Жанлис Мадлен Фелисите: Свидание с Вольтером
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Жанлис Мадлен Фелисите: Свидание с Вольтером

Жанлис Мадлен Фелисите

Свиданiе Госпожи Жанлисъ съ Вольтеромъ

(Разумеется, что это свиданiе было очень давно; но описанiе его напечатано въ нынешнемъ году Французской Библiотеки. Нетъ нужды замечать, какъ оно любопытно… Госпожа Жанлисъ еще въ молодыхъ летахъ бросила перчатку великой тени фернейскаго мудреца и сражается доныне съ его славою. Не мудрено, что онъ является здесь не въ светлыхъ лучахъ, а въ некоторомъ затменiи!)

…. мне пришло на мысль все, что разсказываютъ о людяхъ, которые въ первый разъ бываютъ въ Фернее. Обычай требуетъ, чтобы они - особливо же молодыя женщины - приходили въ восторгъ, бледнели, и даже падали въ обморокъ, видя Господина Вольтера; надобно броситься къ нему въ объятiя, искать словъ и не находить ихъ, плакать, быть въ замешательстве, въ изступленiи, живейшей страсти… Таковъ законъ для фернейскихъ представленiй! Г. Вольтеръ привыкъ къ этому; скромность и самая почтительная вежливость должны казаться ему наглою грубостiю или безсмыслiемъ; а я отъ природы застенчива и холодна съ людьми незнакомыми, никогда не могу хвалить въ глаза техъ, съ которыми не имею дружеской, короткой связи; мне кажется, что хвала бываетъ въ такомъ случае похожа на лесть, противна нежному вкусу и даже оскорбительна. Однакожь я решилась - естьли не восхищаться, естьли не плакать, то по крайней мере не быть отменно странною и смешною; решилась вытти изъ своего обыкновеннаго характера простоты, скромности и молчаливости.

Я выехала изъ Женевы въ такое время, по своему разсчету, чтобы прiехать въ Ферней къ самому обеду; но часы мои ушли впередъ и, къ сожаленiю, обманули меня. Всего безразсуднее и грубее прiезжать рано къ обеду техъ людей, которые умеютъ заниматься и пользоваться утромъ. Я верно стоила Господину Вольтеру одной или двухъ страницъ; но утешаюсь мыслiю, что помешала ему только шутишь надъ Религiею или писать неблагопристойности: потому что онъ уже не сочиняетъ трагедiй. Желая искренно понравишься славному человеку, который согласился принять меня, я нарядилась и была вся въ цветахъ и въ перьяхъ; горестное предчувствiе говорило мне, что не могу ничемъ инымъ полюбиться! Дорогого старалась уверять себя въ величiи Вольтерова таланта; повторяла въ мысляхъ стихи изъ Ганрiады и трагедiй его; однакожь чувствовала, что естьли бы онъ и не унизилъ дарованiй своихъ множествомъ вредныхъ сочиненiй, а писалъ единственно великое и безсмертное, то и въ семъ случае, видя старца фернейскаго, могла бы только удивляться ему въ безмолвiи. Не чудно изъявлять пламенную ревность ко славе Героя, избавителя отечества; потому что всякой, безъ дальняго ума, можетъ ценить такiя дела, и благодарность оправдываетъ живое изъявленiе усердiя; но объявляя себя страстнымъ обожателемъ Автора, человекъ берется судить его талантъ, долженъ говорить ему объ сочиненiяхъ, разсуждать, умничать: а какъ все это неприлично въ молодости, особливо для женщины!… Со мною былъ Немецъ, Г. Оттъ, который возвращается изъ Италiи; онъ знающъ въ живописи, а мало разумеетъ въ Литтературе, худо говоритъ по-французски и не читалъ ни строки Вольтеровой; но, слыша объ его славе, пылаетъ восторгами и былъ вне себя, приближаясь къ Фернею: Я завидовала его чувствительности и хотела бы занять ее. Мы проехали мимо церкви, и видели на вратахъ надпись: Вольтеръ соорудилъ сей храмъ Богу! Эта надпись есть или ужасная насмешка или странная несообразность съ философiею хозяина. Наконецъ подъезжаемъ къ дому, и выходимъ изъ кареты. Господинъ Оттъ вне себя отъ радости. Въ первой, не очень светлой комнате онъ видитъ картину и кричитъ: ахъ! это Корреджiо! Мы подходимъ ближе, и глазамъ нашимъ представляется славная картина Корреджiева. Г. Оттъ въ изумленiи: какъ можно поставить такую драгоценность въ передней комнате!… Входимъ въ залу: нетъ ни одной души!… Между темъ я приметила въ доме то безпокойство, которое обыкновенно, бываетъ следствiемъ неожидаемаго и непрiятнаго посещенiя. Лакеи казались изумленными; колокольчики звенели; люди бегали; затворяли, отворяли двери…. Я взглянула на стенные часы въ зале, и съ горестiю увидела, что ошиблась, пятидесятью минутами: это увеличило мою неловкость. Г. Оттъ приметилъ на другой стороне залы большую картину. Богатыя рамы и честь украшать Гостиную комнату заставили насъ думать, что она драгоценна. Бежимъ и видимъ съ изумленiемъ - совершенную трактирную вывеску, гадкую живопись, представляющую Господина Вольтера, какъ святаго, въ лучахъ славы, окруженнаго семействомъ Каласа и попирающаго ногами своихъ непрiятелей: Фрерона, Помпиньяна и другихъ, которые раззеваютъ широкiе рты и страшнымъ образомъ кривляются. Г. Оттъ досадовалъ на дурную живопись, а я на дурную мысль. Какъ можно поставить это въ зале? сказала я. А Корреджiо въ лакейской? примолвилъ Г. Оттъ. - Сiя картина выдумана и написана Женевскимъ маляромъ, который подарилъ ее Г. Вольтеру; но странно, что хозяинъ, имея вкусъ, могъ выставить на показъ такую глупость. - Наконецъ двери отворяются; выходятъ Госпожа Денисъ и Сен-Ж*, и сказываютъ мне, что Г. Вольтеръ скоро будетъ. Госпожа Сен-Ж*, очень любезная, поселилась на все лето въ Фернее. Она называетъ Г. Вольтера: мой философъ; а онъ ее: моя бабочка. На шее у нее висела золотая медаль, которую я сочла знакомъ Орденскимъ; но вышло, что это награда за искусство стрелять, полученная ею отъ фернейскаго Генерала. Такое искусство очень важно для женщины! Она предложила мне итти въ садъ: на что я съ радостiю согласилась, чувствуя себя въ такомъ холодномъ расположенiи, что мне страшно было увидеть хозяина. Госпожа Сен-Ж* привела меня на террассу, откуда видны горы и озеро, но где, къ нещастью вкуса, сделали крытую алею. Чтобы наслаждаться симъ великолепнымъ зрелищемъ, надобно смотреть сквозь маленькiя отверстiя, въ которыя не могла пройдти голова моя. Сверхъ того крытая алея такъ низка, что я безпрестанно зацеплялась за ветви своими перьями; а нагибаясь, всякую минуту наступала себе на платье; спотыкалась, драла юбки свои, и не могла со вниманiемъ слушать Госпожи Сен-Ж*, которая, будучи мала ростомъ и одета легко, по-деревенски, шла свободно и говорила очень прiятно. Я спросила у нее въ шутку, не осердился ли на меня Г. Вольтеръ за то, что въ заглавiи письма моего было поставлено Août, а не Auguste ^[1]? "Нетъ, отвечала она: однакожь онъ заметилъ, что вы пишете не его орфографiей ^[2]" - Наконецъ намъ сказали, что Г. Вольтеръ въ зале. Я такъ устала и была въ такомъ замешательстве, что хотела бы лететь назадъ въ Женевскiй трактиръ свой…. Госпожа Сен-Ж*, судя обо мне по своимъ чувствамъ, схватила меня за руку и потащила въ домъ. Заглянувъ въ зеркало, я къ великой горести увидела волосы свои измятые, перья изломанныя, и готова была - заплакать; остановилась, оправила уборъ свой, вооружилась твердостiю и пошла. Входимъ въ залу - и Г. Вольтеръ стоитъ передо мною!… Госпожа Сен-Ж* велела мне поцеловаться съ нимъ, сказавъ съ любезною шуткою: онъ не разсердится! Я подошла съ важностiю и съ видомъ почтенiя, которое должно иметь къ великимъ талантамъ и къ старости. Г. Вольтеръ поцеловалъ мою руку… Не знаю, отъ чего эта обыкновенная ласка или, просто, учтивость тронула меня; но мне лестно было дать руку Господину Вольтеру, и я сама поцеловала его отъ добраго сердца, сохранивъ однакожь видъ холодной скромности. Надобно было представить ему Господина Отта, которой съ восторгомъ услышалъ имя свое, сказанное великому философу, и выхвативъ изъ кармана две картинки, написанныя имъ въ Риме, поднесъ ихъ нашему хозяину. Къ нещастью, на одной изъ сихъ картинокъ былъ изображенъ Іисусъ младенцемъ: это служило поводомъ для Господина Вольтера изъявить свое неверiе грубымъ образомъ и ни мало не остроумно. Согласно ли съ правилами гостепрiимства и даже благопристойности шутить надъ святынею въ присутствiи молодой женщины, которая не выдавала себя за вольнодумку, и которую онъ въ первый разъ виделъ у себя въ доме?.. Я съ досадою оборотилась къ Госпоже Денисъ, чтобы не слушать дяди ея. Онъ переменилъ матерiю, начавъ говоришь объ Италiи и художествахъ, такъ, какъ объ нихъ пишетъ, безъ вкуса и знанiй. Я сказала словъ десять, изъявляя, что несогласна съ нимъ. Ни прежде, ни после обеда не упоминалось о Литтературе: Господинъ Вольтеръ конечно думалъ, что такой разговоръ не могъ быть занимателенъ для женщины, которая не показывала желанiя блистать умомъ. Однакожь онъ былъ учтивъ въ отношенiи ко мне.

Сели за столъ, и Г. Вольтеръ во время обеда ни мало не старался быть любезнымъ: онъ безпрестанно сердился на людей своихъ и кричалъ такъ громко, что я несколько разъ вздрагивала; зала очень звонка и голосъ его раздавался въ ней какъ сильной громъ. Меня предуведомили объ этой странности, столь необыкновенной въ хорошихъ домахъ; она есть ничто иное, какъ дурная привычка, и люди его ни мало не боялись такого ужаснаго крика. После обеда, зная, что я люблю музыку, Г. Вольтеръ заставилъ племянницу свою играть на клавесине. Игра ея напоминаетъ векъ Лудовика XIV, и притомъ не съ блестящей стороны. Въ ту минуту, какъ она закрыла ноты, вбежала въ комнату прекрасная девочка летъ осьми и бросилась на шею къ Г. Вольтеру, называя его папенькою; онъ; принялъ ласки ея съ любезною нежностiю, и видя удовольствiе, написанное на моемъ лице, сказалъ мне, что эта девочка есть дочь Корнелевой внуки, выданной имъ за мужъ. Какъ бы трогательна была для меня эта минута, естьли бы я не вспомнила его примечанiй на великаго Корнеля, столь жестокихъ и несправедливыхъ отъ зависти!… Въ Фернее ежеминутно возбуждаются въ душе несогласныя чувства, и противныя воспоминанiя безпрестанно охлаждаютъ удивленiе.

и все его благодетельныя заведенiя. Тамъ онъ долженъ быть славнее, нежели въ своихъ книгахъ: везде видны умъ съ благотворительностiю, и трудно вообразить, чтобы рука, написавшая столько ложнаго, насмешливаго и злаго, могла сделать такъ много добраго и великодушнаго. Онъ показываетъ эту деревню всемъ гостямъ, но съ любезною прiятностiю; говоритъ о деле своемъ съ великимъ простодушiемъ, разсказываетъ все подробно, но безъ малейшаго тщеславiя, и я не знаю въ семъ подобнаго ему человека. Возвратясь, мы говорили съ удовольствiемъ и съ живостiю о томъ, что видели. Я просидела до самой ночи. Г. Вольтеръ уговаривалъ меня остаться у него еще на день; но мне хотелось возвратиться въ Женеву.

нечто кроткое и милое. Душа Заиры совершенно видна въ глазахъ его: жаль, что улыбка и смехъ, хитрые и коварные, изменяютъ въ немъ это любезное выраженiе чувствительности! Онъ имеетъ видъ дряхлости, и кажется еще старее отъ готической одежды своей. Голосъ у него дикъ и проницателенъ; онъ же всегда кричитъ, хотя и не глухъ. Когда нетъ речи о Религiи и непрiятеляхъ его, то Вольтеръ говоритъ просто, безъ всякой надменности, и следственно (имея такой великой умъ) бываетъ очень любезенъ. Мне показалось только что ему несносно противоречiе; какъ скоро съ нимъ не согласишься, онъ начинаетъ досадовать. Нетъ сомненiя, что Г. Вольтеръ забылъ светскiя обыкновенiя, которыя прежде были ему столь известны. И мудрено ли? къ нему ездятъ люди единственно для того, чтобы осыпать его похвалами; все, что скажетъ, есть законъ и свято; все лежитъ у ногъ его, и самыя излишности, безразсудныя и смешныя, кажуся ему теперь обыкновенными знаками уваженiя. Самые Короли не бывали никогда предметомъ такого чрезмернаго ласкательства. Глубокое почтенiе не дозволяетъ входить съ ними въ разговоръ; ихъ присутствiе велитъ молчать, и лесть при Дворе обязана быть скромною, обнаруживаясь единственно тонкимъ образомъ. Въ Фернее я видела ее безъ всякаго покрова и во всей грубости; кому она въ семъ виде можетъ нравиться отъ привычки, у того вкусъ долженъ непременно испортиться. Вотъ отъ чего самолюбiе Господина Вольтера столь раздражительно и малейшая критика такъ жестоко, оскорбляетъ его! Не давно онъ былъ крайне огорченъ въ душе своей. Императору надлежало ехать мимо Фернея. Г. Вольтеръ, надеясь угостить знаменитаго путешественника, приготовилъ стихи и спектакль; къ нещастью, все это знали. Императоръ проехалъ, не велевъ ему сказать ни слова. Приближаясь къ Фернею, одинъ изъ его сопутниковъ спросилъ, увидится ли онъ съ Вольтеромъ? Нетъ, отвечалъ сей Монархъ: я его знаю - слово колкое и благоразумное! Оно доказываетъ, что Іосифъ умеетъ по книгамъ судить о Писателяхъ.

1810

1

Такъ Вольтеръ писалъ имя Августа месяца.

2

Онъ ввелъ новое правописанiе.