтобы он рассказал? Видишь, ты был такой добрый к моему Тео, что я не могу не думать о тебе.

Джек вырвался из её объятий и отошел к окну.

- Ладно,-- сказал он.-- Пишите, если хотите: д-р Дженкинс, Клифф-Коттэдар, Порткэррик.-- Скажите ему, что я позволяю написать вам все, что он знает про меня. Я думаю, вы тогда не будете просить меня дружить с Тео. Ну, да мне все равно.

Джек засунул руки в карманы и пошел вниз, снова громко насвистывая.

Ни он, ни Елена больше не возвращались к этому предмету. Она написала д-ру Дженкинсу, объяснив в чем дело.

В последний день каникул пришло толстое письмо из Порткэррика. Елена быстро опустила его в карман, чтобы Джек не заметил, и после завтрака ушла читать в свою комнату. Д-р Дженкинс подробно описал все, что видел своими глазами и что слышал от викария, учителя и миссис Рэймонд. Письмо кончалось серьезным предостережением против тех опасностей, которым может подвергнуться Тео, благодаря близости с Джеком.

"Как врач, лечивший мальчика,-- прибавлял доктор,-- я делал все усилия приобрести его доверие, но безуспешно. Его характер показался мне угрюмым, упрямым, мстительным и скрытным. Еще раньше, чем открылось это несчастное дело, он, не смотря на свои четырнадцать лет, успел приобрести во всей окрестности крайне дурную репутацию. Я далек от того, чтобы считать, что этот факт может извинить поведение м-ра Рэймонда; я уверен, что именно он виноват во всем случившемся, благодаря своей систематической жестокости, и что нравственная гибель мальчика всецело на его душе. Может быть, я несправедлив к викарию, но я до сих пор сомневаюсь, чтобы он не знал о сломанной руке".

Елена читала и перечитывала письмо; она услала мальчиков на длинную прогулку, желая подумать на свободе. Уже под вечер, когда чай был кончен, а Тео играл на скрипке в столовой, она пошла искать Джека, но его не было в доме. Она вышла на веранду. Удары молотка раздавались из сада; Джек сидел на крыше беседки и чинил ее. Елена несколько времени наблюдала, с каким увлечением он работал, как ловко действовал инструментами. Несомненно, у него были способности к плотничанью.

- Джек!-- позвана она его, наконец.

Он оглянулся.

- Что?

- Поди ко мне на минутку!

- Сейчас,-- сердито пробормотал он, соскакивая на землю одним прыжком. Он взбежал на ступеньки веранды и неуклюже вошел в комнату, с шумом захлопнув стекляную дверь и оставляя на ковре грязные следы.

- В чем дело?

- Присядь на минутку; я хочу поговорить с тобой.

- О,-- сказал Джек, неловко присаживаясь на кончике стула.-- Я думал, вам нужно что-нибудь починить.

Елена молча смотрела на огонь, а Джек качался на стуле, нахмурив брови и барабаня каблуками по ковру.

- Ты помнишь,-- начала она, устремив глаза на красные уголья,-- что ты позволил мне написать д-ру Дженкинсу?

Джек вдруг выпрямился и перестал болтать ногами

- Я написала ему и сегодня утром получила ответ.

Джек тяжело дышал. Она не смотрела на него.

Наступило молчание; слышно было только прерывистое дыхание мальчика.

- Где письмо?

- Здесь, только я не хотела бы, чтобы ты читал его.

Он встал и подошел к ней:-- Дайте мне письмо!

Она молча протянула ему. Джек отошел к окну, сел и начал читать. Елена наблюдала за его лицом; Оно было бледно, приняло страдальческое выражение, морщины собрались вокруг рта, и она вспомнила сказку об оборотнях, постаревших, измученных детях, которым ничем нельзя вернуть юность.

Наконец, Джек положил письмо на стол.

- Ладно,-- сказал он,-- что же дальше?

Елена не ответила. Он, дрожа, подошел на шаг ближе.

- Вы узнали все, что хотели? Я не выспрашивал никого о ваших делах. Дженкинс подлец, что сказал вам.-- Глаза его горели, как раскаленные уголья.-- Ведь я говорил вам: вы уже не захотите, чтобы я возился с вашим ненаглядным любимчиком, побоитесь, как бы я не испортил его. Теперь вы все знаете, знаете, что я лгал, делал всякия мерзости, учил гадостям мальчиков, и за это меня чуть не убили, и очень жаль, что не убили! Вы желаете еще что-нибудь знать?

Елена встала и положила ему руку на плечо.

- Только еще одно, дитя мое: обращался-ли кто-нибудь с тобою по-человечески, поверил-ли кто-нибудь твоему слову, хотя раз в жизни?

Он выскользнул из под её руки и смотрел ей в лицо, весь бледный, задыхаясь.

- Вы думаете..., вы верите?..

- Я даже не требовала твоего слова.

Джек все еще не понимал. Он поднес руку к горлу, и пальцы его дрожали.

- Если я скажу... что я не сознавался, потому что... не в чем сознаваться было... потому что... А если я скажу вам... это все ложь... сначала до конца?

Елена вдруг обняла его.

- Голубчик, и говорить мне нечего. Я сама знаю.

Джек рыдал, беззвучно, без слез, как рыдают взрослые мужчины.

это было немного.

Он говорил спокойно, без слез, но с паузами и долгими молчаниями, так, как ей давно, давно рассказывали там далеко, в Сибири...

Если бы не Сибирь, она, как и д-р Дженкинс, не сумела бы понять. Но она жила среди отчаяния, и глаза её видели много обнаженных ран. Месяц за месяцем ежедневных сношений с преступниками, идиотами, безумными; года, проведенные среди ужасного населения дегенератов, научили ее многому. Для нея болезнь викария не была ужасной новостью, она видела подобных ему во всех видах и стадиях, начиная со страшных детей, хохочущих и радующихся при виде мучений белки, которую они жгут живьем, и кончая убийцами-маньяками, бросающимися в ужасные оргии с окровавленными руками, еще не обсохшими после совершенного убийства.

Разсказ был кончен, и оба некоторое время сидели молча.

В комнате темнело. Елена нежно гладила голову, лежавшую у нея на коленях.

- Скажи мне еще одно, сын мой. Что ты собирался делать, когда вылез из окна? Убежать и поступить на корабль?

- Нет, я хотел дойти только до утеса. Я больше не мог терпеть...

Голос его звучал не по-детски безжизненно и устало.

- А все-таки Дженкинс не прав,-- прибавил он.-- Дядя не знал, что у меня рука сломана; я изо всех сил старался, чтобы он не заметил.

Её рука крепче сжала его руку.-- Почему же?

- Видите-ли, мне не удалось его убить, я раз попробовал, да ничего не вышло. Так я думал: не могу-ли я заставить его убить меня; его тогда повесили бы.

Елена наклонилась и поцеловала мальчика. Сумерки медленно уступали место темноте; потухающие уголья в камине чуть светили.

- А ведь все это такая чепуха,-- вдруг начал Джек и остановился. Елена продолжала обнимать его.

- Что, дорогой?

- Вы ласкаете меня и возитесь со мной, точно я - Тео. Понятно, я забочусь о малыше, стараюсь сделать его человеком и не даю обижать другим, он такой неженка! Но его желание быть моим другом и все такое - чушь и чепуха.

Джек расхохотался. Голос его казался резким и таким старым в темноте.

- Вы?-- сказал он.-- Славная штука!

Он вырвался из её объятий и начал мешать кочергой потухающия головешки.

- Вы думаете, если вы видели тюрьмы и всякие... Что вы знаете? Вы чисты. Ваших родных разстреливали и вешали и все такое, но их не связывали, не...

- Тише! Чьим же сыном тебе быть, как не моим?

* * *

Когда Джек пришел на другое утро угрюмый и неловкий, чтобы проститься с Еленою, она приветствовала его так просто и весело, точно их новые отношения существовали много лет.

- Так, значит, ты будешь проводить здесь все каникулы, если твои родные ничего не будут иметь против. Я съезжу к ним и постараюсь сама уладить дело; может быть они позволят мне усыновить тебя. Что же касается до карманных денег, то ты разделишь их с Тео, а я дам побольше, для обоих. Доходы мои не особенно велики, и нам придется жить очень скромно, пока оба мои сына не выростут и не начнут сами зарабатывать.

Джек угрюмо пробормотал, что "чертовски долго" ждать двадцати одного года. Он боялся разрыдаться, поэтому выражался отрывисто и не особенно изысканно.

- Ты ведь будешь присматривать за Тео? С тех пор, как я осталась одна, я так боюсь за него; у меня никого нет, на кого бы я могла положиться. Он будет музыкантом, а музыканты не всегда могут назваться счастливыми людьми. Но теперь я совсем спокойна, ты У меня есть, а ты любишь певчих птичек. Да хранит тебя Бог, сын мой!

Это было последнее упоминание об истории с дроздом.