Накануне Мартинова дня.
Часть I.
Глава XVI. Еще накануне Мартинова дня.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Накануне Мартинова дня. Часть I. Глава XVI. Еще накануне Мартинова дня. (старая орфография)

XVI. Еще накануне Мартинова дня.

То было 10-го ноября, накануне Мартинова дня, день рождения юного владельца Анвика и его маленького брата Джорджа; первый день рождения, если вы вспомните, с тех пор, как умер мистер Карльтон Сент-Джон и мальчик стал его наследником. В этот день Вене сравнялось пять лет, Джорджу три года.

День был полон оваций Вене. Ранним утром под окнами раздалась серенада, затеянная несколькими фермерами; прислуга вошла с почтительными поздравлениями; а после завтрака приехало множество гостей с визитом. Поутру от генерала Карльтона пришел Вене подарок - прекрасные золотые часы, стоившие гиней двадцать или тридцать. Генерал никогда не был женат и о детях знал гораздо меньше нежели о Готтентотах, а потому без сомнения полагал, что золотые часы весьма приличный подарок пятилетнему джентльмену. Веня был в высшей степени доволен дорогою игрушкой и, разумеется, тотчас же пожелал сделать из вся приличное употребление. Чтоб исполнить его желание, Гонория прикрепила к часам черную муаровую ленточку, надела ему на шею и позволила выставить часы из-за пояса вместе с висячим ключиком; это был разом и ключик, и печатка; на ней были вырезаны герб и начальные буквы имени мистера Вени, а к часам она прикреплялась коротенькою золотою цепочкой. У Гонории с Принс дела все еще не шли на лад. И если вы думаете, читатель, что перебранки двух служанок слишком ничтожны для того, чтобы так часто напоминать о них, то я могу сказать только, что этот факт находится в такой связи с трагическим происшествием, которое скоро будет разказано, что мы должны были о нем распространиться. Недели за две до этого Гонория выпросилась со двора на целый день, чтобы повидаться с какими-то родственниками; она хотела взять Веню с собой, чего однако мистрис Сент-Джон не дозволила, и он остался под надзором Принс. После полудня мистрис Сент-Джон поехала в Анвикский коттэдж, взяв с собою Джорджа: они остались там обедать, а в отсутствии их Принс повздорила с Веней. Когда Гонория вернулась в Галл,-- а она пришла еще до возвращения мистрис Сент-Джон,-- то оказалось, что Веня был не только высечен с большею строгостью чем следовало, но еще и заперт один одинехонек в отдаленной комнате, откуда криков его не было слышно. Она нашла его истомленного плачем, с рубцами на спине, и вообще в жалком положении. Точно ли мистер Веня, как уверяла Принс, был с ней невыносимо дерзок, или, как была уверена и говорила Гонория, она лишь злостно воспользовалась представившимся случаем свести старые счеты - это осталось в неизвестности. Вероятно, в действительности было и то и другое. Но легко посудить, каким взрывом разразилась Гонория. Принс заперлась в своей комнате и не удостоила ответом нападения Гонории; слуги приняли сторону последней, потому что Принс никогда не пользовалась их благосклонностью. Мистрис Сент-Джон вернулась домой в самый разгар столкновения. Гонория принесла ей и Веню, и свою жалобу; но та, повидимому, отнеслась к этому равнодушно и, на сколько было известно домашним, даже не сделала выговора Принс. С того дня и доныне Гонория была в страшном негодовании, и вражда её к Принс усилилась еще более:-- "Дай ей волю, она убила бы ребенка", таковы были слова её, гласно ходившия по всему дому.

Мистрис Сент-Джон сидела в гостиной, ожидая детей. Она сегодня обещала обедать с ними в два часа и разрезать праздничный пуддинг, раньше обычного своего обеда. Соблюдая строгую, несколько излишнюю даже, дисциплину относительно того, чтобы дети обедали в заведенное время, она предпочла на этот раз изменить свой, а не их час. Детей одевали, а она сидела, поджидая их; вид её был спокоен как обыкновенно, но в уме её бушевал целый хаос мятежных чувств.

Знаки почестей, оказанные сегодня Вене, не простирались на Джорджа. Их оказывали мальчику, как наследнику, а не просто Вене Сент-Джону. Джорджика целовали, желали ему многих и счастливых возвращении этого дня, но тем дело и кончилось. У него не было ни визитов, ни музыки, ни формальных поздравлений: все это воздавалось владельцу Анвика. А мистрис Сент-Джон все это принимала к сердцу; и с какою горечью! В первый раз еще резкая противоположность в положении обоих мальчиков осязательно представилась ей, и не сделай она над собою величайшого усилия, она пришла бы в неистовство.

- Невыносимо, невыносимо, мысленно восклицала она, в горести ломая руки: - нет места моему малютке из-за этого чужого; моего презрели, перешагнули через него, словно он ничто! Безценный мой! Жизнь моя! Все что мне осталось! Еслиб он был первенцом! О, еслибы только он был первенцом!

Она подняла руки и склонилась на них головой, упорно силясь подавить свое волнение, силясь удалить от себя болезненную цепь мыслей. Никто лучше её самой не знал, до какой степени безполезно предаваться им, во сколько раз счастливее была бы она, еслибы могла отогнать их в какую-нибудь дальнюю Лету, откуда им никогда бы ужь не возникнуть. Нет ни малейшого сомнения, что бедная молодая женщина, рожденная на свет с болезненными страстями, которых не сдерживали в её детстве, действительно силилась выполнить как следует свои обязанности в отношении пасынка и была убеждена, что выполняет их. Она вполне разчитывала на свою собственную силу: опыт еще не научил её, где искать опоры. Ежедневная борьба возрастала до значительных размеров. Она была направлена к двум целям: с одной стороны, она силилась до некоторой степени скрыть свою страстную любовь к собственному ребенку; с другой стороны, она старалась преодолеть свое завистливое нерасположение к Вене. Но бывали минуты, как например сегодня, когда зависть клокотала в ней, пылко и рьяно как лава и, казалось, до бешенства жгла её сердце. Дети вошли, сияя весельем и счастием; Веня с своим умненьким личиком, Джорджик с целым потоком роскошных локонов и милых ухваток.

Мистрис Сент-Джон подняла бледное лицо и поцеловала обоих: она боролась своими слабыми силами против своего злого духа. На детях было надето новое праздничное платье чёрного бархата с узенькими воротничками накрахмаленного батиста вокруг шеи, а у каждого на левом рукаве прикреплен был креповый бантик, в знак траура. Веня выставил из-за пояса на показ новые часы и без устали гремел цепочкой. Даже такая мелочь, как подарок часов оскорбляла мистрис Сент-Джон. У Вени теперь было двое часов. В последние дни болезни отец его снял свои часы и отдал ах Вене. "Когда ему будет двенадцать лет, Шарлотта, пусть он их носит", сказал он жене. Да, у Вени было двое прекрасных часов; у Джорджика ни одних.

Джорджик, по обыкновению шумно, стал карабкаться к матери на колена, и мистрис Сент-Джон, откинув назад белый креп своего чепчика, прижала ребенка к своей груди. Джорджик однако не жаловал объятий вообще и стал выбиваться.

- Это что? вскрикнул он, схватив запаску, лежавшую на столе у мамашиного локтя.

- Это записка от бабушки, Джорджик: она сегодня к нам не может приехать.

- О, как жалко, вскрикнул Веня, чрезвычайно любивший мистрис Дарлинг, всегда ласковую и добрую к детям:-- отчего, мама, она не может приехать?

- Она не здорова, вяло проговорила мистрис Сент-Джон, но тон её голоса, повидимому, указывал на то, что она не очень об этом заботится. Мистрис Дарлаиг была приглашена провести ден рождения вместе с ними; но в записке, только что полученной мистрис Сент-Джон, писала, что не может, потому что не здорова. Мистрис Дарлинг редко представляла подобное извинение, пользуясь всегда крепким здоровьем.

- Мама, мне надо часики.

- Когда? продолжил Джорджик.

- Как только съезжу купить ох.

- Чтобы ходили, как у Вени? спросил мистер Джордж.

- Самые лучшие, золотые, какие только можно достать за деньги, ответила мистрис Сент-Джон, дозволяя на миг своему гневному волнению, вызванному этим предметом, выступить наружу.

К счастию, разговор был прервав: вошел дворецкий и доложил об обеде. Мистрис Сент-Джон, чувствуя облегчение, сама не зная от чего именно, быстро пошла в столовую, ведя Джорджика за руку, а Веня шел сзади.

Пиршество было на славу. Экономка изо всех сил постаралась сделать честь дню рождения; но еслиб у нея спросили из-за чего она так билась, она могла бы сказать, что думала больше о наследнике чем о другом малютке. Но как ни заманчиво было угощение, мистрис Сент-Джон не отдала ему должного. Она не могла есть: но, как будто огонь её безпокойного духа сообщился и телу, она часто пила, словно палимая жаждой. Из вин к обеду подавались херес и шампанское. Она была ласкова и внимательна к малюткам, подавала обоим те блюда, которых им хотелось, и накладывала на тарелки сколько им было угодно. Принс, прислуживая мистеру Джорджу и видя что жирные пятна не пристали хорошенькому праздничному наряду, забыла даже всякое приличие, сказав ему, что он "ужь довольно поел для такого маленького поросенка", на что мистрис Сент-Джон не обратила никакого внимания и продолжала нагружать ему тарелку по его прихоти. Гонории здесь не было, так как мистера Веню считали уже довольно взрослым для того, чтоб ему прислуживали мущины.

Обед кончился, прислуга и Принс удалились, и дети остались за десертом с мамашей. Мистрис Сент-Джон прихлебывала портвейн и грызла орехи, которые очень любила. Мало-по-малу, когда мальчики стали похожи на жену капитана Джонсона.... Но, быть-может, вы удивитесь, что бы такое могло значить кто сравнение. Я вам разкажу, рискуя даже тем, что анекдот может показаться вульгарным: но, помните, это не выдумка.

Некий достойный командир торгового судна, капитан Джонсон, вышедший в это звание из ничтожества (как многие моряки этого рода), после необыкновенно удачного плавания, был приглашен с своею женой отобедать за роскошным столом владельца его корабля. Жена его вместе с ним отправилась по приглашению: красивая женщина, в богатом наряде. Прекрасное общество леди и джентльменов собралось для встречи и чествования счастливого капитана, и мистрис Джонсон усадила на первом месте по правую руку хозяина. Когда обед подходил к концу, хозяин пригласил капитаншу отведать какого-то особенного блюда.

- Нет, благодарю покорно, сир, сказала она: - я лучше не стану.

Хозяин упрашивал, восхваляя его достоинство:

- Нет, покорнейше благодарю, сэр, повторила мистрис Джонсов:-- натрескалась по гордо, сейчас лопну.

Итак, когда оба мальчика, в особенности Джорджик, стали похожи на жену капитана Джонсона, им надоело сидеть, они соскользнули с кресел и начали искать себе какой-нибудь забавы. Будь мистрис Сент-Джон благоразумнее, она тронула бы сонетку детской и отослала бы их туда, где они могли играть себе на свободе; но она была занята своими орехами с портвейном и ничего подобного не сделала. Попрыгав немножко туда и сюда, Джорджик подошел к Вене.

- Ну-ка, дай мне часики, начал он.

- Нет, сказал Веня: - ты разобьешь.

- Я не лазобью, картавил Джорджик.

- Боюсь, ответил Веня, несколько нерешительно: - Гонория сказала разобьешь.

- Мама, Веня мне часики не дает.

- Не проси его, душечка, сказала мистрис Сент-Джон, между тем как материнское сердце её еще глубже оскорбялось отказом чем сам Джорджик, потому что разговор долетел до её слуха: - я тебе куплю лучше этих.

- А мне надо сейчас, решительно возразил своевольный мистер Джорджик:-- я не лазобью, Веня.

что побережет их. Минуту спустя Веня повесил часы на шею Джорджика.

Какое удовольствие на первых порах! Джорджик прохаживается взад и вперед по комнате, часики висят у него на бархатной блузе, и стены-то словно глядят на него живыми глазами, а он подзадоривает их любоваться. Вдруг он остановился, снял часы и начал их открывать.

- Не делай этого, вступился Веня, все время следивший за ним: - ты их испортишь. Отдай мне.

- Нет, весьма положительно сказал мистер Джорджик.

- Отдай же мне, говорят тебе, Джорджик!

- Отдай его часы, Джорджик, миленький, перебила мистрис Сент-Джонь: - пускай возьмет себе, если он такой жадный.

Веня, как ни был мал, а почувствовал что-то несправедливое. Но упрек сделал свое, и он больше не протестовал: в присутствии мистрис Сент-Джонь, в сердце его всегда была некоторая робость. Таким образом Джордж вообразил, что может безнаказанно делать что угодно; и вслед за тем ему вздумалось крепко схватить коротенькую золотую цепочку и завертеть часы колесом по воздуху, на подобие гремушки.

- О, мама, мама! отчаянно крикнул Веня, подбегая к мистрис Сент-Джон и кладя ей руки на колена, чтобы скорей обратить её внимание: - не давай ему портить мои часики. Посмотри, что он делает!

Обычное самообладание покинуло мистрис Сент-Джон. Я разумею то самообладание, которое давало ей возможность обращаться с Веней и Джорджем равно справедливо. В самом ли деле утренния происшествия и Венино торжество взволновали ее более чем она могла вынести, или.... но оставим это покуда. Как бы то ни было, она молча отказалась вмешиваться и с видом отвращения толкнула Веню прочь от себя. Мальчик, видя, что не может получить удовлетворения от тех, кому следовало дать его, побежал назад к Джорджику и схватил его в ту самую минуту, как тот спасался под защиту матери. Избалованный ребенок, видя, что ему больше нельзя удержать у себя часов, швырнул их в дальний угол, и слышно было, как стекло задребезжало на полу по ту сторону персидского ковра.

Веня от природы был ребенком кроткого характера; кроме того, он был несколько подавлен самою мистрис Сент-Джон; эо кто превышало то что он мог перенести. Он залился громким, истерическим плачем и изо всей силы сцепился с Джорджиком драться. Джорджик заревел, закричал, брыкался и даже пробовал укусит. Как тигрица кидается на защиту своей молоди, так вскочила мистрис Сент-Джон с пронзительным криком и тем странно диким взглядом, что порой замечали в глазах её. Страсть, безумная и гневная, как та, под влиянием которой вы некогда видели ее в присутствии мужа, и теперь одолела ее: как в тот памятный день она грохнула Веню об пол, так и нынче свалила бы его: но теперь мальчик стал старше и сильнее, теперь он сопротивлялся. Лучше бы ему уступить! Это в некоторой степени усмирило бы безумную женщину, кинувшуюся на него: ведь его сила была все-таки ничтожна в сравнении с её силой. Он ударился головкой об стол, дорогое новое праздничное платье было разорвано. Он вскрикнул от боли, Джорджик вскрикнул от ужаса, и Гонория, случившаяся возле двери в кто время, опрометью вбежала в комнату.

- Боже праведный! воскликнула она: - что кто такое? Что он сделал?

- Я его часики взял, рыдал маленький Джорджик в припадке великодушного раскаяния - я не хотел, чтобы мама так его била.

- Как вам не стыдно так обращаться с ним, сударыня? закричала Гонория в негодовании, под влиянием пробудившейся собственной страсти, и говоря с своею госпожой, как до сих пор еще не осмеливалась говорить:-- бедный сироточка! Не кому и защитить-то его! Того ли требует память о моем покойном господине?

Мистрис Карльтон Сент-Джон стояла глядя во все глаза на девушку, повелительно протянув руку и строго понизив голос. Словно мягчительное масло было пролито на гнойные язвы гнева.

- Завтра поутру твоя служба кончена, Гонория Триттон! Я никогда не потерплю дерзостей и нахожу, что ты слишком долго зажилась у меня. Возьми этого мальчика с глаз моих!

Почему-то во время этой сцены они все столпились в одном углу, и разбитое стекло хрустнуло под ногой мистрис Сент-Джон. Гонория подхватила часы с порывистою ухваткой, выказывавшею тот гнев, который овладел ею; с нежностию взяла на руки рыдающого ребенка и пошла на верх, но встретила у дверей столовой Принс, которая туда кралась.

- Ведь надо сгореть со стыда! разразилась Гонория, сидя у камина в детской и порывисто разгребая щипцами угодья, словно намереваясь вышвырнуть их за решетку, а другою рукой придерживая Веню:-- надо сгореть со стыда, обращаясь с ним таким образом! Если она выгонит меня, так я пешком дотащусь до замка Вефер и разкажу опекуну, Венюшка, все что знаю. Накажи меня Бог, если я этого не сделаю.

Бедный, обиженный малютка! Он лежал у ней на коленах, страдая от боли, с трепетно бьющимся сердцем.

- Ягненочек ты мой безценный, ничего, пусть тебе будет худо, как нельзя хуже, пережди годик, другой, недолго, снова начала Гонория: - я знаю, в завещании сказано, чтобы тебя пораньше отправить в Итон.

- Ах, там очень хорошо, ответила Гонория, и сама не имея определенного понятия об этом предмете: - и когда ты выростешь, голубчик мой, весь Анвик будет твой, и ей с мистером Джорджиком придется убираться отсюда.

- Куда жь они пойдут? спросил Веня.

- Не знаю, да и что вам за дело, продолжала женщина в безразсудном пристрастии: - ты будешь господином Анвика, и никто не посмеет жить здесь, разве уже ты сам захочешь позволить.

- А теперь кто здесь господин? разспрашивал Веня.

прибавила про себя разгоряченная Гонория,-- когда оставил ребенка хоть чуточку в её власти.

Гонория, говоря вообще, была права. Веня оставался у ней на коленах; рыдания его постепенно утихали. Он лежал, думая о многом что приходит в голову детям, и мысли его перебегали с предмета на предмет. Вдруг он заговорил:

- Гонория, а когда же доделается моя церковь?

- Да, пожалуй, я сегодня же доделаю, воскликнула. Гонория, вставая. - Почти-что и кончать-то ничего не осталось, а если меня завтра выгонят, так ее некому будет доделать.

Отворив шкаф, она достала оттуда нечто похожее на модель красивой сельской церкви со шпилем. Вам нечего спрашивать откуда она заимствовала ату мысль, если вы помните посещение "Всемирного Магазина Заграничных Редкостей" и её обещание Вене. Подобно множеству затей, начатых весьма поспешно и в попыхах, кто желанное сокровище не было еще окончено. Дело в том, что у Гонории было за ним больше хлопот чем она ожидала, а у Вени от продолжительного ожидания нетерпение поутихло. Теперь оставалось только наклеить цветные окна. Они были вырезаны из тонкой розовой бумаги. На стены здания пошла бумага потолще и белая, а самая основа его была из тонкого дерева и сверху совершенно открыта.

красиво расшитую черными шелковыми шнурами. А сверху подвязала ему белый передник, на случай слишком вольного обращения с клейстером.

К сумеркам все поспело, и знаменитую церковь осветили извнутри посредством огарка. Веня в восторге хлопал в ладоши. То было новое, замысловатое и живописное зрелище, особенно для ребенка. Огонь в камине догорал, а в комнате не было другого освещения, так что церковь выступила во всей красоте. Но вдруг пламя внутри её заколебалось.

- Это несет из той двери, заметила Гонория. - Затвори ее, Венюшка, затвори потихоньку.

Она говорила о двери, отворявшейся в уборную мистрис Сент-Джон. Быть-может, вы помните, что прежде здесь не было двери, но ее велела сделать мистрис Сент-Джон, когда родился Джордж, чтобы входить когда угодно в детскую, не проходя корридором. Теперь, когда Джордж вышел из ребячества, дверь обыкновенно запиралась на задвижку, и задвижка эта была с той стороны, у мистрис Сент-Джон, а не в детской; но иногда эта дверь оставалась отворенною как и сегодня.

Говоря это, Гонория повернулась лицом к двери и видела как малютка оперся ладонями на плоскость створки, чтобы толкнуть ее, как обыкновенно делают дети, и дверь потихоньку затворилась. Веня опять подошел к столу потешить свои глазки. Пламя теперь уже не колебалось.

мы попросим немножко у садовника.

Веня не заботился о мхе. Очарованным глазам его казалось, что уже ничто не улучшит теперешняго вида церкви. Он любовался ею, ставя ее на высоком комоде, прыгал перед нею, носил ее взад и вперед по комнате, стараясь держать ее как показывала Гонория, прямо и твердо. Таким образом прошло несколько времени, и они не заметили как догорел огонь в камине.

- Шут побери этот огонь! воскликнула Гонория: - а у меня нет ни дров, ни спичек.

Она уже бралась за колокольчик, но вдруг ей пришло в голову сходить за этими вещами самой. Никто больше её не любил посудачить, а теперь у нея так и чесался язык насчет сцены в столовой. Поставив церковь на столе и строго наказав Вене не трогать её в её отсутствии, Гонория вышла во всегдашнюю выходную дверь и спустилась по задней лестнице. Эта дверь,-- и я прошу вас обратить внимание на разницу,-- запиралась извнутри, но не задвижкой, а простым крючком, помещенным на такой высоте, чтобы дети не могли достать.

Никакая болтовня еще не приходилась Гонории так по вкусу как та, которую она теперь завела с прислугой. Малейшая подробность суматохи в столовой, все, чему ей довелось быть свидетельницей, все было разказано ею охотно слушавшей прислуге, которая, в свою очередь, не поскупилась ни на комментарии, ни на сочувствие. Гонория никак не могла оторваться от беседы, пока не заметила по бою часов, что пробыла здесь около получаса. Едва веря своим ушам, она подхватила вязанку дров и коробочку спичек вместе с парою щипцов и гасильником, и побежала наверх. Спеша войдти и повернув ручку двери, она с удивлением увидала, что не может отворить ее.

Ответа не было.

- Он должно-быть взобрался на стул и повернул крючок, сказала про себя Гонория. Но в ту же минуту она ощутила запах гари, словно паленой шерсти. Шумно побросав на пол все что несла, она пустилась бежать вдоль по корридору и повернула в уборную своей госпожи, чтобы хоть этим путем проникнуть в комнату. Эта дверь была также заперта, но снаружи. В этом не было ничего необыкновенного, так как ее большею частию держали на задвижке, а Гонория в эту минуту не обратила на это внимания. Отодвинув задвижку, она вошла.

Боже! Что увидала Гонория! Куда девался юный наследник Анвика? Темная масса тлела и дымилась на полу в дальнем углу комнаты, ковер дымился и тлел; ни следа красивой и опасной игрушки, сделанной ею, ни следа его самого, кроме безформенной массы, от которой душа уже отлетела.

этими странными криками на ноги всех домашних и встревожив мистрис Сент-Джон.