Накануне Мартинова дня.
Часть I.
Глава XVIII. Следствие.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Накануне Мартинова дня. Часть I. Глава XVIII. Следствие. (старая орфография)

XVIII. Следствие.

Следствие было произведено на другой день после смерти. Приготовления делались кое-как, на скорую руку: но в этих небольших местечках коронерам надо еще поучиться аккуратности. Анвик находился в разстоянии многих миль от столицы графства. Случилось так, что коронер графства в этот день приезжал в Анвик для следствия об одном бедном старике, неумышленно убитом, и анвикския должностные лица порешила начать второе следствие тотчас по окончании первого.

Так и сделала. Первое следствие, в рабочем доме, было произведено и покончено в полчаса; второе производилось в трактире, близь Анвик-Галла,-- трактире только-что основанном в последние годы и названном Карльтонов герб. Те же самые присяжные, которые давали клятву на первом следствии, участвовали и в этом; а свидетелей собрали второпях, без всякого соблюдения формальностей при вызове их.

Общее мнение состояло в том, что злополучный малютка завладел освещенною церковью, несмотря на запрещение няньки, а потом заложил дверь на крючок, чтобы скрыть непослушание. Против этого мнения возставала только, в глубине своего убеждения, Гонория, но и то молча, не гласно: она устала бороться против общого потока. Она считала весьма вероятным, что Веня взял в руки церковь, но не верила чтоб он заложил дверь на крючок для утайки своего непослушания. Не было ребенка откровеннее и честнее от природы: он всегда первый чистосердечно сознавался в вине; и она полагала, что он скорее распахнул бы дверь настежь, для того чтобы Гонория видела его шалость, нежели заперся бы от нея. Этот взгляд, однако, не получил популярности; популярен был тот, что ребенок взял опасную игрушку в руки, опустил крючок, чтобы не быть захваченным, а потом как-нибудь случайно поджог себя; и так как все живущие в Анвик-Галле на тот час были далеко от комнаты Вени, то это и пометило им слышать крики.

Показание Гонории,-- бывшей главным свидетелем, - о том что дверь уборной была заперта, подало повод к некоторым прениям. Ничего не могло быть яснее и положительнее её клятвенного свидетельства, что дверь уборной не была замкнута в то время как она уходила вниз, а по возвращении её на верх оказалась запертою,-- на задвижке снаружи. Задача была в том, кто ее запер? На сколько могли разузнать, в комнатах решительно какого не было. Допрашивали относительно этого пункта и свидетелей, но не добились ничего, что могло бы бросать какой-нибудь свет на это дело. Слова Гонории противоречили фактам, казавшимся достоверными. Горничная, которая убирала комнаты мистрис Сент-Джон, доказала, что её не было там с самого утра. Убрав комнаты после завтрака, она обыкновенно уже не заходила в них до седьмого часа вечера, когда мистрис Сент-Джон одевалась к обеду; так было и в этот несчастный день. Прочие служители показали, что их вовсе не было на верху: им было выставлено вино, и все они коротали время внизу. Гонория была с ними, разговаривала, а Принс не было. Но сколько было известно прислуге, Принс не была внизу с тех пор, как под конец обеда ушла от экономки. Принс была вызвана в свидетели и дала показание. По её словам, она пришла в столовую, когда Гонория взяла мистера Сент-Джона на верх, а мистрис Сент-Джон с мистером Джорджем сидели за дессертом, и тут она пробыла не долго. Барыня потчивала ее рюмкой вина. Принс сказала при этом, что уже выпила рюмочку внизу, но барыня ответила, что можно выпить и другую; она так и сделала, выпив ее за здоровье обоих молодых джентльменов. После того ушла к себе на верх; пробыла там несколько времени, частию работая кое-что на себя, частию убирая утреннее платье мистера Джорджа, чего не успела сделать, одевая его к обеду.

- Да, ответила она на вопрос одного из присяжных,-- эта комната очень близко от уборной: между ними только спальня мистрис Сент-Джон; но могу поклясться самым положительным образом, что я не ходила в уборную, и ни в какую комнату кроме своей собственной.

У Принс вырвалось одно замечание, которое, повидимому, произвело впечатление на коронера и присяжных, и могло бы поддержать справедливость её показаний, еслибы в том была надобность. Еслиб она действительно вошла в уборную и заперла или замкнула на задвижку дверь, ведущую в детскую, то с какою бы целию не сознаться ей в этом? Это было бы сделано просто по обязанности, так как мистрис Сент-Джон приказывала держать эту дверь на запоре. Но она все-таки не делала этого и не заходила в комнату. Далее....

Один из присяжных перебил вопросом: "где в это время заходился покойный ребенок?"

- С Гонорией в детской, отвечала свидетельница.-- В это время Гонория доделывала и освещала бумажную игрушку, как в последствии стало известно всему Анвик-Галлу. Потом, продолжала свидетельница свое показание,-- я ходила вниз, в луковную комнату, где хранятся травы; пробыла тут несколько времени, доставая траву, какая была мне нужна, и обрывая листья со стебелька. А там....

Тут ее прервал другой присяжный, почтенный продавец пряностей и масла, поставлявший эти материалы в Анвик-Галл: "зачем бы свидетельнице понадобилась эта трава?"

Свидетельница, с примерным терпением и всегдашним свойственным ей невозмутимым спокойствием отвечала, что она в то время лечилась отваром из этой травы; что обыкновенно его приготовляла кухарка, которая, когда не случалось присмотреть за ней, обыкновенно клада столько же стеблей, как и листьев, а это вредило отвару, почему Принс и предпочла нарвать их сама.

- Очень хорошо, ответил присяжный.-- Можете продолжать показание.

Набрав потребное количество травы, свидетельница отнесла ее промыть и положила на так-называемую кухаркину полку. Не видала никого из прислуги, кроме младшей горничной, освещавшей низкие корридоры, не слышала голоса разговаривающих. Не знает, видела ли ее младшая горничная: полагает, что нет. Потом пошла в столовую, чтобы спросить, не взять ли ей мистера Джорджа, так как наступало время пить чай в детской. Однако не взяла мистера Джорджа. Он спал в большом кресле. Ждала несколько времени, надеясь, что он проснется; но он не проснулся. Наконец ей прискучило ждать, и она ушла из столовой, а мистер Джордж все еще спал, протянув ножки к мамаше на колени. Тут она прямо пошла на верх и хотела зажечь свечку в своей комнате , как вдруг услыхала какие-то тревожные крики. Узнала Гонорию по голосу; могла разобрать одно очертание её фигуры в то время, как та бежала по корридору на парадную лестницу: в верхней половине дома было довольно темно: освещена была одна нижняя, и оттуда на верх доходил слабый отсвет. Крики были полны ужаса; они даже испугали свидетельницу, а она не привыкла пугаться из-за пустяков. Сбежала вниз вслед за Гонорией и увидала, что мистрис Сент-Джон выходит из столовой, тоже испуганная криками. Что касается следующих минут, то она не может дать точного отчета в том что тут происходило. Главное что ей помнится: она вместе с прочими побежала назад в детскую; бедняжечка мистер Джордж тоже проскользнул, не замеченный в сумятице, и видел горящие или скорее тлевшие остатки своего братца. Вот и все что она знает.

Мистрис Сент-Джон не вызывали в свидетели. Так как она,-- по общей молве,-- все время сидела затворившись в заде, с маленьким Джорджем, то её показание не могло быть важным, и присяжные, в уважение её чувств, не вызывали её. Присяжных уведомили, что она припомнила, как поутру ходила из уборной в детскую и полагает, что, может-быт, забыла запереть за собою дверь. В этом не было, впрочем, никакой важности: дверь была отворена, как доказала Гонория, а кем именно, это все равно.

Все показания были отобраны, и затем последовали прения относительно того неразъясненного обстоятельства, что дверь была заперта. Половина присяжных, со включением мистера Пима, склонялись к тому мнению, что она была вовсе не на задвижке, а только притворена; но поспешность и волнение, в котором была Гонория, пометили ей отворить дверь в первую минуту и заставили вообразит, что дверь заперта. Другая половина присяжных, в том числе и коронер, полагали, что когда несчастный малютка, послушавшись Гонории, затворил дверь, задвижка сама собою вскочила в пробой от этого движения. Это казалось самым разумным разрешением вопроса. Напрасно возражала Гонория, что ни то, ни другое мнение неправильны: что дверь действительно не могла замкнуться сама собою, когда ребенок затворял ее; он притворил ее очень тихо, и она верно слышала-бы защелку, еслиб было так как предполагают. Но слова её были пущены на ветер, и к необычайному её удивлению, сам мистер Пим подошел к ней с строгим шепотом и предостерегающим выражением в глазах.

- Кажется, довольно об этом, Гонория, сказал он.

Поверят ли, что мистрис Дарлинг услыхала о случившемся бедствии только теперь, именно в то время, когда уже заседали присяжные? Так как она жила довольно далеко, на другом конце Анвика, то новости не всегда быстро достигали её дома. Во всяком случае эта весть запоздала, опровергнув на этот раз народную поговорку, что худая слава бежит. Мистрис Сент-Джон забыла послать к матери,-- что, пожалуй, было и извинительно в страшной суете,-- и таким образом следствие началось прежде чем известие дошло до мистрис Дарлинг. Даже и теперь она могла бы не знать о происшествии, узнать бы их так скоро, еслибы не случилось ей послать в деревню служанку с каким-то поручением; девушка и вернулась с вестями. Как водится в таких случаях, она вбежала прямо к своей госпоже, крича во все гордо. Мистрис Дарлинг, дурно чувствовавшая себя с самого предшествовавшого дня и собиравшаяся уже, если не будет лучше, послать за мистером Пимом, лежала на диване, как вдруг дверь порывисто распахнулась, и служанка ворвалась с вестями, которым самая поспешность её придала совершенную безсвязность. Мистрис Дарлинг в ужасе вскочила с дивана, не поняв половины разказа.

- Что ты говоришь, что такое случилось?

- Один из мальчиков погиб, проговорила ретивая служанка. - Ах, сударыня, кто правда! Он погиб прошлою ночью, и об этом идет уже следствие. Это наследник, мистер Веня.

Мистрис Дарлинг стояла перед ней как окаменелая. На первых порах она не могла говорить: только смотрела на служанку, раскрыв губы и вытаращив глаза.

- Погиб! мистер Веня! проговорила она, задыхаясь.

- Сгорел до смерти, воскликнула женщина, почти рыдая от волнения.-- Ужь не знаю чему верить, а во всем местечке только и говору; одни толкуют так, другие иначе. Во всяком случае виновата Гонория. Она бросила его одного с зажженною свечкой, он и поджог себя. Пустили выдумку, будто бы кто-то запер его, чтобы дать ему сгореть; но сами знаете, сударыня, статочное ли это дело. Во Анвике все остановилось, и в большей части лавок заперты ставни. Теперь идет следствие в Карльтоновом Гербе.

С чем-то в роде странного, продолжительного трепета, мистрис Дарлинг мало-по-малу пришла в себя.

- Как же это за мной не прислали? спросила она,-- и хотя служанка приняла вопрос на свой счет и ответила "не знаю", но очевидно, что он был обращен не к ней.

Забывая свое нездоровье, не чувствуя телесной скорби вследствие сильнейшей нравственной, мистрис Дарлинг надела накидку, шляпку и вышла из дому. Горничная убеждала ее, что ей еще не следует выходить; просила ее, по крайней мере, подождать, пока за ней пришлют экипаж: она и слушать не хотела. Направившись тропинкой прямо по полю и таким образом обойдя досужных болтунов селения,-- она не была расположена встречаться с ними,-- мистрис Дарлинг пробралась полями почти вплоть до Анвик-Галла, немного пониже Карльтонова Герба. Еслибы можно было каким-нибудь путем миновать гостиницу, мистрис Дарлинг, конечно бы, выбрала его: но такого пути не было. Когда гостиница уже виднелась, и мистрис Дарлинг различала собравшиеся вокруг небольшие кружки праздношатающихся, ею овладело болезненное ощущение страха, а она затрепетала как у себя в гостиной. Чего же она страшилась? Быть-может, она и не могла бы с точностию определить это, но она сочла бы великою милостью, еслибы земля разверзлась под нею и пропустила ее сквозь бездну на ту сторону земного шара, прочь от горя и забот.

Она ни с кем слова не сказала, никому не предлагала вопросов. Опустив вуаль и еще плотнее закутавшись в накидку, она спешила мимо, не глядя ни вправо, ни влево, как вдруг почти набежала на доктора Пима, который только-что выбрался на воздух из духоты и толкотни битком набитой комнаты, где производилось следствие.

- Это вы, мистрис Дарлинг?

- Что все это значит? ответила мистрис Дарлинг, откидывая на мгновение вуаль и потом, как бы одумавшись, снова опуская его. - Правда ли, что Веня умер?

- Правда ли что умер! отозвался мистер Пим. - Ведь он еще вчера вечером умер. Разве вы не слыхали об этом?

- С полчаса тому назад я еще ни слова не слыхала. Что жь это? Как это случилось?

- Гонория оставила его одного в детской с какою-то бумажною игрушкой, в которой была свечка. А когда она вернулась, он уже до смерти обгорел.

Мистер Пим говорил как-то странно, с какою-то холодною, жесткою манерой; и вместо того чтобы смотреть на мистрис Дарлинг, глаза его были устремлены куда-то прямо, через её голову.

- Так это несчастная случайность, сказала мистрис Дарлинг, помолчав.

- Таков, без сомнения, будет приговор присяжных.

- Что это за сказка, которая ходит в народе, будто бы ребенок был заперт в своей комнате?

- Ах, это выдумка Гонории, сказал мистер Ним. - Она говорит, что когда, идя вниз, оставила ребенка, двери детской были отворены, а когда вернулась,-- обе двери были замкнуты. Её предположение,-- по крайней мере, она так намекает,-- состоит в том, что двери была преднамеренно заперты за горящим ребенком.

Мистрис Дарлинг отвернулась. Она не легко выдавала свои ощущения, но на этот раз проницательные глаза доктора, хотя и не смотря прямо на нее, заметили, однако, что лицо её покрылось смертною бледностию.

- Это невероятно, прошептала она.

- Я так и сказал Гонории. Вы идете в Анвик-Галл? Большая часть тамошних здесь на следствии.

- Но ведь не Шарлотта же! воскликнула мистрис Дарлинг, повернувшись к нему с чем-то в роде тревога.

- Нет. Присяжные обошлась без её показания.

- А.... а.... Веничка здесь?

Мистер Пим отрицательно покачал головой.

- Коронер с присяжными ходили взглянуть на останки и вернулись сюда. Это ужасное происшествие; ужасное.

При этом слове, произнесенном с ударением, из уст мистрис Дарлинг вырвался звук, весьма похожий на стон. Доктор направился к двери гостиницы, а она пошла своею дорогой. Войдя в аллею чудных, старых деревьев парка, где не было чужого глаза, она откинула вуаль и в сумраке наступающей ночи тяжело вдыхала в себя воздух.

Кто-то из прислуги ответил на её спрос у входа, а она пошла чрез все комнаты Анвик-Галла прямо в небольшую приемную, где, по словам слуги, находилась мистрис Сент-Джон. Мистрис Дарлинг вошла тихо, чтобы не обезпокоить её, но мистрис Сент-Джон стояла посреди комнаты в позе нетерпеливого ожидания,-- ожидания, казалось, подавленного каким-то ужасом. И если только не обманывал её вечерний сумрак, мистрис Дарлинг никогда еще не видала на лице дочери такой сильной бледности и такого растерянного выражения.

- Шарлотта!

- Это вы, мамаша? Я думала вы больны.

- Была больна; тем хуже для меня, потому что я почти никогда не хвораю. Но это.... это что же такое?

Мистрис Дарлинг отскочила в сторону. Ее испугала куча чего-то покрытого на диване. Нервы её были страшно разстроены.

- Это Джорджик, ответила мистрис Сент-Джон;-- он все болен со вчерашняго дня. Тише! не будите его.

Мистрис Дарлинг сняла накидку, развязала ленты шляпы и села у огонька возле дочери. Мистрис Сент-Джон не заговаривала.

- Шарлотта, я была ужасно огорчена. Тебе бы следовало послать за мной и не допустить меня услышать об этом невзначай. Как это случалось?

- Спросите у Гонории.

- Повидимому, нет.

- Не разкажешь ли ты мне подробностей, Шарлотта?

- Я сама их только по слуху знаю.

- Но ты.... ведь была.... дома в это время?

- Я была в столовой.

Мистрис Сент-Джон очевидно была не расположена к сообщительности. Она сидела, глядя на огонь, и мистрис Дарлинг бросала украдкой взгляды на её лицо, как недавно на мистера Пима; но лицо это не легко было разсмотреть в сгущавшемся сумраке ноябрьского вечера.

- Разкажи же мне подробности, Шарлотта.

- Я сказала вам, мамаша, что не могу. Я сама знаю их только по слуху. Я сидела затворившись в столовой с Джорджиком и ничего не знала, пока не перепугали меня крики Гонории.

- Ты сидела затворившись в столовой?

- Да, вот так, как вы сегодня застали меня в этой комнате. Джорджик заснул, и ножки его были у меня на коленях. Но мне бы не хотелось, чтобы вы меня разспрашивали. Это такой неприятный предмет разговора. Как я жалею, что прибила его!

- Ты прибила его, это Веню-то?

- Он был такой непослушный после обеда. У него были новые часы, он их не хотел дать Джорджику, и они поссорились. Он прибил Джорджика, и ударила его. Я теперь жалею об этом.

- Но ведь он не тогда же обгорел! воскликнула мистрис Дарлинг, едва понимая.

- Нет. Гонория унесла его, а я осталась в столовой с Джорджиком.

- Ну, а случилось-то это вслед за тем?

- Нет, много спустя. Часа два, должно-быть. Точно я сама не знаю; в это время я дремала. Когда он ушел, был еще белый день, а когда мы услыхали крики, совсем стемнело.

- И ты, бедное дитя мое, ни разу не выходила из столовой?

- Полноте же, мамаша! ответила она на разспросы с оттенком досады в голосе, который без этого был бы совершенно спокоен: - со мной оставался Джорджик.

Мистрис Дарлинг протяжно вздохнула, как бы облегчая какое-то напряжение.

- Каким же образом Гонория осмелилась оставить его с зажженною свечей? гневно воскликнула она.

лучше вам не разспрашивать меня об этих вещах! Я вовсе не желаю говорить об них.

Несколько минут длилось молчание, но мистрис Дарлинг была женщина впечатлительная, и ей почти невозможно было подумать о каком-нибудь новом обстоятельстве, не разрешившись вопросом. Так было и теперь.

- Правда ли, что двери были заперты? неожиданно и отрывисто спросила она.

- Кто вам сказал? воскликнула мистрис Сент-Джон.

- Мистер Пим. Я видела его по дороге сюда.

- Мистер Пим сказал вам, что двери были заперты? повторила мистрис Сент-Джон, остановив странный взгляд на матери.

- Да. По крайней мере.... собственно он сказал, что Гонория утверждает, будто бы оне были заперты.

- Да, это правда. Но никто ей не верит. И мистер Пим не верит ей; он ей советовал быть поосторожнее в том что она говорит. Принс думает, что Гонория в это время так растерялась, что её воспоминания о случившемся не ясны.

Снова наступила пауза. Мистрис Сент-Джон сидела, как прежде, глядя на огонь и склонясь на руку с каким-то растерянным выражением в лице. Она в самом деле была как-то необычайно растеряна. Мистрис Дарлинг, казалось, терялась в лабиринте затруднений и безсознательно поглаживала пальцами висящия ленты своей шляпки. Джорджик пошевелился во сне, и обе оне взглянули на диван. Но он не проснулся, и молчание возобновилось.

- Оно еще не было кончено, когда я шла мимо. Шарлотта, написала ты в замок Вефер?

- Никому я не писала. Еще будет время!

- Душечка, я вовсе не думала разсердить тебя. Я.... Что это? должно-быть возвращаются со следствия!

Перерыв этот был вызвав шумом многих шагов на дворе. Мистрис Сент-Джон поднялась с места и стала посреди комнаты лицом к двери, готовясь, повидимому, с вызывающим видом встретить кого бы то ни было. Это была та самая поза, тот самый взгляд, которые удивили мистрис Дарлинг, когда она входила в комнату. Вошел дворецкий.

смерть от случайности, сказал он,-- с присовокуплением строгого выговора Гонории Триттон за то что оставила ребенка одного с такою опасною игрушкой. И она, сударыня, торжественно прибавил он, обращаясь к госпоже,-- стоит этого: она сама, кажется, так полагает.

Мистрис Сент-Джон снова села на место. Мистрис Дарлинг, сдерживавшая при дочери свое мучительное любопытство насчет печальных подробностей, подхватила накидку и вышла из комнаты.

Гонория, как заметил и дворецкий, действительно глубоко сознавала, что заслуживает выговора; вполне отозвалось её раскаивающееся сердце на приговор присяжных; на веки поселилось в ней угрызение совести, которому никогда не замереть. Мистрис Дарлинг столкнулась с ней на лестнице; лицо девушка казалось пылающим, глаза у нея ярко блистали, а в них было какое-то дикое выражение, которое могло бы обличить начинавшуюся горячку, еслибы кто-нибудь удосужился заметить эти признаки или был в состоянии распознать их.

- Не только ужасное, ответила Гонория: - едва ли мне когда-нибудь в жизни отделаться от него; разве Господь умилостивится, возьмет меня отсюда. Она говорила почти с неестественным спокойствием, напоминавшим спокойствие её госпожи. Ужь это одно доказывало, что в голове у нея было что-то не ладно или становилось не ладным.

- Гонория, я, право, не хочу упрекать тебя, я знаю как велико твое горе; но я должна сказать тебе, как могла ты оставить ребенка одного с зажженною свечой?

- Хотите его видеть?... что от него осталось... ответила та.

Гонорию за руку.

- Нет, сказала она: - не знаю, вынесу ли я этот вид.

Гонория снова опустила угол простыни.

- Ну, сказала она: - так вот он-то под этим и лежит, милое сокровище-то мое, что мне было всего дороже в жизни. Его там, в столовой, избили до синяков, я и вынесла его оттуда, доделала бумажную игрушку, чтоб успокоить и утешить его бедное, облитое слезами сердечко, да и оставь его тут одного с нею, а свечка-то зажжена была внутри. Если я когда-нибудь забуду свою глупость или перестану оплакивать ее в своем раскаянии, пусть Господь меня самоё забудет. Но я не одна повинна в его смерти, мистрис Дарлинг, не я одна. Те, что пришли да заперли за ним двери и дали ему обгореть, виновны еще больше меня.

Гонория опять положила руку на простыню, касаясь того, что было под всю.

- Мистрис Дарлинг, вы-то не обманывайтесь. Некоторые не верят моим словам, а кое-кто хочет заглушить дело. Клянусь, что оно было так, как я утверждаю! Клянусь вот всем что от него осталось. Говорят, что Веня сам заложил крючок у одной двери, пусть будет по-ихнему; я не думаю, чтоб он это сделал, но ужь пусть будет по-ихнему; а ужь другую-то он не мог снаружи запереть на задвижку; они теперь гасят дело, и мне приходится делать то же: я одна против всех.

- Кто его гасит? вырвалось из побелевших губ мистрис Дарлинг.

- Мистер Пим, вот вам один. Я про других не говорю, я сама одна из них. С нынешняго дня я отступлюсь от этого дела и больше ничего не скажу: но мне хотелось бы, чтобы вы попомнили что я говорю, и поверили бы мне. Это горькая истина. Видит Бог, что это правда. Двери были заперты за ним, и он оставлен там, заживо в могиле, чтоб обгореть до смерти. Когда дело выступит на свет, как и должно случиться когда-нибудь, если только в мире есть правосудие, мы узнаем тогда правду. Теперь я не хвалюсь, что проникла ее.

Мистрис Дарлинг пугалась и слов, и вида решительности этой девушки, апатия которой перешла теперь в страсть, и её пылающих щек, и безумных глаз,-- словом, всех признаков угрожающей горячки или другой болезни. Она вышла из комнаты, удерживая в глазах последнее впечатление Гонории, бросившейся возле стола в порыве отчаяния, и отыскала Принс. Едва будучи в состоянии говорить от волнения, которое она тщетно пыталась подавить, мистрис Дарлинг приказала Принс сообщить ей все подробности до малейшей мелочи. Принс повиновалась без запинки, и отчет её ничем не разнился от данного ею коронеру и присяжным. Мистрис Дарлинг разспросила ее и о запертых дверях: Принс утверждала, что по крайней мере одна дверь была заперта лишь в воображении Гонории. Весьма возможно, даже вероятно, что бедный малютка запер на крючок одну из дверей сам; но что касается другой, то лишь чрезмерная поспешность Гонории (как она, Принс, думает) помешала ей отворить ее.

- А госпожа твоя, как я слышала, все время просидела затворившись в столовой с маленьким Джорджем?

в пробой, когда ребенок захлопнул дверь, прибавила Принс:-- так полагают и коронер с присяжными.

Мистрис Дарлинг вздохнула в сильном смущении. Она не могла отделаться от положительного и торжественного заявления Гонории; но, повидимому, одинаково невозможно было поверит и тому, чтобы кто-нибудь подходил к двери с целию запереть ее на задвижку. Последнее соображение, что задвижка сама скользнула, было желанною лазейкой, и мистрис Дарлинг отдала бы половину того времени, которое оставалось ей прожить, лишь бы она могла вполне поверить этому.

В местной газете появилось еще известие, написанное мистрис Дарлинг.