Накануне Мартинова дня.
Часть I.
Глава XIX. Бред Гонории.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Накануне Мартинова дня. Часть I. Глава XIX. Бред Гонории. (старая орфография)

XIX. Бред Гонории.

Немного дней понадобилось на то, чтоб у Гонории Триттон развилась горячка, сопровождавшаяся бредом. Мистер Пим решил, что это болезнь мозга, порожденная горем, ужасом и угрызениями совести. Это послужило к продлению её пребывания в Анвик-Галле, так как её нельзя было удалить; в противном случае мистрис Сент-Джон уже отдала бы ей приказание удалиться тотчас после похорон. Мистрис Сент-Джон получила к ней какое-то трепетное отвращение: раз или два, когда она встречала Гонорию в корридоре, ею овладевал припадок дрожи всем телом. Она откровенно признавалась, что не может переносить вида этой девушки; "не будь её, говорила она, Веня был бы жив". Но нельзя же было выгонять больную, и Гонория лежала на кровати в комнате, некогда отведенной ей и Вене. Изящная колыбелька розового дерева, на веки опустевшая, все еще стояла в углу. Сначала болезнь была не опасна: сильный лихорадочный жар, по временам легкое волнение, но опасности не было. Только за день до похорон слегла она в постель.

Мистрис Сент-Джон, повидимому, более огорчилась смертью Вени чем было заметно обыкновенным наблюдателям. Ни тени волнения не замечалось в невозмутимом лице её, ни одной слезы не скатилось по нем, насколько могла уследить за ней. Но окружающие ее видели, что внутренно она сильно потрясена. Ею, казалось, овладела какая-то нервозность, если только это слово можно приложить к полнейшему наружному спокойствию. Она не переставала питать в себе мысль об ужасном происшествии; боялась одна пройдти по дому в сумерки; а в уборную ее не привлечь бы и всеми канатами семидесяти-пушечного корабля, потому что эта комната была рядом с детской, где лежал Веня. Она большею частью сидела возле Джорджа, все еще хворавшого; часа по два оставалась совершенно спокойною, а потому вдруг вскакивала и начинала быстро ходить по комнате, словно не вынося своих дум, своей тоска по Вене. "Успокойся, душечка, будь тверже, увещевала ее мистрис Дарлинг, как-то после полудня, когда та ходила по комнате быстрыми шагами,-- никакою скорбью не вернешь его; пройдет немного времени, которого ты даже не заметишь, а ты утешишься тем, что ему там лучше." - "Мамаша, я повесила бы Гонорию Триттон, еслибы только могла",-- было ей единственным ответом. Невозможно сказать, что бы сталось с мистрис Сент-Джон в это время, не будь при ней матери, хотя в случае крайней надобности, она, быть-может, и пробудилась бы к деятельности. Мистрис Дарлинг, забывая собственное нездоровье,-- а она действительно чувствовала себя больною,-- приняла все хлопоты на себя, и действительно хлопотала. Она писала письма, извещая друзей о бедствии; она же распоряжалась приготовлениями к похоронам: Шарлотта не принимала в этом никакого участия. Мистрис Дарлинг делала все возможное, чтобы занять свою дочь и отвлечь её мысли от роковой ночи: она беседовала с ней о семейных интересах, читала ей письма от другой дочери Маргариты, находившейся в Беркшаре; распространялась о письмах своего сына Франка; разказывала, как во время посещения им Бельпорта, Роза наделала ему хлопот, что-то в роде побега, словом, была какая-то неприятность, но всей подноготной она не могла разведать и, вероятно, никогда не узнает. Она полагала, что всему причиной возмущение Розы против долгого пребывания в школе. Таких-то и тому подобных предметов держалась мистрис Дарлинг в разговоре; но мистрис Сент-Джон была глуха к ним. И в самом деле еще вопрос: слушала ли она? если же и отвечала иногда, то чисто-машинально.

Наступил день похорон; друзья и родственники со всего околотка приехали проводить злополучного малютку, наследника Анвикского, к месту последняго успокоения. Как во время кончины Джорджа Сент-Джона, так и теперь, мистер Сент-Джон из Веферского замка не мог прибыть по болезни, но, чтобы заменить его, из Лондона приехал Фредерик Сент-Джон. Прибыл и капитан Дарлинг. Ни тот, ни другой из них не оставался более суток, и они условились вместе совершить обратное путешествие в столицу. Да и никого из посетителей не приглашали остаться: Анвик-Галлу было теперь не до приема гостей.

Мистрис Дарлинг воспользовалась этим случаем разспросить сына, в чем состояла проделка Розы, на которую он намекал; но он только отшучивался и ничего не объяснил.

- Я ужь наказал ее за это, сказал он,-- и не думаю, чтоб она затеяла вторичную проделку.

Итак ребенка опустили в склеп вместе с отцом и бедною молодою матерью, которой оне стоил жизни. Затем процессия факельщиков и провожатых вернулась в Анвик-Галл, и все разъехалась, не видав даже мистрис Сент-Джон: виделся с ней один капитан Дарлинг. Поговаривали-было, что и Джорджику, теперь уже наследнику, следует быть в числе провожатых на похоронах; но порешили тем, что он слишком мал и притом же нездоров.

Между тем Исаак Сент-Джон и брат его все еще чуждались друг друга, но положение дел изменилось, а Исаак с своей стороны весьма охотно бы помирился. Леди Анна Сент-Джон готовилась выйдти замуж за капитана Сэвилля, который неожиданно получил большое наследство. Анна призналась Исааку во всем: как она втайне дала слово капитану Сэвиллю, как и Фредерик был с ними в заговоре, а потом, как бы заслоняя собой Анну, принял на одного себя упреки за отказ на ней жениться; Исаак Сент-Джон хотел бы помириться с братом, и хотя не делал еще решительной попытки, но позволил мистрис Сент-Джон известить Фредерика о своем желании. Характер Фредерика оказался, однакоже, приправленным некоторою долей упрямства, и он хотел поставить на своем. Он недавно получил некоторую сумму от тетки и назначил ее на ликвидацию своих долгов, а сам между тем тихо проживал в Лондоне, посвящая все свое время любимому искусству, живописи.

День похорон пришед к концу. Он прошел тихо, без всякой лишней суеты и волнений, которых, быть-может, следовало ожидать при такой обстановке. Малютка Джордж, по возвращении траурных карет в Анвик-Галл, разразился бурей стонов и рыданий, требуя Веню. Ему сказали, что Веня удалился на небо, где он будет вечно радоваться, играя на золотой арфе. Но ребенок продолжал горько плакать. Капитан Дарлинг унес его на холмик и в надлежащее время привел назад значительно утешенного, надавав ему каких-то великолепных обещаний касательно живого пони, которого он подарит молодому джентльмену, когда тот выростет с Веню.

На следующее утро мистрис Сент-Джон собиралась уехать из Анвик-Галла на несколько времени. То было её собственное желание, но его поддерживала и мистрис Дарлинг. Сначала она поедет в коттедж, занимаемый её матерью, затем возьмет Джорджа куда-нибудь на воды, и к Рождеству вернется в Анвик-Галл.

Нет никакой возможности заставить молчать болтливые языки. С самого следствия было множество толков относительно спорного вопроса о двери из уборной. В Анвик-Галле и на несколько миль вокруг он стал постоянным предметом разговора, и предположение созрело до степени доказанной истины. Будь раз доказано, что дверь еще прежде была на задвижке,-- и всякая таинственность исчезла бы сама собою. Постоянные уверения Гонории, что по возвращении её дверь была заперта, имели несомненный вес; а что по близости не было никого, кто бы мог это сделать, это было почти безспорно, и все вполне этому верили: таким образом, разрешение вопроса постепенно шло к допущению, что когда мальчик затворял дверь, задвижка сама собой скользнула в пробой. Это объяснение казалось единственно возможным: чем больше о нем толковали и размышляли, тем вероятнее оно становилось и ко дню погребения было принято за несомненный факт. Так признавал и мистер Пим, а мистрис Дарлинг уже говорила об этом, как об открытии, а не простом предположении; даже Гонория, при всем упадке сил, болезни и несчастии, должна была призвать, что это могло случиться.

- Какое счастье, что все разъяснилось! воскликнула мистрис Дарлинг, обращаясь к дочери: - так неприятно было что к этому припуталась какая-то загадка: и без того это происшествие чрезвычайно бедственное. Мы теперь можем изгнать из мыслей это неприятное ощущение, Шарлотта.

Никто не знал, зачем мистрис Сент-Джон покидает Анвик-Галл, разве для того только, чтоб отделаться от воспоминаний, связанных с кануном Мартинова дня. Мистрис Дарлинг выразила мистеру Пиму свое мнение, что она хочет попробовать перемены для Джорджа, который еще был очень нездоров, и Принс повестила то же самое домашним. Разумеется, толковала прислуга между собой, потрясение было ужасное; что жь удивительного, если она хочет на время покинуть ту местность, где оно разыгралось? Какова бы ни была причина, мистрис Сент-Джон покидала эту местность.

Мистрис Дарлинг намеревалась возвратиться в коттедж вместе с дочерью. Поутру, в-день отъезда, после завтрака, она, вместе с одною из горничных, занялась в своей комнате укладкой немногих вещей, которые были присланы ей из дому, как вдруг, вспомнив о Гонории, спросила: лучше ли ей?

- Напротив, ответила девушка,-- ей хуже.

- Хуже! повторила мистрис Дарлинг.

- Какие жь это странные вещи? спросила мистрис Дарлинг, переставая складывать креповый воротничок.

- Ах, сударыня, все насчет этого случая: об этой двери на задвижке, про которую у нас так много толковали....

- Задвижка замкнулась сама собой, когда Гонория велела затворить дверь; это было окончательно решено, резко перебила мистрис Дарлинг.

- Знаю, сударыня, ответила девушка: - да ведь Гонория не в своем уме и сама не знает что говорит. Она бредила о покойной госпоже, воображая, что та сидит у её постели и спрашивает не сама ли она заперла мистера Веню, когда он горел, да не она ли и подожгла-то его? Страшно слушать бедняжку!

Если вы видали когда-нибудь внезапную перемену в женщине, то, вероятно, заметили бы ее в мистрис Дарлинг. Разом, казалось, упало у нея сердце и опустились руки; румяное, добродушное лицо её покрылось оттенком испуга,-- как в тот вечер, когда, разговаривая с мистером Пимом у Карльтонова Герба, она избегала взглядов доктора, хотя и он с своей. стороны также избегал её взгляда,-- и губы её дрожали, когда она попробовала заговорить.

- Пойдти к ней, вдруг проговорила она: - бедняжка, должно-быть, вовсе помешалась. Пойду, посмотрю, нельзя ли ей помочь. Может-быть, понадобится горячечная рубашка.

Горничная, ни о чем не думая и ничего не подозревая, продолжала укладывать вещи в дорожный мешок, а мистрис Дарлинг вышла из комнаты. Комната, ею занимаемая, находилась в лицевом фасаде дома, на противоположной стороне от покоев мистрис Сент-Джон; поэтому ей надо было пройдти корридором во всю длину его, и затем повернуть в другой, где была ниша, детская и прочия часто упоминавшияся комнаты. Повернув за угол, мистрис Дарлинг увидала близехонько возле двери детской что-то похожее на большой, черный шар. Это были, как оказалось, юпки её дочери, которая, повидимому, прислушивалась к чему-то в детской.

- Шарлотта!

Мистрис Сент-Джон подняла испуганное лицо: бледное лицо, дышавшее не ужасом, но скорее каком-то унынием, а глаза её смотрела дико и неподвижно. Тихо выпрямившись, она проговорила шепотом:

- Я его крики слышу,-- его крики. Я слышала их в прошлую ночь, всю ночь напролет.

У мистрис Дарлонг, как говорится, душа ушла в пятки. И она ужь не сходит ли с ума?... Да и все-то не помешалась ли наконец?

- Слышите! Вот опять!

- Шарлотта, малое дитя мое, тебе нездоровится сегодня. Ты совсем расклеилась от этих огорчений. Если ты...

Мистрис Дарлинг внезапно прикусила язык и почувствовала что сама несколько "расклеивается". В комнате безспорно слышались звуки; повторялись слабые, жалобные стоны.

- Я знала, что его никогда не выжить отсюда! прошептала мистрис Сент-Джон:-- Чу! Но тогдашние крики его была громче.

Мистрис Дарлинг поглядела на нее. Не уступала ли дочь её суеверному страху? Мистрис Дарлинг сомневалась в возможности этого, будучи сама чрезвычайно практическою женщиной в сравнении с мечтательницами. Она также мало верила в привидения, как и в общение с духами, недавно вошедшее в моду, и потихоньку отворив дверь, заглянула в комнату.

Там был Бран, собака. Бедный Бран, должно-быть, забрался в комнату накануне, при выносе гроба, а с тех пор был в заперти. Он не лаял, не возился, чтоб обратить на себя внимание, а только сидел под столом, воя и взвизгивая. С Браном таки было хлопот с самого дня Вениной смерти: собака то и дело пробиралась в корридор и начинала там выть и визжать.

- Посмотри Шарлотта! сказала мистрис Дарлинг успокоительным тоном: - бедная, безсловесная тварь!

своими глазами, то это будет самое могучее противодействие страху. Шарлотта отшатнулась в какой-то внезапной панике.

- Не могу! проговорила она задыхаясь: - не заставляйте меня! Он, верно, расхаживает там с зажженною церковью?

- О, Шарлотта, взгляни же, взгляни только! Ты, кажется, сама не своя....-- и бедная мистрис Дарлинг с таким же страхом посмотрела на нее, как та глядела на дверь,-- там какого нет, кроме бедняжки Брана; его, должно-быт, заперли.

Она распахнула дверь настежь, вошла и выгнала собаку. Пока та пробегала мимо, мистрис Сент-Джон прижалась к стене, тщательно стараясь не заглядывать в комнату, но как только увидала Брана, душевное настроение её тотчас перешло в гнев.

- Я приказала не пускать его в дом, держать его на цепи в конюшне, свести, продать - все, что угодно. Как она смеют не слушаться!

Мистрис Дарлинг взяла дочь под руку и отвела в её комнату.

- Я присмотрю, чтобы собака больше не докучала тебе, Шарлотта. Ляг на диван и успокойся, мы через полчаса будем готовы к отъезду.

Затворов за Шарлоттой дверь, она пошла дальше в комнату Гонории, на конце корридора. Девушка лежала на постели, в безпокойном бреду. Голова у ней металась из стороны в сторону, лицо пылало, речи путались. Мистрис Дарлинг невольно спросила себя, не содействовала ли этому усилению болезни тихия взвизгивания собаки в соседней комнате, длившияся всю ночь и, вероятно, долетавшия до слуха Гонории.

Не менее трех горничных стояло вокруг её постели, глазея, слушая, и перешептываясь. Шорох при входе мистрис Дарлинг, повидимому, привлек внимание больной, которая мельком взглянула в её сторону; но явно было, что болезненно-блестящие глаза её ничего не видали, они обратились на противоположную стену, и глядели точно сквозь нее. Слова, вырывавшияся из уст её, не в такой последовательности, как они будут написаны, но урывками и словно в припадке, так испугали мистрис Дарлинг, как немногое пугало её в жизни: они равнялись обвинению мистрис Сент-Джон в убийстве своего пасынка.

- Он ведь наследник был, вот в чем дело, сэр, говорила она, обращаясь к какому-то воображаемому лицу,-- он стал поперек дороги её плоти и крови к наследству. Я давно уже видела, что ей этого не вынести. Разве вы не помните что было в тот день, как вы вернулись домой из Лондона, а мы повели детей встречать вас в парке? Вы взяли Веню и понесли его в дом, а маленький-то раскричался. Разве вы не помните этого, сэр? Она Веню-то об пол грохнула, избила его. Вы хоть и говорили, что он нечаянно ушибся, но ужь мне ли не знать! О, сэр, зачем вы оставили его под её опекой? Не все ли равно вам было делать духовную, так или иначе?

Она разговаривала с своим господином. Тот, к кому она обращалась в воображении, был покойный господин её.

- Что могло быть легче, продолжила Гонория, еще чаще метаясь головой из стороны в сторону и с прежним неподвижным взглядом.-- Стоило только взбежать на верх из столовой, где она сидела взаперти, подпалить ребенка, заглушить его крики, заперев двери, и вернуться бегом назад. О, сударь, зачем вы ей оставили его? Разве выз абыли, что он стал поперек дороги Джорджику? Она говорит, что не выходила из столовой, но не верьте ей: выходила, и я могу засвидетельствовать это.

Мистрис Дарлинг, понемногу собирая присутствие духа, и не могши сразу опомниться, обратила свое бледное лицо на служанок, которые стояли разинув рот. Она, кажется, не знала что сказать им и как отнестись перед всеми к этому бреду.

- Дело её очень плохо, мозговая горячка, сказала она, силясь придать голосу откровенную развязность,-- совсем помешалась, бедняжка (оно так и было в действительности). У меня однажды была гувернантка, страдавшая такими жь припадками; та все уверяла, что я убила мою младшую дочь, мисс Розу Дарлинг, а ребенок все время стоял у её изголовья живехонек и здоровеховек. В обоих случаях болезнь, кажется, точь-в-точь одинаковая. Подите-ка вы вниз: я думаю, что в комнате должна быть тишина.... и сейчас же пошлите кого-нибудь из людей поторопить мистера Пима.

- Ага! проговорил он: - так мозгу-то досталось не на шутку. Я так и ждал.

- Она совершенно сбилась с толку, мистер Пим; все говорила такия странные вещи.

- Что же именно?

Мистрис Дарлинг уклонилась от вопроса.

- Так, всякий вздор, сказала она, кашлянув. - Мистер Пим, я думаю, мне бы остаться здесь и самой присмотреть за нею. Она черезчур плоха, чтоб ее оставить на руках у прислуги.

- А мистрис Сент-Джон вы пустите одну?

- Кажется, это необходимо. С нею будет Принс, и ребенка она берет с собою. Может-быть, через несколько часов Гонории будет лучше.

вздор, по выражению мистрис Дарлинг. Увы! Она будет повторять его до тех пор, пока не настанет какого-нибудь перелома болезни. Воспаленный мозг её ухватился за одну мысль и мог заниматься лишь ею, ею одною, до проблеска лучшого времени. Доктор наслушался не менее самой мистрис Дарлинг.

- Да, сказал он,-- пожалуй, оно будет не дурно, если вы сами за ней присмотрите. Прислуга так болтлива.

- И сейчас трое подслушивали. Скажите, мистер Пим, отчего эта ложные представления овладевают мозгом больного? спросила мистрис Дарлинг.

- А как овладевают им сны? возразил он.-- Эта девушка ужасно потрясена, и мозг её поврежден. Воображение в такое время склонно заблуждаться, предаваясь нелепым и фантастическим мечтам.

- Совершенно нелепым и фантастическим в этом случае, произнесла мистрис Дарлинг.-- Хорошо, я побуду с нею. Надо кому-нибудь остаться, или мне самой, или Принс;

- Принс не годится, сказал врач,-- оне с Гонорией ненавидят друг друга, словно отраву.

Так и сделали. Мистрис Сент-Джон с малюткой и Принс уехали в коттедж; мистрис Дарлинг осталась в Анвик-Галле ухаживать за Гонорией, а мистер Пим почти только и делал, что целый день входил и выходил из дому, прогуливаясь в Анвик и обратно со скоростью локомотива. Гонория была в опасности.

успокоиться (насколько возможно), разрешив смущавший ее вопрос. Если дверь детской затворить потихоньку, как, по показанию, затворил ее несчастный ребенок, то защелкнется ли задвижка в пробой? Возможно ли это физически? Мистрис Дарлинг не пожелала бы признаться, как долго она взвешивала сегодня это сомнение. Встав с кресла, она хотела пройдти на тот конец комнаты, как вдруг кто-то вошел.

- Кто это? резко окликнула мистрис Дарлинг, слегка вздрогнув.

Это была одна из младших горничных, принесшая немного бульйону в чашке.

- Как ты тихо взошла! воскликнула мистрис Дарлинг.

- Я надела теплые башмаки, сударыня, ответила девушка.

- Только не уму её, ответила мистрис Дарлинг. - Сейчас ей вообразилось, что она сама подожгла ребенка, и бросив его, выбежала вон.

- Бедненькая! Ну, да она в некотором роде так и сделала, сударыня, потому что ведь это случилось по её неосмотрительности.

но затем настала тишина, и она заключила, что ошиблась. Теперь или никогда! Ей хотелось испытать эту дверь, и случай, повидимому, благоприятствовал ей, иначе, еслиб ей предлагали не только весь мир, но даже десять вселенных, и тогда бы она не допустила посторонних узнать про сомнение, овладевшее её или чьим бы то ни было умом относительно этого вопроса. Выйдя из комнаты Гонории, она подошла к двери детской и тут приостановилась. Что за ощущение закралось в душу мистрис Дарлинг в эту минуту, этого она в последствии никогда не могла разказать. Будь она от природы суеверна, это еще можно бы объяснить; но она была вовсе не такова. Однакоже какое-то чувство или побуждение заставило ее, не входя в комнату, отойдти прочь от двери и отправиться в уборную, с намерением попробовать, нельзя ли произвести опыт с этой стороны. Уходя, она могла бы утвердительно сказать, что слышала как там двинули стулом, еслибы не была убеждена, что обманулась. Тихою походкой прошла она в вечернем сумраке по ковру уборной. Дверь, к удивлению её, была полуотворена, хотя с той роковой ночи ее тщательно держали на запоре. Мистрис Дарлинг готовилась потянуть ее к себе, как вдруг кто-то толкнул дверь с той стороны и сильно захлопнул ее. В ужасе она разом отворила ее и стала лицом к лицу с доктором Пимом. Он с своей стороны производил тот же самый опыт. Глаза их встретились, и любопытно было видеть, как розно держали они себя, стоя и глядя друг на друга: мистрис Дарлинг, вся взволнованная, с разстроенными нервами, почти окаменевшая от ужаса; доктор же, спокойный, ясный, совершенно владевший собою. Она пыталась оправдаться.

- Я шла в детскую поглядеть, убрано ли там сегодня. Кажется, нет.

- А я, сказал врач,-- пробовал, замкнется ли задвижка в пробой, если дверь только притворить, и вижу, что нет.