Накануне Мартинова дня.
Часть I.
Глава IV. Новая Госпожа в Анвике.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Накануне Мартинова дня. Часть I. Глава IV. Новая Госпожа в Анвике. (старая орфография)

IV. Новая Госпожа в Анвике.

Траурные одежды, некоторое время господствовавшия в Анвик-Галле, были прибраны во время свадебного путешествия {В высших слоях английского общества обыкновенно в день свадьбы уезжают из дому и проводят медовый месяц в путешествии.} его владельца, и служители явилась в более ярких цветах. Серое мероносовое платье маленького Вени было заменено ярко-красным, вместо черного пояса и черных нарукавных бантиков явились белые. Веня был теперь четырнадцати-месячным крепким мальчиком, на столько развившемся, что он уже мог ходить по комнате и делать разного рода проказы.

Второй брак и новая госпожа, вдруг введенная в установившееся хозяйство дома, редко бывают приятны его служителям. Это особенно верно относительно женской прислуги. Какая бы ни была этому причина, и откуда бы ни происходили чувства раждающияся при этом в ревнивом человеческом сердце, несомненно то, что второй брак господина редко нравится служителям, а новая хозяйка редко пользуется их любовью. Так было и в Анвик-Галле. Экономка Триттон, жившая в семействе мисс Карльтон прежде чем она сделалась мистрис Сент-Джон и переехавшая в Анвик-Галл тотчас после её свадьбы, естественно, смотрела на её преемницу отчасти как на похитительницу. Гонория разделяла это чувство: горячо привязанная к своему питомцу, который был доверен ей, имея его в своем полном распоряжении, она не могла оставаться равнодушною, предвидя новую мать для мальчика и госпожу для себя. Но как Триттон, так и Гонория были добросовестные и добрые женщины и, без сомнения, это чувство угасло бы в них скоро, еслиб обстоятельства не раздули его.

Мистрис Дарлинг была не совсем благоразумна: её намерения, несомненно, были добрые, но не таков был образ её действий. С первого дня, последовавшого за свадьбой, когда мистер и мистрис Сент-Джон уехали в путешествие, мистрис Дарлинг начала являться в Анвик-Галле. Радея о комфорте Шарлотты, как она никогда на о чем в своей жизни не радела, она сделала ошибку, вмешиваясь в домашния распоряжения прежде чем Шарлотта вступила в свое будущее жилище. Она бродила во дому как привидение, заглядывая туда и сюда; разставляла в комнатах мебель; находила ошибки в том, что делала прислуга старавшаяся угодить ей по мере своих сил; наконец, сменила прислугу по произволу. Она переставляла кровати, свидетельствовала белье, дошла даже до того, что изменила два или три домашния распорядка, перевела Веню и Гонорию из их прежней детской в другую; одно приказывала, другое отменяла. Все это можно было бы перенесть от мистрис Дарлинг, и было бы перенесено; но служители не могли и не хотела переносить её второго издания, горничной Принс. Обыкновенно Принс являлась в Анвик-Галле вместе с своею госпожой, одну или две ночи даже спала там; досаждающия приказания мистрис Дарлинг часто передавались через Принс; а Принс, столько же не разсудительная как и её госпожа, принимала на себя надменную важность (которая в действительности была свойственна её врожденным манерам), чрезвычайно неприятную для домашних мистера Сент-Джона, несколько избалованных, но в высшей степени почтительных.

Это была несчастная ошибка: она, может-статься, составила небольшое начальное звено будущей тяжелой цепи. Мистрис Дарлинг должна была бы выждать пока дочь её приедет в дом; тогда она могла бы лично сказать ей об этих переменах, если считала их нужными, а предоставить их исполнение собственной воде Шарлотты. Каким образом мистрис Дарлинг, женщина вообще ловкая, умная и обходительная, могла впасть в эту ошибку, остается загадкой. Она побудила прислугу смотреть на нее как на пронырливую, мелочную, резкую женщину, вмешивающуюся самым безосновательным образом в то, что до нея не относится. В действительности, она совсем была не такова, и все это произошло от её чрезмерного радения о комфорте Шарлотты.

Все, говорю я, можно было бы перенесть со стороны мистрис Дарлинг; но когда эта несчастная Принс явилась, вся досада обратилась на нее. Принс приказывала со слов своей госпожи; но отдавала приказания не как от своей госпожи, а как от самой себя, а её прикрытый, холодный, повелительный тон раздражал девушек в Анвик-Галле чуть не до явного возстания. Последствия такого настроения была печальны: она породила предубеждение служанок против их новой госпожи, которую никто из них, кроме Гонории, не видал до сих пор. Это предубеждение мистрис Сент-Джон, может-статься, могла бы еще устранить; но чувство ненависти к Мери Принс ничто не могло устранить, как бы долго Анвик-Галл и даже мир ни просуществовали. Вообще, что бы ни было с приездом новой госпожи, а теперь постоянные посещения мистрис Дарлинг и ненависть к Принс держали Анвик-Галл в состоянии внутренняго волнения.

Среди всего этого наступал день возвращения мистера Сент-Джона и его новобрачной. После полудня маленький Веня, разряженный как конфетка, в коротеньком красном камзоле с белыми лентами, ибо приезд ожидался с часу на час, играл в детской и катал лошадку. Гонория, в новом чепце с белою атласною отделкой, сидела тут же и разговаривала с одною из девушек, пришедшею поболтать с ней.

Здесь кстати заметить как были расположены детския комнаты. Оне находились на стороне дома обращенной к востоку. Спальня мистера Карльтона была в конце и смотрела с фасада дома в парк, составляя как бы угол на этой стороне дома: эта комната нам уже знакома: - в ней умирал кто-то. Его комната сообщалась с двумя другими по одной с каждой стороны; одна из них, обращенная к фасаду, была его уборной; а другая смотревшая со стороны дома, называлась уборною покойной мистрис Сент-Джон. Все эти три комнаты отворялись также в галлерею. Последняя была обращена в детскую для Вени, а из нея-то мистрис Дарлинг перевела его в соседнюю комнату почти совершенно отдельную. Здесь теперь помещалась Гонория, и Веня; а за ней, по ею сторону дома, была еще комната, где Гонория, и Веня спали. Комната следующая за этой, обращенная на север, в задней части дома, занята была мистрис Триттон. Корридор, куда растворялись двери этих детских, был узок и не походил на широкую прекрасную переднюю галлерею, которая, мимоходом сказать, была устлана богатым ковром и увешана масляными картинами. Прямо против двери спальни Вени находилась задняя лестница, но которой ходили служанки. Гонория и её питомец одни только имели право проходить по передней галлерее. Это не мешает заметить, и в последствии мы увидим, почему Гонория горько жаловалась, что ее перевели из прежней детской. С её стороны это было совершенно безосновательно (хотя может-статься и естественно) так как эта комната могла потребоваться для будущей мистрис Сент-Джон.

Она болтала с девушкой, как обыкновенно болтают служанки, но голос в соседней комнате встревожил их обеих. Это был голос Принс; девушки же не знали что она в доме.

- Эта женщина опять тут! воскликнула Эди тихим голосом.

Гонория приложила палец к губам и начала прислушиваться. Она дивилась, с кем Принс могла разговаривать. Голос ей отвечавший был, несомненно, голос мистрис Дарлинг. Действительно, мистрис Дарлинг пришла встретить свою дочь и привела с собой Принс, принесшую кое-какие вещи, принадлежавшия Шарлотте.

- Так и есть! сказала Гонория.-- Я знала, что оне явятся. Гонория, говоря вообще, была добрая девушка, откровенная и вполне честная; но она не была чужда предразсудка, к которому женщины её класса в особенности склонны. Пособить этому нельзя. У ней было в обыкновении, как скоро она узнавала что мистрись Дарлинг и её горничная являлись наверх, тотчас же схватить Веню и бежать с ним вниз в комнату экономки, с каким-то неопределенным желанием, порожденным предубеждением, удалить Веню от их присутствия. Так и теперь: она подняла его вместе с лошадкой на руки и уже шла на заднюю лестницу, как мистрис Дарлинг выглянула из комнаты и позвала ее.

Прикинуться неслыхавшею было невозможно. Ее видели, и потому она должна была остановиться. До открытого возмущения против мистрис Дарлинг дела еще не доходили.

- Вы мне нужны, Гонория. Войдите сюда на минуту.

- Несите малютку вниз, Эди, шеппула Гонория, передавая ей ребенка.-- Скажите мистрис Триттон, что оне здесь, если ей это еще неизвестно, прибавила она в заключение.

Когда Эди пришла в комнату экономки, она не нашла в ней никого кроме посторонней женщины в черном, сидевшей в шляпке и плаще и тотчас же взявшей малютку, как будто бы она имела на него какое-то право. Это была сиделка мистрис Дед, по временам приходившая взглянуть на ребенка, когда ей представлялся случай. Эди, находившаяся в услужении только несколько месяцев, не узнала ее. Она охотно передала ей мальчика и побежала в переднюю, как только могли уносить ее ноги. Общая суетня дала ей звать, что новая госпожа приехала, и возбудила в ней все её женское любопытство.

Госпожа проходила по передней, держась за руку мистера Сент-Джона, с приветливою улыбкой на бледном лице, которое она обращала то направо, то налево. Мистер Сент-Джон смеялся и разговаривал, и назвал своей жене двух или трех из главных служителей по имени. Эди стояла в углу, позади остальных, и из-за них выглядывала, когда появилась мистрис Дарлинг, узнавшая о приезде и бежавшая по лестнице с громкими приветствиями.

По окончании хлопот встречи, мистрис Триттон возвратилась в свою комнату и затворила за собою дверь, так что Эди уже не могла войдти. Сиделка Дед держала мальчика на коленах и что-то говорила ему, когда Гонория, всегда имевшая привилегированный доступ в эту комнату, вошла в нее. Язык Гонории мог бы на этот раз разразиться взрывом негодования, еслибы неожиданный вид сиделки не остановил ее на минуту.

- Я бы сегодня не пришла, еслибы знала, говорила сиделка Дед экономке. - У вас нынешний день, должно-быть, хлопот полон рот.

- Да, порядочно. Вы о свадьбе слышали, я полагаю?

- Я прочитала об ней в газетах. А до сих пор ничего об этом не слыхала. Я, видите, шесть месяцев была в отлучке, а новости доходили ко мне медленно. Моя бедная леди все-таки померла. Впрочем, с самого начала никакой надежды не было. Да она ужь и стара была: ей за день до смерти исполнилось семьдесят.

- Вы теперь отказываетесь наниматься в сиделки помесячно?

- Не совсем. Я не отказываюсь, если случай представится. На последнем месте меня довольно щедро наградили: подарили мне два траурные платья. Как у вас этот маленький мальчик хорошо ростет, Гонория. Вы при нем свое дело отлично исполняете, это верно.

- Что, думаете вы, она от меня потребовала? начала она, обратившись к экономке и ссылаясь на мистрис Дарлинг. - Вы знаете тот хорошенький портрет, который наш господин срисовал с Вени, в соломенной шляпе, раз как-то в саду, и повесил его в своей спальне? Что жь вы думаете, она призвала меня и говорит, что по её мнению, лучше было бы портрет снять и повесить где-нибудь в другом месте. Я сказала ей, что не решусь дотронуться до вещей моего господина и в особенности до этого портрета, хотя он и нарисован на старом листке, вырванном из простой тетради, и что я даже не прикоснусь к нему. Она сперва посмотрела на меня, а потом на рисунок; но в эту минуту зашумели в передней, и она бросилась туда, а я пошла сюда.

- Что же, портрет-то висеть так и оставили?

- Так висеть и оставили. Ох! - и Гонория перевела дух с тихим стоном: - ох! мистрис Дед, большие у нас тут перемены совершаются.

- Перемены везде совершаются, я полагаю, отвечала сиделка.-- Но я должна сказать, что была удивлена когда об этом в газетах прочитала. Да и как скоро, если вспомнить как он тогда тосковал! Но, Боже мой, так на свете всегда дела делаются.

Гонория взяла Веню, отошла с ним в дальнюю часть комнаты и начала там забавлять его лошадкой. Они производили там столько шуму, что почти заглушали голоса обеих женщин, оставшихся у камина.

- Вы ее знали прежде? спросила экономка, и сиделка по выражению её лица догадалась, что она говорит о новобрачной.

- Я ее знаю с тех пор как она ребенком была. Мать моя была сиделкой в Норрис-Корте, а я раз провела там целые сутки, а мне позволили ребенка на своих коленях подержать, чтоб я могла сказать, что я его няньчила. Я была тогда совсем молоденькая; можно сказать, только что взрослая девушка.

- Я об ней почти ничего не знаю, сказала экономка; - у прислуги я ничего не разспрашивала; я и Гонория, как вам известно, совершенно чужия в этих местах. Её отец был полковник, не правда ли?

- Полковник! Нет; второй супруг мистрис Норрис был полковник, полковник Дарлинг. Отец мисс Норрис был мистер Норрис, из Норрис-Корта. Очень важные и богатые люди они были; но так как у них не было сына, то все состояние после смерти мистера Норриса отошло от его вдовы. По истечении первого года она вышла за полковника Дарлинга.

- Она должно-быть была очень молода, заметила экономка.-- Она и до сих пор не стара на вид.

- Очень молода. Я помню как я в первый раз увидела ее во вдовьем чепчике. Я тогда подумала, какова была бы я сама во вдовьем чепчике, потому что с виду она казалась не старше меня. Она была очень хороша собой. Люди говорили, какая жалость, что мистер Норрис умер так рано и оставил ее.

- От чего же мистер Норрис умер?

- Не могу вам сказать. Я этого никогда не знала. Тут какая-то тайна была. Мать моя всегда говаривала, что она ничего об этом не знала, а мне кажется, действительно ничего не знала, как она на была любопытна. Он был болен около недели или десяти дней; но к нему никого не допускали кроме мистера Пома, камердинера, да еще одного лакея. Некоторые из служителей думали, что болезнь была заразительная; но наверно никто не знал.

- Он так и умер?

- Так и умер. Маленькая девочка, мисс Шарлотта, как ее после назвали, родилась в то время когда он лежал больной. Мать моя говорила, что мистер Пим брал девочку чтобы показать отцу, а это было очень дурно если болезнь-то была горячка. Когда мистер Пим вышед назад, то он был очень бледен, как будто бы был свидетелем чего-то неприятного. Мистер Норрис помер на следующий день.

Экономка, не любившая ни в каком случае вдаваться в тайны, посмотрела во все глаза на сиделку, которая понизила свой голос, как мы обыкновенно это делаем, говоря о вещах, о которых нельзя разсуждать во всеуслышание, и сидела уставившись в камин, как бы припоминая минувшее; черные ленты её развязанной шляпки висели прямо книзу.

- Что вы хотите сказать, мистрис Дед?

Вопрос, казалось, возвратил ее к настоящему, и она отвела свои глаза от камина.

- Что хочу сказать?

- Вы как будто бы испуганы.

- В самом деде? Я полагаю, что я говорю тоном своей матери: она всегда так говорила когда об этом разказывала. У ней была такая привычка, если в её местах что-нибудь тайное случалось. Удавалось ли ей узнать в чем дело или не удавалось, она всегда говорила об нем таким тоном, что пугала вас и отчасти возбуждала желание узнать побольше.

- Но какая же тайна могла быть относительно мистера Норриса?

была, все это знали; но мне кажется, до сущности дела никто не добрался. Касалась ли эта тайна его болезни или смерти, или чего-нибудь другого, мать моя никогда не дозналась. Иногда она думала, что тайна касается его жены. Они были нежными супругами до одного известного вечера, когда между ними случился какой-то спор, и затем последовала страшная ссора, одна из тех ужасных ссор, которые пугают весь дом. Мистрись Норрис, до той поры казавшаяся кроткою, нежною и веселою молоденькою женщиной, в сильном негодовании ударила рукой по своему трюмо и страшно обрезалась. Все это произошло в их собственной комнате. Посылали за мистером Пимом, и вообще передряга была порядочная.

- Нет, не была; и мать моя не была. Мистрись Норрис послала за ней только по прошествии нескольких дней; то ей люди разказывали. Мистер Норрис с того времени все был болен, а потом чрез три дня помер. Буфетчик разказывал, а он без сомнения слышал от камердинера,-- они были, большие друзья,-- что эта самая ссора и убила его господина.

- Каким же образом ссора-то могла его убит? воскликнула изумленная экономка.

Сиделка Дед покачала головой.

- Не знаю. Всякую всячину разказывали, как часто в таких случаях разказывают, и может, во всем этом не было ни одного слова правды. Как бы вы было, мистер Норрис помер, и никто не знал заподлинно от чего он помер и что с ним случилось, и какая причина повела их к страшной ссоре. Только два человека и могли бы сказать об этом: мистрис Норрис, да мистер Пим.

- Лет тридцати, я полагаю. Ему теперь должно быть шестьдесят.

- Мистеру Пиму шестидесяти не будет! воскликнула в ответ экономка.

- Однакоже должно быть очень близко, хотя ему столько никто не даст: он еще такой проворный. Когда мистрис Норрис совершенно оправилась, ей пришлось оставить Норрис-Корт , так как в него переезжали новые владельцы, и с того времени она по временам жила в том доме, который ныне занимает и который по праву принадлежит мисс Шарлотте, мистрис Сент-Джон, следовало бы мне сказать.

- Надеюсь, она госпожа добрая? заметила экономка, схватившись только за последния слова.

- Она очень хороша собой, но нисколько не похожа на мистрис Дарлинг.

- Она очень похожа на своего отца. Мистрис Дарлинг бедокура, а мистер Норрис был....

Ясный громкий голос, звавший Веню, прервал эти слова. Гонория услыхала его, ибо он раздался даже среди криков мальчика и скрипа колес его лошадки. Это был голос, к которому она привыкла: часто, очень часто, проходя по передней, входя в дом, или выходя из него, мистер Сент-Джон призывал таким образом своего ребенка.

- Оставь лошадку, сказала Гонория мальчику, поднимая его на руки. - Папаша зовет. Веня скоро опять к своей лошадке вернется.

в ней родилось непреоборимое желание взглянуть на мистрис Сент-Джон.

Последняя сидела одна возле окна за рабочим столиком, стоявшим перед ней, и с какою-то прошивкой в руках. Казалось, она как будто бы весь свой век жила в этом доме. Её черные волосы были несколько приподняты с её лба и выказывали нежно обрисованные тонкия черты её лица. Быстро повернув голову к отворившейся двери, она увидела своего входящого мужа.

- Я принес к тебе Веню, Шарлотта. Ему нужно познакомиться с своею мамашей.

Она с улыбкой встала в своем темно-синем шелковом платье, ярко блестевшем широкими складками, встретила вошедших посреди комнаты и схватила Веню. Мальчик, несколько испуганный таким быстрым движением, посмотрел на нее во все свои большие серенькие глазки.

- Ты будешь любить мамашу, Веня, сказала она, нежно его целуя, и потом посадила его к себе на колени и повесила перед ним свою блестящую золотую цепочку, как она это делала два или три месяца тому назад.-- Мамаша желает полюбить Веню.

- Я ему еще незнакома, сказала мистрис Сент-Джон.-- Чрез день или чрез два он меня лучше узнает. Посмотри! что у меня есть для тебя, Веня!

Она взяла сладкий бисквит с тарелки, случившейся на столе. Этим бисквитом, ласковыми словами и поцелуями Веня был утешен, забыл свои рыдания и поцеловал свою новую мамашу.

"Я полюблю ее больше чем думала," решила Гонория, стоя у дверей и несмотря на свое предубеждение, не находя ничего дурного в своей новой госпоже. "Я очень полюблю ее, если она будет любить ребенка."

свой новый дом.