Джек Реймонд.
ГЛАВА IX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Джек Реймонд. ГЛАВА IX. (старая орфография)

IX.

Год совершеннолетия Джека был для него годом испытаний. Он вырос и вступал в жизнь; это всегда бывает критическим моментом, а для него этот момент был особенно мучителен.

Он изучал медицину в Лондоне, и особенно наблюдательные из профессоров начинали с интересом следить за его развитием. Когда Джеку случалось увлечься, и он сбрасывал с себя напускную холодность и преувеличенную добросовестность, которая обыкновенно мешала ему работать, он высказывал необычайную для его лет широту взгляда и уверенность мысли. Не один профессор, демонстрируя препараты или производя вскрытие, с удивлением смотрел на него при его вопросах, спрашивая в свою очередь "как вы дошли до этого?"

Но эти вспышки гениальности никогда не помогали ему на экзаменах. В это время он снова становился покорным и глуповатым учеником, каким знал его доктор Кросс. Он был слишком настойчивым и усердным работником, чтобы провалиться, но выдерживал экзамены без всякой славы, только благодаря своему трудолюбию, не выказывая и следов тех исключительных способностей, которые делали его врожденным врачом.

Мечтой его жизни, о чем он, однако, никому не говорил, кроме Елены, было - сделаться знаменитым детским врачом. Он не отдавал себе ясного отчета почему он к этому стремится; но глубоко в его душе, скрытое под кажущимся равнодушием, жило ощущение, что именно в этом его призвание. Он полубезсознательно требовал у богов награды за прошлые страдания. Боги будут справедливы хоть раз и не отвергнут его законного требования. Он покорно принял проклятие, наложенное ими на его детство, не роптал против их воли, не упал без сил при дороге,-- и будет только делом справедливости, если они дадут ему исключительное понимание болезней и страданий детей, исключительное право исцелять и помогать. Если бы д-р Дженкинс умел понять...

Во всех других отношениях детство оставило на нем даже меньше следов, чем опасалась Елена. Оно отразилось только исключительной сдержанностью суждений, серьезным, рано возмужавшим взглядом на жизнь. Но горечи не было в его характере, и если он был несколько старше своих лет, то все-таки казался теперь моложе, чем в 14 лет.

Джек редко, говорил о Молли даже с Еленой, и она часто оплакивала его сдержанность, боясь, что за нею скрывается тайное горе. Но как ни хорошо она умела читать в его душе, на этот раз она ошиблась. Джек выучился не тратить сил на безполезное сокрушение, но сберегать их до тех пор, когда придет время действовать. Спасти сестру было его твердым намерением, а не пустым мечтанием; когда он сам станет на ноги, тогда придет пора протянуть ей руку помощи, а пока он не может этого сделать, он предпочитал, чтобы мысль о безпомощности сестры в руках врага не отвлекала его от дела.

Джек не видел сестру семь лет. Он знал, что ее отдали в школу в Труро, а теперь, в 16 лет, она считалась уже взрослой. "Будущее лето,-- писала тетя Сара в своем рождественском письме,-- она вернется домой и займется благотворительностью; я уже стара и не могу работать, как прежде, а дядя страдает ревматизмом в сырую погоду. Молли пришла фантазия сделаться сиделкой, но дядя решил, что она может быть полезна дома и вдали от искушений, поэтому она больше не говорила о своем желании. Она всегда была хорошей, очень послушной девочкой, и дядя доволен его."

Рождественския письма, одно от тети Сары, другое от самой Молли, были, в продолжение этих семи лет, единственной связью между Джеком и его прежней жизнью, кроме тех формальных отчетов об успехах, которые он посылал викарию, и пространных ответов на них, переполненных мудрыми советами и благочестивыми воззваниями, со вложением скудного чека. Наставления мало трогали Джека; денежная помощь была черной тенью, омрачавшей его юность, тенью, о которой даже Елена не решалась заговаривать, так как не в силах была удалить ее. Только однажды, на Пасхе,-- Джеку в то время минуло уже 16 лет,-- выражение его лица, когда он отдавал ей чек, заставило ее нарушить молчание. Она протянула свою тонкую руку и погладила его по щеке.

- Дорогой мой, ты не увидишь его, пока не станешь совсем взрослым человеком.

- Но я должен есть его хлеб,-- ответил он медленно, задумчиво.-- Бездомные собаки на улице счастливее меня: оне не знают, кто бросает им объедки.

* * *

Когда Джек вернулся в школу, Елена, не смотря на свое слабое здоровье, снова решилась на утомительную поездку в Порткэррик, и повторила не имевшую в первый раз успеха, просьбу, чтобы викарий разрешил ей усыновить мальчика.

- Я в состоянии содержать его, пока он не встанет на ноги,-- говорила она,-- и это уничтожило бы много осложнений. Раз вы позволяете ему жить со мной, зачем вы платите за его ученье? Будет только справедливо, чтобы я, пользующаяся всей его привязанностью, приняла на себя и расходы. Это слишком ничтожная плата за ту пользу, которую он принес моему собственному сыну. И сам мальчик чувствовал бы себя счастливее.

Только крепко сжатые губы викария показывали, что Елена оскорбила его, лицо же оставалось неподвижно.

- Дело не в счастии Джека, а в справедливости или несправедливсти,-- ответил он.-- Сын моего покойного брата имеет право на то, чтобы я одевал, кормил его дал бы ему приличное христианское воспитание, и я не сброшу с себя своих обязанностей. Довольно того, что я согласился отступиться от него, дозволил посторонним занять то место, которое, перед лицом божиим, принадлежит мне и моей жене. Что мальчик оказался недостойным, что он заплатил мне злобой и ненавистью - к делу не относится. Мой долг - заботиться о нем.

Елена покорилась; настаивая дольше, она рисковала разбудить в викарии враждебные чувства, а если бы он захотел взять мальчика домой, она не имела бы права бороться.

- Я снова пыталась, дитя мое,-- сказала Елена Джеку в свое ближайшее посещение школы,-- и меня снова постигла неудача. Придется тебе потерпеть.

Взглянув, Елена увидела складку, появившуюся вокруг его рта, и была поражена этим сходством с викарием. В голосе его тоже звучали дядины ноты, когда он ответил:

- Очень жаль, что вы ездили так далеко по пустякам. Если бы вы спросили меня, я бы вперед мог сказать, что не стоит.

В день своего совершеннолетия Джек получил от дяди приглашение приехать в Порткэррик, чтобы познакомиться с положением оставленного капитаном Рэймондом, маленького состояния, которым управлял викарий. "Я сохранил его неприкосновенным для тебя и для твоей сестры,-- писал викарий,-- и для этого принял на свой счет все расходы по вашему воспитанию. Так как вы мои ближайшие родственники, то наследуете и то немногое, что я имею; поэтому тебе необходимо знать, как помещен капитал, Я предполагаю также, что тебе приятно будет, после стольких лет, свидеться с сестрой".

Джек ответил холодно, но вежливо, отклонив приглашение.

"Прошу вас восполнить из моей части все, что вы издержали на мое воспитание, если же еще что-нибудь останется, то сохраните для моей сестры. Я постараюсь вернуть и то, что она стоила вам. Что же касается тех денег, которые вы желаете оставить мне, я не нуждаюсь в них".

Письмо кончалось коротким: "Преданный вам и т. д".

и знал, что ничто, кроме серьезной болезни, не могло удержать ее дома, когда его ждут. Подойдя к котеджу, Джек вдруг остановился, дыханье замерло в его груди: длинная ветка жасмина, оторванная от стены ночной бурей, валялась на ступеньках лестницы; на клумбах полегли пунсовые гвоздики,-- любимые цветы Елены, которая ухаживала за ними, как за детьми.

Прислуга сказала Джеку, что барыня лежит в гостиной на диване. Ей все эти дни нездоровилось, но она настояла на том, чтобы встать сегодня, потому что он должен был приехать. Тихонько войдя в комнату, Джек нашел ее спящей и неподвижно стоял, глядя на нее. Морщины вокруг его рта стали еще резче: она переменилась больше, чем он боялся.

Когда Елена проснулась, Джек поцеловал ее без видимых признаков волнения и заговорил о посторонних вещах.

Она украдкой присматривалась к нему и видела, что он все понял. "Он сам врач и должен знать,-- подумала она,-- с Тео будет другое дело".

- Когда приедет Тео?-- спросил Джек, точно читая её мысли.

- На будущей неделе. Каникулы в консерватории начнутся в субботу, а он еще должен остановиться в Париже. Конрад хочет, чтобы Сен-Санс прослушал его.

Тео учился в Берлине у Иоахима. Осенью он должен был в первый раз выступить публично, и от него ожидали очень многого.

- Я очень рада, что ты побудешь со мной один несколько дней до его приезда,-- продолжала Елена,-- есть много вопросов, о которых я хотела поговорить с тобой.

- О Тео?

- Главным образом, да. Он не такой... взрослый, как ты, мой дорогой; может быть это потому, что он - гений, а гении всегда остаются детьми. Тебе придется быть взрослым за него и за себя, когда...

Она прервала свою речь; незачем было кончать, она видела, что Джек понял. Он молча сидел с минуту, потом посмотрел на нее и заставил себя улыбнуться.

- Да, ему будет тяжело. Однако, надо кому нибудь быть гением, чтобы мы, остальные, могли наслаждаться музыкой. Хорошо, что судьба не наградила меня талантом, при таком положении вещей.

Елена тихонько засмеялась и взяла его руку.

- Это было бы меньшим проклятием? Однако, эти проклятия стали благословением для старухи, которая любит тебя, мой верный и почтенный советник. Придет время, когда молодая женщина полюбит тебя, и ты сам с нею станешь молод. Я бы хотела видеть тебя молодым, хоть на пять минут.

- Совсем не нужно, раз у нас есть Тео. Он не только молод, он вечно будет юн.

- Бедный Тео!-- Она вздохнула, а Джек, вместо ответа, поцеловал её руку.

- Мама,-- сказал он, стараясь не смотреть ей в глаза,-- ты что-то обещала мне прошлый месяц?

- Да, дорогой, и сдержала обещание.

Он вздрогнул и взглянул на нее.

- Ты ездила в Лондон и... не сказала мне?

- Конечно, нет. Случайно один из специалистов, о которых ты упоминал, приехал на прошлой неделе в Вентнор; я и подумала, что лучше уж сделаю это дело, достала рекомендацию и...

- Кто такой?

- Профессор Брукс. Не стоило писать тебе об этом, потому что ты должен был и так приехать.

- Да, это рак.

Послышался странный звук, точно кто захлебнулся, потом настала тишина. Джек сидел молча, неподвижно глядя перед собой, как каменное изваяние.

- Неужели ты так поражен, дорогой? Я давно думала об этом и мне казалось... мне казалось, что ты... догадываешься.

Он медленно поднял глаза, бледный, как полотно.

- Я подозревал, но другое дело - знать. Он думает?..

- Он хочет повидать тебя. Я сказала ему, что ты приедешь, и он назначил завтра. Он отказался сообщить мне какие-нибудь подробности; даже самый факт не отрицал лишь потому, что видел, как я сама уверена в этом.-- Снова наступило молчание. Когда Елена опять заговорила, голос её был еще тише и слегка дрожал.

- Я хочу сказать тебе одну вещь, и ты должен помнить ее всю жизнь. Сам того не зная, ты был мне утешением в тяжелом горе. Удел каждой матери - создавать в своем воображении такого сына, о каком она мечтала, и когда уже состарится - увидеть, что сын не похож на её мечту; может быть, он и лучше, но не такой, как она мечтала. Я не имею права упрекать судьбу, что она наделила моего сына артистическим талантом и ограниченностью, которая часто идет об руку с талантом. Может быть, он для меня еще дороже, потому что его натура так странна и чужда моей. Но ты, в ком нет ни капли моей крови, был другим моим сыном, сыном моих тайных надежд, и я спокойнее иду навстречу смерти, потому что я вижу осуществление моих желаний, вижу сына, на которого могу положиться.

Вместо ответа, Джек опустился перед ней на колени и прижался лицом к её груди.

- Я могу положиться на тебя,-- она еще раз повторила эти слова:-- Я могу положиться на тебя, доверить тебе Тео. Если бы у меня не было тебя, я должна бы умереть и - подумай только!-- оставить его одного...

Джек внезапно поднял голову, и она увидела, как он бледен.

- А разве ты не оставишь меня одного? Тео - у Тео буду я; а кто будет у меня? Кто на свете есть у меня, кроме тебя? Какая была твоя жизнь? А теперь, когда я мог бы доставить тебе счастье и покой... Это несправедливо! Несправедливо! Ах, ради Бога не будем говорить!

Он вырвал свою руку из руки Елены и поспешно вышел.

Елена слышала, как хлопнула выходная дверь, как поспешные шаги раздались по дорожке сада; потом все стало тихо, и она, задыхаясь, откинулась на подушки.

Взрыв скорби Джека заставил её сердце забиться от страха: это было так не свойственно ему.

А Джек лежал в это время на земле, под деревом, уткнувшись лицом в траву. Наконец, он встал и, походив взад и вперед по саду, вошел на веранду с обычным видом.

- Мама,-- сказал он,-- я подвяжу жасмин, а потом и велю Элизе дать чай и помочь тебе лечь в постель. Ты не должна утомляться.

На следующий день Джек пошел к Бруксу и с неподвижным лицом выслушал приговор.

Больная, по словам профессора, могла еще прожить год и даже больше, или только несколько месяцев. Нельзя сказать определенно, когда имеешь дело с внутренним раком.

Он не советует операции; она может продолжить жизнь, но лишь на несколько месяцев; милосерднее ничего не делать.

- Если бы это была моя мать,-- осторожно сказал профессор,-- я бы не хотел операции.

Голос Джека был тверд и не дрожал, когда он спросил:

- Вы думаете, что она не будет слишком страдать?

- Это зависит... Может быть, не очень, если болезнь пойдет быстро; но рак всегда останется раком, и возможно что...

Он остановился с чувством глубокого изумления при виде безучастного лица Джека.

- Что это - безчувственность или самообладание?-- подумал он. Но тут он заметил мелкия капли пота, выступившия на лбу Джека. "Бедный мальчик"!

На следующей неделе явился Тео, сияющий, как воплощенный солнечный луч, существо, незнакомое с горем и смертью. Елена написала ему в Париж, что была больна и еще недостаточно окрепла, чтобы выходить; поэтому он был подготовлен к тому, что его встретил на станции только Джек, и что он нашел мать лежащею на диване. Он влетел с сияющим лицом, в ореоле золотистых локонов, со скрипкой в руках, бросился перед Еленой на колени, горячо обнимал и целовал ее, усыпая диван привезенными подарками.

- Как ты смеешь, мамочка, хворать, когда мы уезжаем? Разве для того, чтобы доставить Джеку случай проявить свое искусство? Но это уж слишком далеко распространять материнскую предусмотрительность! А как ты похудела! Однако, торопись выздоравливать, пока еще стоит хорошая погода; ведь мы должны покатать тебя на лодке. Постой-ка, у меня там есть что-то, что сразу вылечит тебя одним своим видом!

- Видели-ли вы когда нибудь такую красоту? Я был проездом в Гавре; там украшают лилиями статуи мадонны в церквах, и крестьянки продают их на рынке. А я скупил их все для моей собственной мадонны.

- И вез их все время? Вместе со скрипкой?

- Что же, мамуся, ведь ангелы в небе носят лилии и музыкальные инструменты? Чем же я хуже? Море сегодня было точно небо, белые чайки летали, как серафимы, а блестящия рыбы веселились, как души праведников после смерти. Джек, что ты какой мрачный? Слишком много мертвецов резал, а?

Джек стоял у окна, смотрел на цветущий сад и удивлялся, как много может вынести человек. Он повернул к Тео свое окаменелое лицо:

- А не лучше-ли поставить лилии в воду?

- Да, только придется поставить их, должно быть, в ванну.

- Мамуся, да ты просто красавица! Тебе всегда надо лежать так, засыпанной лилиями.

Когда он наклонился и стал собирать цветы, Елена обвила его руками, притянула к себе и прижалась щекой к его щеке.

А Джек, чужой, смотрел на них без горечи, без зависти, но с болью в сердце. Он привык к этому много лет тому назад, но чувствовал каждый раз боль. Это было неизбежно, и он должен был покориться и страдать молча. В конце концов, его безграничная преданность доставляла ей меньше радости, чем одно прикосновение этого жизнерадостного создания; однако, она и его любила так сильно, как только могла любить того, кто был не Тео, и в чьих жилах текла не польская кровь.

- Она видит в нем родину,-- думал он,-- а ему до родины столько же дела, как мне до Эльдорадо.

Тео убежал со смехом, с руками, полными лилий, неся на плечах мурлыкающого черненького котика, с головы до хвоста осыпанного их золотою пылию.

Дверь закрылась за ним, и свет потух в глазах Елены.

Джек поправил подушку под её головой, нагнулся и стал собирать разсыпанные по полу лепестки лилий.

- Позволь мне сказать ему, мама; это меньше поразит его от меня, да и Брукс запретил тебе волноваться.

На лице Елены выразилась борьба.

много значит! Сейчас нет надобности торопиться; я... я пока еще не часто страдаю, а он опять уедет в Германию в сентябре; до тех пор он сам догадается...

Джек наклонился над ней и крепко поцеловал ее.

- Как хочешь, мама. Пусть это будет наша тайна, твоя и моя.