Накануне Мартинова дня.
Часть I.
Глава XII. Любовь Джорджины Боклерк.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Накануне Мартинова дня. Часть I. Глава XII. Любовь Джорджины Боклерк. (старая орфография)

XII. Любовь Джорджины Боклерк.

Теперь мы должны отправиться в замок Вефер. В прекрасный сентябрьский день, Исаак Сент-Джон сидит за письменным столом у раскрытого окна.

Но он не пишет. Голова его откинута на спинку кресел, и на его лице, обыкновенно ясном, заметны следы мысли, заботы. Какие, кажется, могут быть заботы у затворника Исаака Сент-Джона? Да, и у него есть заботы. Мы, может-быть, избежали бы их, еслибы могли жить совершенно отдельною жизнью от наших братий, но этого не бывает на свете.

Глядя на его прекрасное лицо, на его глаза, обращенные вверх, на его тонкия белые руки, небрежно покоящияся, одна на ручке кресел, другая на коленях, и не видя его горба, скрытого в мягкой подушке кресла, незнакомый не заметил бы никакого физического недостатка в особе Исаака Сент-Джона, не заметил бы, что он не похож на других людей. Первые сорок лет жизни Исаака были одно бесконечное, неотвязное мучение; этот безобразящий его горб, при его необыкновенной впечатлительности, был для него постоянным источником страданий. Почему так,-- не знаю,-- но это неоспоримый факт, что у кого есть какой-нибудь физический недостаток, какое-нибудь безобразие, у того впечатлительность и тщеславие, два качества общия вашей природе, обыкновенно бывают развиты в сильнейшей степени. Может-быть, это хорошо для души, но верно то, что она лишается от этого всякого спокойствия. Так было с сотворения мира, так будет до его скончания. Исаак Сент-Джон не был исключением. Да исключений и быть не может, ибо таков, кажется, закон природы. Вспомните хромую ногу Байрова и что она наделала ему. Не столько слабое здоровье мистера Сент-Джона, сколько эта впечатлительность сделали его отшельником. Ему было страшно находиться в обществе людей, потому что он вносил в него с собой свое безобразие. Правда, с летами это чувство ослабело, перестало быть таким жгучим: во оно все же оставалось при нем в большей или меньшей степени.

В настоящую минуту он не думал о нем. Этот недостаток тяготил его так мучительно только тогда, когда он был или думал быть среди людей. На его нахмуренном лбе можно было прочесть две вещи, безпокоившия его; одна - действительная определенная забота, другая - темное угрызение совести.

Мать его всю жизнь свою посвятила его воспитанию, и как она любила и лелеяла своего несчастного сына, единственного наследника обширных земель! Об этом он и теперь не мог вспомнить без сердечной боли. Когда она умирала, он желал умереть сам; самым лучшим препровождением времени стало у него теперь воспоминание о ней; самыми приятными минутами для него были те минуты, когда, забыв все окружающее, он представлял себе встречу, ожидавшую их за гробом. Он был уже в зрелых летах, почти старик; так, по крайней мере, казалось его одинокому сердцу, когда у него родился сведенный брат, единственный плод второго брака его отца. Как Исаак Сент-Джон привязался к этому малютке, как он любил и ласкал его, как играл с ним! Ребенок был как будто его собственный; после смерти отца, он сделался его единственною заботой. И теперь этот ребенок, ставший взрослым, пустился в свет и внес тревогу в его душу.

Не было еще какого-нибудь слишком большого, неисправимого зла, но и маленькой неприятности достаточно было для того, чтоб огорчать и мучить чувствительное сердце, которое было так предано ему.

Как будто в замен безобразия одного брата, другой был одарен удивительною красотой. Прекрасные глаза Фредерика сделалась пословицей в блестящем обществе. Но эти привилегированные сыны человеческие окружены безчисленными соблазнами, и, быть-может вследствие их красоты, им труднее других оставаться хорошими в течение жизни. Не имей Фредерик от природы высоких нравственных наклонностей; будь он воспитан своим братом менее заботливо, с ним могло бы быть хуже чем случалось. Он не потерял чести, он потерял только деньги; прекрасное наследство, которое он получил придя в возраст, было заложено и перезаложено, а мистер Фредерик был по уши в долгах.

Исаак Сент-Джон смотрел на какие-то письма, лежавшия на его письменном столе. Эта-то письма и встревожили его. Дела Фредерика оказалась в критическом положении; все три письма пришли на прошлой неделе от кредиторов, требовавших уплаты; до получения же этих писем мистер Сент-Джон ничего не знал о положении дел своего брата. Он догадывался, что Фредерик имеет привычку тратить более чем нужно, но ему не приходило в голову, чтоб он задолжал так сильно. Это разстроило его, и так как при его слабом здоровье даже каждая безделица действовала на него весьма сильно, то он ничем не мог заняться и думал только о своем огорчении. Кредиторам он отвечал, что разсмотрит дело, а Фредерику, который был в Лондоне, написал, чтобы приезжал поскорее. Теперь он ждал его, всякую минуту надеясь услышать его шаги. Он начинал скучать и безпокоиться, потому что Фредерик еще вчера мог бы приехать на его призыв.

Вот в чем заключалась первая его забота. Другая касалась его юного родственника в Анвике. Он обещал Джорджу Карльтону Сент-Джону справляться, хорошо ли Вене, счастлив ли он, заботится ли о нем его мачиха. Теперь пришло время исполнить обещание, а Исаак Сент-Джон решительно не знал как приступить к делу. Что-нибудь он должен был сделать, потому что обещание лежало на его совести, а он был добросовестнейший из добросовестных. Мистер Сент-Джон умер в мае, а теперь был уже сентябрь, а Исаак знал очень мало о том что делается в Анвике. В промежутки своей болезни,-- в это лето он два раза был сериозно болен, - Исаак Сент-Джон переписывался с мистрис Карльтон Сент-Джон; он писал к ней во время болезни Джорджа, потом вскоре после его смерти, и наконец еще раз в июле. Он и Вене послал два письма, приноровленные к понятиям ребенка, прося маленького джентльмена отвечать ему. Кто-то нацарапал ответы, вероятно Вевя, или, может-быть, кто-нибудь писал, водя пальчиком Вени по бумаге: "Он совершенно здоров, и Брон совершенно здоров, и он благодарить своего опекуна, мистера Сент-Джона, за письмо и надеется, что он также здоров, и шлет ему свой привет." Это не много сказало мистеру Сент-Джону, и он невольно подумал, что будь Веня её собственный ребенок, мистрис Сент-Джон сама помогла бы ему ответить.

Поэтому он решился отправиться в Анвик, хотя ему и очень неприятно было показываться между чужими людьми. Он уже уехал бы, но известие о дедах Фредерика, которое так встревожило его, и ожидаемый с часу на часу приезд брата заставили его отложить свое намерение на день или на два. "Теперь вторник, а я отправлюсь в четверг", думал он, "если все пойдет хорошо и Фредерик приедет сегодня". Не потеря денег безпокоила его: сундуки его были полны; но он опасался за будущность молодого человека, который был так дорог ему, как только сын может быть дорог отцу.

Его размышления были прерваны появлением камердинера, мистера Брума. Владелец Веферского замка пристально посмотрел на вошедшого: он думал, что вошел кто-нибудь другой. Брум, понимавший, вследствие многолетняго опыта, каждое движение выразительной физиономии мистера Сент-Джона, заметил этот взгляд и поспешил отвечать на безмолвный вопрос.

- Еще не время, сэр. Полуденный поезд еще не приехал в Лексингтов, а мистер Фредерик любит приезжать по большей части с пятичасовым поездом.

- Говорили ли вы домашним, Брум, что я ожидаю его?

- Нет, сэр. Угодно вам завтракать здесь, сэр, или вместе с мистрис Сент-Джон и леди Анной?

- Право, не знаю. (В мягком голосе Исаака слышалась усталость.) Сегодня я буду завтракать с ними, Брум: они говорят, что я забываю их. Есть час?

- Около часа, сэр.

Мистер Сент-Джон встал,-- и как изменился его вид: горб незаметный пока он сидел, теперь резко выступал наружу.

Выйдя из своей комнаты, он прошел через залу, с мозаичным полом, обитую великолепными розовыми обоями. На противоположном конце её была дверь в комнату, где был приготовлев завтрак. Почти в ту же минуту вошли две леди: одна высокая, стройная, все еще прекрасная женщина, почти одних лет с мистером Сент-Джоном, хотя и приходилась ему мачихой; другая, сирота леда Анна, дочь старшей ветви фамилии Сент-Джонов: хорошенькая девушка двадцати двух или трех лет, с темно-карими глазами и тонким подбородком. Замок Вефер принадлежал собственно Исааку Сент-Джону, но его мачиха часто жила здесь. Они были между собой в самых лучших отношениях; Фредерик, её единственный сын, был звеном, соединявшим их. Мистрис Сент-Джон бывала здесь не гостьей,-- Исаак не допустил бы этого,-- но полновластною хозяйкой. В это время, однако, он больше проводил время в собственных комнатах. Она привезла с собой молодую кузину леди Анну, и обе оне живут здесь уже с месяц. Выдать леди Анну замуж за Фредерика было любимою мечтой в семействе Сент-Джонов. Все желала этого. Родственники с обеих сторон желали этого: близкого родства между ними не было, ей предстояло наследство, он будет наследником Вефера: соединить оба наследства было бы очень не дурно. Но желали ли этого соединения леди Анна и Фредерик? Об этом никто не знал.

При виде пасынка, мистрис Сент-Джон радостно вскрикнула, ибо она видала его очень редко. Он пожал ей руку. Анна весело подошла к нему, чтобы получить от него поцелуй. Она очень любила Исаака, также как и он ее. В течение всей своей жизни Исаак имел только одного друга в том смысле, как подобные ему люди понимают дружбу, и этим единственным другом его был граф, отец леди Анны.

Сели за стол; в комнате был один Брум, прислуживавший своему господину, которого иногда утомляло малейшее движение: наложить себе кушанья, налить стакан воды бывало ему иногда не под силу:

- Мистрис Сент-Джон, сказал Исаак,-- поверите ли, я предпринимаю путешествие!

- Милая Анна, сказала улыбаясь мистрис Сент-Джон,-- Исаак называет путешествием поездку на ферму, на один день. Не правда, ли Исаак?

- На этот раз нет. Путешествие мое будет более продолжительно. При хорошей дороге и четверке добрых коней: оно возьмет у меня пять или шесть часов быстрой почтовой езды.

- Ах Исаак! возразила опять леди Анна:-- как вы можете ездить на почтовых лошадях, когда есть железная дорога, представляющая столько удобств?

- Я не люблю железных дорог, спокойно отвечал Исаак.

- Вероятно, вы поедете на вольных. Все старые почтовые лошади, я думаю, уже давно перемерли и похоронены.

- Я еще не встречал затруднений, Анна: Брум всегда достает мне почтовых лошадей.

- Да куда же вы отправляетесь, Исаак? спросила мистрис Сент-Джон.

- В Анвик.

- В Анвик! (Она казалась очень удивленною.)

- Я должен ехать туда, говорил Исаак сериозным, задумчивым тоном.-- Вам известно, что умирая, бедный Джордж оставил ребенка отчасти и на мое попечение; но с моим слабым здоровьем и с моею наклонностью к затворничеству, преодолевать которую мне с каждым годом становится труднее, я пропустил слишком много времени не видав его. Это лежит на моей совести, а если у меня лежит что-нибудь на совести, я не могу оставаться спокоен, пока не исполню своего долга.

- Мальчик у себя дома, на руках матери, возразила мистрис Сент-Джон.-- Ему, наверное, очень хорошо.

- Я не боюсь, что ему не хорошо. Я бы очень удивился, еслиб ему было не хорошо. Но эта вероятность факта не снимает с меня обязанности убедиться в его справедливости.

- Кстати, прервала мистрис Сент-Джон,-- была ли в духовном завещании статьи уполномочивающая вас взять ребенка из-под опеки мачихи, если вы найдете это нужным? Если кто правда, то что могло побудить Джорджа Сент-Джона включит эту статью? Она, полагаю, любит ребенка.

- Не думаю, отвечал мистер Сент-Джон.-- От моего последняго свидания с Джорджем у меня осталось одно впечатление: он боялся, кажется, что после его смерти вдова его не будет любить мальчика.

- Как зовут мальчика? спросила леди Ааза.-- Кажется, Джорджик по отцу. Как странно, что эти Анвикские Сент-Джоны умирают таким образом.

- Его зовут Вениамин Карльтон, а Джорджем зовут другого мальчика.

- Другого? Ах, да! так; у теперешней мистрис Сент-Джон есть, сын. Я и забыла про это. Когда вы отправляетесь, мистер Сент-Джон? Как нам будет скучно. Вы ведь не можете воротиться в тот же день.

- Я думаю отправиться в четверг, а вернуться в пятницу. Что же касается до скуки, Анна, то, кажется, нет большой разницы, дома я, или не дома.

- Нет, есть. Нам скучно, если мы знаем, что вас нет дома.

Мистер Сент-Джон улыбнулся и подвид на нее свои мягкие, темные глаза. Когда он разговаривал за столом, у него была привычка, может-быт безсознательная, подбирать своими тонкими пальцами крошки хлеба и раскладывать их в круги и четырехугольники. Он ел немного и кончал обыкновенно гораздо прежде других.

- В четверг здесь будет один человек, сказал он, обращаясь к Анне и к мистрис Сент-Джон.-- Он доставит вам больше удовольствия чем я, при всем моем желании. Мистрис Сент-Джон, я жду Фредерика.

- О! - и материнское сердце сильно забилось в ней; яркий румянец ожидания показался на её щеках, еще прекрасных и нежных, несмотря на её пятьдесят лет.-- Когда.

- Когда вы имели об нем известие? спрашивала мистрис Сент-Джон.

- В последнее время не имел. Но мне надо видеть его по одному небольшому делу, я и написал ему, чтоб он приехал. Вы рады, Анна?

- Так рада, что не могу выразить моей радости, был горячий, пылкий ответ.-- Я желала бы, чтоб он всегда был с нами.

Но откуда этот жар удовольствия в её словах? Неужели, Исаак Сент-Джон, вы так мало опытны в признаках любви, что не умеете читать их? Неужели вы не знаете, что будь в сердце этой малой девушка что-нибудь похожее на ту любовь, какой вы ожидаете, она стала бы говорить совершенно противоположное и уверять, что ей все-равно, приедет ли Фредерик или нет. На её щеках нет румянца, в голосе нет трепета: зачем же вы обманываете себя?

Ожидание оправдалось: Фредерик прибыл на Лексингтонскую станцию с утренним поездом. Это высокий, стройный, молодой человек с аристократическими манерама, с черными волосами, бледными, тонкими чертами лица и темносиними глазами. Люди на станции снимают перед ним шляпы и улыбаясь приветствуют его. Он отвечает им улыбкой и так ласково, весело раскланивается с ними, как бы сериозно благодаря их за приветствие. В Фредерике Сент-Джоне не было ни притворства, ни безсердечия: он был истинный джентльмен в душе.

- Не прикажете ли подавать, сэр? Я не вижу экипажа, присланного за вами.

- Нет, благодарю, Вильям, не надо. Я предпочитаю идти пешком в такой прекрасный день. Не знаете ли как здоровье мистера Сент-Джона?

- Думаю, как и всегда, сэр, отвечал человек, предлагавший экипаж. - В воскресенье он пришел в церковь пешком. Обе леди приехали в карете.

- Какой у вас славный урожай!

- Отличный, сэр. Лучше быть нельзя. Мой небольшой клочок никогда не был в такой исправности.

- Кстати, Вильям, я оставил где-то в вагоне мой плащ; сторож, вероятно, вынул его. Принесите, пожалуста.

- С удовольствием, сэр.

Фредерик Сент-Джон пошел. Повернув на тропинку влево, он продолжал свой путь через поле, и пришел к задней стороне дома священника. Оттуда дорога шла по обработанным полям, по прекрасным аллеям, принадлежащим к замку Вефер; ему оставалось всего не более полуторы мили: по возвышенности путь был несколько длиннее.

Под выдающеюся скалой, мимо которой должен был проходить Фредерик, сидела одна из красивших девушек, какую только можно встретить. Около нея лежали альбом и кисти. Она вышла рисовать в этот прекрасный день, но предалась праздности (что случалось с ней нередко), и вместо того чтобы работать, занялась чтением. Это была Сара Боклерк, племянница вестерберийского декана. Декан обыкновенно говорил ей, что если она идет рисовать, то не к чему брать с собой книги. Но слова его не вели ни к чему; она отвечала с свойственною ей независимостью: еслиб она не читала, то лежала бы и мечтала. Теперь же декан был в отсутствии, дома оставались жена его, дочь и Сара. Последняя жила в доме дяди со смерти своей матери; отец Сары был в Индии.

Нежный румянец покрыл щеки Сары, когда она увидала кто повернул за угол и очутился перед ней. Его появление было внезапно; ни она и никто другой не знали что он приехал. Она положила книгу и хотела-было встать, но он взял ее за руку и сел возле нея на скамейке. Он держал её руку в своей; он видел румянец на её щеках, видел как она опустила глаза свои под взглядом его глаз.

Но не суждено было им полюбить друг друга, хотя было время, когда её чувство, а может-быть и его, очень походило на любовь. В своем обращении с ним, она прикидывалась тонкою кокеткой: он приписывал это капризу, недостатку истинной любви, на самом же деле это происходило из любви. Она думала, что во всяком случае он женится на леди Анне Сент-Джон, что он непременно покорится своей судьбе, а до вступления в брак хочет позабавиться с ней. И вот она то кротка с ним, нежна, податлива, послушна своей тайной любви, то вдруг холодна, неприступна, полна презрения. Это отчасти излечило его страсть; но при настоящей встрече, когда он встретил ее так внезапно во всей её красоте, старое чувство снова заговорило в его сердце. Как иначе устроилась бы жизнь одной особы, еслибы Сара знала настоящия отношения Фредерика и леди Анны!

Но у нея еще сохранилось на столько прежнего чувства, что она не могла не смутиться. Она разспрашивала его о неожиданном появлении, не слыша ответов; Фредерик заметил её тайную радость, и голос его стал тише и нежней; когда он наклонился к ней, на его устах появилась улыбка, слаще которой не могло быть на земле. Быть-может, даже теперь, останься он в Вефере.... Но к чему разсуждать о том что могло бы быть?

- Вы рады, Сара, что видите меня, не так ли?

из глубины своих холодных, светло-голубых глаз.

- Мы всем рады в этой глуши. Здесь кроме мистера Сент-Джона нет никого. Видеть его или других мне все равно. Вы сегодня утром из Лондона?

Фредерик Сент-Джон выпустил её руку и встал.

- Я никогда не пойму вас, Сара. Да, и выехал из Лондона сегодня утром. Где Джорджина? Не вы, так она будет рада мне.

Он продолжил свой путь, не подозревая, что за деревьями скрывалась пара больших глаз, следивших за ним с большею любовью чем те, на которые он смотрел. Джорджина Боклерк, гуляя, видела сквозь деревья его приближение и сделалась ненамеренно свидетельницею свидания. Она была дочь декада - живая, развязная девушка, средняго роста, с приятным, несколько надменным личиком, с широко раскрытыми серо-голубыми глазами, с светло-каштановыми волосами и с здоровою кровью под загорелою кожицей щек, смелая, страстная, независимая девушка, но в высшей степени правдивая и простая. И это много значит в ваши дни отвратительной искусственности. В Джорджине была бездна недостатков, но доктор Боклерк знал её сердце и не променял бы своей дочери ни на какую девушку в мире.

Джорджина смотрела из-за деревьев, и все её жилки дрожали. Никогда сердце женщины не знало любви сильнее, чище, постояннее той, какою Джорджина любила Фредерика Сент-Джона. Она была счастлива слыша его шаги; прикосновение до его руки было для нея искрой огня похищенного с неба. Когда она увидала его так неожиданно, ей казалось, что вся земля вдруг покрылась ярким розовым цветом. Но при этом свидании с другою, жгучая боль, какую она чувствовала уже не раз, отозвалась в её сердце, свет любви погас на лице, и губы её болезненно побледнели. С своею быстрою проницательностью она давно поняла, что опасность грозит ей не со стороны леди Анны, а со стороны Сары. Слабый, тихий крик, как у пойманной птички, вырвался у нея из груди, когда она увидала Фредерика с Сарой и старалась угадать смысл их свидания.

Было ли что-нибудь в мире запутаннее того пути, которым шла эта любовь, если можно назвать путем что-то неясное, неопределеннее. Все - дяди, тетка, опекуны - желали, чтобы Фредерик Сент-Джон женился на леди Анне. Но сам Фредерик вовсе не был намерен жениться на ней, да и она, с своей стороны, надеялась выйдти за другого. Но пока это еще было для всех тайной: один Фредерик был посвящен в нее; и еслибы пришлось действовать решительно, он намеревался принять на себя тяжелую обязанность отклонить этот брак, чтобы пощадить Анну. Они отлично понимали друг друга, чего нельзя сказать о двух других действующих лицах нашей истории. Здесь нет ничего запутанного, скажете вы; но подождите что будет дальше. Джорджина любила Фредерика всем сердцем, а он и не думал о ней. Он не мог не знать о её любви; были признаки, ясно говорившие об этом, но он не обращал на них внимания и всю свою любовь отдал её кузине. О, с какою охотой Сара приютила бы его в своем сердце! Но голова её была полна мыслию о леди Анне, и она с презрением встретила его начинающуюся любовь. Это излечило его, как мы сказали; но еслиб истина могла обнаружиться, жизнь некоторых героев нашего романа пошла бы совсем иначе.

Джорджина должна была выйдти из своей засады, так как дорога его шла мимо её, и он не мог её не заметить. Краски быстро сменялись на её лице, когда она протягивала ему свою руку; ей было душно под легким летним платьем. Это платье было из воздушного муслина, с голубым поясом; широкая соломенная шляпка с голубыми лентами висела у ней на руке. Чтобы как-нибудь скрыть свое волнение, она заговорила живо и громко. С детства воспитанные вместе, они обращались друг с другом фамильярно, как брат и сестра.

Он указал на её платье: длинная ветвь терновника тащилась за ней.

- А все по вашей милости, сэр. Услыша незнакомый голос, я бросилась через кусты посмотреть кто бы это был. Что за странную дорогу выбрали вы! Вы свалились как снег на голову, когда никто и не ожидал вас. Мы слышали, что вы отправились в Финляндию или в одно из подобных приятных мест. Вы перепугаете в замке до обморока.

- А вот и ошибаетесь. Меня звали в Вефер.

- Сочиняете, учтиво возразила Джорджина. - Я была сегодня утром после завтрака в замке, и мистрис Сент-Джон сожалела, что вы не приезжали осенью; была и еще одна особа, которая сожалела об этом, но она не говорила этого.

- Удивляюсь, продолжала она,-- что вы скрывались так долго.

- Как здоровье декана?

- Его нет здесь, мама одна.... скажите мне, что привело вас сюда?

- Я сказал вам. За мной посылали.

- Исаак. Вы попрежнему любопытны, Джорджина. Но теперь не можете ли вы сказать мне, зачем меня звали, потому что это меня безпокоит. Я боюсь....

Он вдруг остановился. Мисс Боклерк подняла на него глаза. В его голосе слышалось что-то болезненное, как будто ему было не по себе.

Он поклонился в знак благодарности довольно вежливо, но как-то разсеянно, как будто ему было мало дела до Джорджины, или до того что она ему скажет, и пошел дальше, ни разу не оглянувшись назад. Она прильнула лицом к дереву и жадно следила за ним глазами; страстная любовь светилась в её грустных голубых глазах, все существо её стремилось крикнуть ему вслед, пока еще он не скрылся совершенно из вида и солнце её души не закатилось в тумане: "О, оставься со мной, милый мой, останься со мной."

брату. Но он был из тех людей высокого благородства, которые смотрят на долги почти как на преступление; и теперь, когда пришла минута объяснений, это мучило его страшно.

- Я не нахожу извинений, сказал он,-- но не думай обо мне хуже чем я заслуживаю. Ни одного шиллинга не истрачено безчестно.

Исаак знал, что он говорит правду, и его сердце рвалось к тому, кого он всегда любил как сына.

- Но от твоей матери, Фредерик, лучше было бы скрыть это. Это огорчило бы ее и, может-быть, встревожило бы Анну. Как ты думаешь, не пора ли тебе жениться? Ждать нечего. Я уверен,-- по крайней мере так думаю,-- что Анна готова.

И Фредерик Сент-Джон, связанный своим обещанием пред леди Анной, не стал явно противоречить, но уклонился от вопроса.