Накануне Мартинова дня.
Часть II.
Глава IX. Смерть Ребенка.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Накануне Мартинова дня. Часть II. Глава IX. Смерть Ребенка. (старая орфография)

IX. Смерть Ребенка.

Читатель верно обратил внимание на то место в дневнике Мери Карр, где она упоминает о смерти малолетняго наследника Анвика, и вероятно узнал в нем маленького Джорджа Сент-Джона.

Недели за две или за три до смерти сына, мистрис Карльтон Сент-Джон приостановила свои безпокойные странствования, продолжавшияся с самого отъезда её из Бельпорта. Этим она обязана была вмешательству сиделки, мистрис Брайфорд.

- Где же ему выздороветь при такой жизни, какую вы ведете, сказала она однажды.-- Если вы не перестанете таскать за собою ребенка из города в город, я принуждена буду оставить вас. Я не могу смотреть на это равнодушно; вы его скоро сведете в могилу.

Пронзительный крик вырвался из груди матери при этих словах. Мысль о близкой смерти ребенка еще прежде запала в её душу (и кто знает с каких пор?), но она мужественно боролась с нею и всячески старалась заглушить в себе это сознание. Теперь слова сиделки, повидимому, раскрыли ей глаза; факты были так очевидны, что трудно было сомневаться или обольщать себя несбыточною надеждой. В это время они приехали в город Эйперн, лежащий в Бельгии или западной Фландрии, известный своими саржевыми и суконными фабриками. Там и остановилась мистрис Сент-Джон. Она поспешила отыскать покойное помещение и перевезла в него Джорджа, казавшагося не столько больным, сколько слабым и изнуренным. между тем предсказание мистрис Брайфорд сбылось, потому что не прошло двух дней после их приезда в Эйперн, как в болезни ребенка наступил кризис. Теперь мистрис Сент-Джон не могла ехать далее, чтобы не завести окончательного удара здоровью Джорджа, которое и без того сильно пошатнулось от этих бесконечных переездов. Как описать горе матери? Читатель верно заметил, какою пылкою и ревнивою любовью любила она своего сына; это было единственное существо, которое наполняло собой её гордую, безстрастную душу. Из-за него она ненавидела и Веню, по смерти которого - ей одной было известно содействовала ли она этой смерти или нет - Джордж стал наследником Анвика. Но что кроме опасения за жизнь сына, ее постоянно преследовал еще какой-то страх,-- это всякий мог заметить.

На другой день после прибытия мистрис Карльтон в Эйперн, болезнь Джорджа стала быстро развиваться; опасность увеличилась, и конец был близок. Двинуться из Эйперна невозможно, как бы ни желала этого мистрис Сент-Джон. Она созывала одного за другим лучших докторов в городе, с большими издержками выписала двух врачей из Лондона и послала мистеру Пиму приглашение немедленно прибыть в Эйперн. Однако никто из собравшихся докторов не нашел малейшей возможности спасти её сына. Она замечала как его прекрасное личико становилось все бледнее и бледнее, как лихорадка изнуряла его ослабевшее тело, но ни одной слезы не выкатилось у нея. Все время она сохраняла неестественное спокойствие и только дважды дала волю своим чувствам: тяжело было видеть их проявление постороннему, но каково было ей самой! Один из этих припадков случился с нею в присутствии сына. Бедная женщина, вероятно, не могла удержать себя и до полусмерти напугала Джорджа. Как помешанная бегала она по большой комнате, рвала на себе волосы и кричала сыну, чтоб он остался с нею, чтоб он не умирал.

- Переставь, мама, переставь! лепетал испуганный ребенок. - Не горюй обо мне. Я иду на небо, к Вене.

При первом восклицании Джоржжа она мгновенно остановилась и упала подле него на колени. Но когда она поняла его слова, она опять вскочила и начала метаться по комнате как бесноватая, сжимая себе голову руками.

- Мама, не пугай меня! кричал ребенок. - Мне самому хочется к Вене.

Молчи, Джорджик, молчи! Каждое твое слово, невинный ребенок, кинжалом вонзается в сердце твоей бедной матери. Посмотри, она уже падает на пол от изнеможения и не в силах удержать свои громкие вопли.

В этот же самый день, через несколько времени после припадка, приехал и мистер Пим. Совершенно неискусившийся во французском языке и не привыкший к путешествию по чужим краям, да и вообще к какому бы то ни было путешествию, так как никогда еще не двигался из Анвика, добряк сумел попасть в Эйперн двумя днями позже чем бы следовало; вместо того чтобы держаться прямого пути, он проколесил Бог весть куда. Во-первых, он ошибся в названии города, и вместо Эйперна, искал каких-то "Випер", что было далеко не надежным способом попасть на место. Впрочем, он таки добрался до цели своего путешествия, правда несколько смущенный и сконфуженный, но впрочем благодарный судьбе за то, что она наконец сжалилась над ним, и вывела его на прямую дорогу.

Джордж лежал обложенный подушками, когда к нему вошел доктор; бледный, слабый, исхудалый, он был тенью прежнего Джорджа. Но увидав знакомое лицо мистера Пима, с радостною улыбкой протянул ему маленькую прозрачную ручонку.

- Я вас помню! произнес он с усилием, едва переводя дыхание.-- Мама сказала, что вы едете к нам, и мы ждали вас вчера.

- Я и сам думал, что попаду сюда раньше, Джорджик, отвечал доктор,-- но я... я сбился с дороги.

Мистер Пим придвинул стул к кровати мальчика и молча смотрел на него. Казалось, что во всю долголетнюю практику ему еще не приходилось видеть такого изнеможения в ребенке; ребенку оставалось лишь несколько дней жизни, пожалуй и того менее. Большие, блестящие, голубые глаза Джорджа обращены были на доктора, между тем как изнуренная горячая ручонка его неподвижно лежала в крепкой, здоровой руке врача.

- А вы видели Венина пони? спросил мальчик.

- Венина пони! машинально повторил доктор, мысли которого были так далеки от всяких пони.-- Я думаю, он еще стоит в конюшне в Анвике.

- Принс и бабушка сказала, что я буду кататься на Венином пони, когда вернусь домой. Мне очень хотелось бы домой, покататься на пони и видеть Брана, но теперь нельзя.

- Да, теперь нельзя, сказал доктор,-- ты еще очень слаб, Джорджик, не правда ли? А здорова ли твоя мама?

- Я сейчас извещу мистрис Сент-Джон о вашем приезде, сэр! прервала его женщина почтенной наружности, встав со стула на противоположном конце большой комнаты.

Голос её чуть не испугал мистера Пима, который не заметил её присутствия. Женщина вышла из комнаты и затворила за собою дверь.

- Это мистрис Брайфорд! отвечал Джордж.

- Ах, да; сиделка Брайфорд. Я слышал о ней от мистрис Дарлинг.

- Мама не велит называть так; она говорит, что мне не нужно сиделки, и потому мы зовем ее просто Брайфорд. А Веню видели? продолжил мальчик, говоря теперь гораздо свободнее, потому что волнение, возбужденное в нем появлением доктора, уже несколько стихло, но на последних словах голос его незаметно понизился.

- Видел ли я Веню, повторил мистер Пим с изумлением. - Ты хочешь сказать Венину могилу? Да, у него хорошенькая могила; хотя, на мой взгляд, памятник слишком высок для его возраста.

- Нет, сказал Джордж.-- Я говорю: Веню.

- Что ты, дитя мое! разве я мог видеть Веню? Ведь он ушел от нас на небо, возразил доктор.

- А как же мама видит его?

- И мама не видит, сказал мистер Пим после короткой паузы.

- Нет, видит, утверждал Джордж,-- она видит его по ночам; и тогда хватает меня, и прячет свое лицо. Мама видит и зажженную церковь, как она вспыхивает иногда.

Странное раздумье отразилось на лице мистера Пима, когда он взглянул на невинного ребенка.

- Мама это видит во сне, сказал он,-- как это со всеми случается. Помнишь, Джорджик, моего старого коня, Боба? Он издох нынешним летом от староста. А между тем я его вижу иногда во сне, Джорджик, как будто он несет меня крупною рысью по дороге.

Пылкое воображение мальчика, еще более возбужденное физическою слабостью, мгновенно разыгралось.

- Вы видите и седло его, и уздечку, мистер Пим? прибавил он.

- И седло, и уздечку, и стремя, все; даже его старую гриву и хвост. Она очень у него поседела, Джорджик. Это был такой верный старый слуга, какого у меня никогда не будет более, оказал доктор.

- Вы купили другую лошадь? спросил мальчик.-- Ее зовут тоже Боб?

- Да, у меня есть другая лошадь, но ее зовут Джак. Ей далеко до Боба, Джорджик. Когда ей приходится ждать меня с одноколкой где-нибудь у подъезда, она просто пляшет от нетерпения. А раз, когда я ехал на ней верхом, она вздумала-было сбросить меня,-- тут ужь мы с ней повоевали; потом, в другой раз, хотел было повернуть ее к Бельярду, она возьми - да прямо в щеточную давку так и лезет; тут мы с ней опять имели сражение.

Джорджик смеялся на сколько у него хватало силы.

- Я бы на вашем месте не стал держать такую лошадь, оказал он.-- Венин пони никогда не делал этого.

- Вот видишь, Джорджик; я хочу научить ее вести себя поприличней, и потому держу ее, несмотря на то что она презлая.

- Отчего вы не возьмете Венина пони? спросил мальчик.-- Я уверен, что мама отдаст вам его; она говорит, что ничем не дорожить теперь в Анвике. Ведь он назначался мне, но я уже не вернусь туда, я иду на небо.

- Ах ты мой великодушный мальчик! Да разве Венин пони свезет меня? Ведь я тяжелее и тебя, и Вени, прибавил доктор.-- А что твой французский язык, Джорджик? Начинаешь ли ты понимать его?

- Здесь не по-французски говорят, а по-фламандски, отвечал мальчик.-- У нас двое Фламандцев в услужении, и то-то вы послушали бы, мистер Пим, как они тараторят.

как он уехал из Анвика.

Дверь отворилась, и в комнату вошла мистрис Сент-Джон. В ней не было и тени той сокрушенной, взволнованной женщины, которая за два часа перед тем доходила до безумного отчаяния; это была холодная, высокообразованная аристократка, безстрастная физиономия которой показывала необыкновенное самообладание. Блестящие черные волосы её изящно причесаны, а дорогое черное шелковое платье отличалось богатою и щегольскою отделкой.

- Я еще третьяго дня ждала вас сюда, сказала она, подходя к мистеру Пиму,-- а сегодня уже отказалась от надежды вас видеть и стала ожидать письма.

- Что делать, сказал мистер Пим протягивая ей руку,-- совсем сбился с дороги; мы сейчас говорили об этом с Джорджиком; сроду не путешествовал; раз только и озадачило меня чужое наречие, да и то в Вельсе.

Из всего что он сказал, мистрис Сент-Джон поняла только одно слово: Джорджик.

- Как вы его находите, мистер Пимь? спросила она.

- Да, не мешало бы ему быть помясистей, коротко отвечал доктор и скорее шутливым нежели смущенным тоном; он знал как жадно ловилось каждое его слово.

- Если кто-нибудь в состоянии помочь ему, так это вы одни, мистер Пим, сказала мистрис Сент-Джон.-- Здешние доктора отказались от него; выписанные мною из Лондона врачи также объявили, что ничего не могут для него сделать, и уехали обратно; тогда я решилась послать за вами.

- Так, так, отвечал доктор, ничего не выразив этим восклицанием.-- Мне очень приятно повидаться с моим маленьким другом. Мы с Джорджиком всегда были в больших ладах, только за лекарства немножко ссорились. Помнишь, Джорджик, те порошки, из-за которых у нас поднималась всегда война.

- Еще бы мне забыть их! отвечал Джордж.-- Но вы побеждали, вы все-таки заставляли меня принимать их.

Доктор разсмеялся.

- Не дадите ли вы ему и теперь каких-нибудь порошков? спросила мистрис Сент-Джон равнодушным тоном, между тем как в глазах её отражалось тревожное ожидание.

- Не знаю наверное, порошки ли, уклончиво отвечал доктор.-- Мы еще увидим.

Мистрис Сент-Джон отошла к дальнему окну и остановилась около него. Она прижала свое лицо к холодному стеклу, как бы от сильной боли в лице, но сейчас же выпрямилась и снова приняла надменный, повелительный вид; прекрасное лицо её казалось в эту минуту совершенно спокойным, а в решительном взоре нельзя было подметить и тени горестного чувства. Но, вероятно, это наружное спокойствие, которое не покидало её во все время пребывания мистера Пима в Эйперне, стоило ей гораздо более чем он воображал.

Обернувшись назад, она поманила его к себе. Мистер Пим прикрыл шелковым одеялом уже засыпавшого от изнеможения Джорджа и подошел к мистрис Сент-Джон. Окно, у которого она стояла, выходило на зеленые поля; тут не было ни шума, ни суетни; все это было на противоположной стороне дома. В поле торчала старая, невысокая фламандская башня с часами без стрелок: часы эти собирались снять оттуда, как объяснил Фламандец-повар, когда разборчивая Принс заметила их безобразие.

- Я с двоякою целью выписала вас, мистер Пим, сказала мистрис Сент-Джон, садясь подалее от Джорджа, чтоб он не разслыхал их разговора, и указывая доктору на другой стул. - Врачи, которых я призывала, одни прямо сказали мне, другие только дали почувствовать, что сын мой должен умереть, но все они отказались лечить его, и все были одного мнения насчет его болезни. Два доктора, которые ежедневно завещают его, были у меня сегодня утром. Я видела как они, перешептываясь, выходили из комнаты, и убедилась, что даже и они потеряли всякую надежду. Я ждала вас, мистер Пим, чтобы вы подтвердили или опровергли их слова; вам знакомо сложение всех Сент-Джонов и моего Джорджика. Скажите же мне, правда ли, что он должен умереть?

Лицо её не выражало ни малейшого признака волнения. Глядя на все, нельзя было поверить, чтоб это была та самая женщина, которая несколько месяцев тому назад поражала всех своею раздражительностью, а припадками своего отчаяния наводила ужас на прислугу.

Она сидела, повидимому, безстрастная, равнодушная, голос её был ровен и спокоен. Только в пальцах её можно было заметить какое-то судорожное движение. Она держала в руках тонкий носовой платок и украдкой щипала его уголок, так что к концу разговора тонкая ткань не выдержала, и в платке образовалась большая прореха. Мистер Пим знал, что Джордж должен умереть; он понял с первого взгляда, что ангел смерти уже приосенил его своими крыльями; но говорить об этом матери ему казалось жестоко и неуместно. Он начал-было уклончивым ответом, но она тотчас же остановила его.

- Я посылала за вами, чтоб узнать от вас истину, сказала она.-- Скажите мне прямо: Джорджик при смерти?

Доктор видел, что с нею нельзя шутить, и что всякая попытка такого рода была бы безразсудна. Да сверх того, она так же ясно могла прочесть истину по лицу Джорджа, как он сам прочел ее.

- Болезнь его сериозна и опасна, отвечал он.

- Но это все еще не тот решительный ответ, которого я от вас ожидала, возразила мистрис Сент-Джон.-- Совершив такое далекое путешествие, чтобы произнесть свой приговор, вы можете прямо отвечать мне: умрет он, или нет?

- К несчастью, кажется так, сказал доктор.

несколько часов жизни.

- Я не говорю этого, возразил доктор,-- но во всяком случае не более нескольких дней.

Мистрис Сент-Джон посмотрела вдаль. Глаза её остановились на часах без стрелок, как бы недоумевая, почему не идут они; доктор обрадовался спокойному выражению её лица, а она между тем продолжила:

- Едва ли нужно говорить о другой причине, по которой я желала вас видеть. Я все надеялась, что зная Джорджа с самого дня его рождения, вы нападете, может-быть, на такое средство, которое не пришло бы в голову другому врачу.

- То-есть на какой-нибудь особенный способ лечения, хотите вы сказать, мистрис Сент-Джон, возразил доктор.-- Сомневаюсь, чтоб ему можно было помочь. Если я не мог спасти отца, то по всей вероятности не спас бы и его.

- Но почему же все Сент-Джоны из Анвика умирают таким образом? с сердцем возразила она.

- Не говорите этого, успокоительно отвечал мистер Пим,-- судьбы Божии неисповедимы. Многого мы не можем разъяснить себе и многое видим как бы зерцалом в гадании. Но верьте, что в день последняго суда мы увидим, как велико было к нам милосердие Божие, как все делалось к нашей пользе.

- Он умирает от той же изнурительной болезни, от которой умер его отец? спросила она после небольшого молчания, или от.... от.... от-того что было за обедом в день его рождения?

- Да что же было тогда? спросил мистер Пим.-- Я не слыхал чтоб он съел что-нибудь особенное в этот вечер.

- Во всяком случае был испуг, если не то и не другое, прибавила мистрис Сент-Джон.-- Впрочем, я никогда не могла хорошенько добиться от него, что он чувствует.

- Полноте, воскликнул доктор.-- Разве минутный детский испуг или разстройство желудка могут окончательно разрушить здоровье ребенка?

- Но, ведь, он с тех пор уже не поправлялся, сказала она, понизив голос.

- Вероятно, эта болезнь уже крылась в нем тогда, и я полагаю, что испуг, потрясший в этот вечер его нервную систему, вызвал её первые симптомы, заметил мистер Пим.-- Почем знать, может-быть, болезнь эта перешла к нему от отца?

- Так вы уверены, что ничто не могло бы спасти его? спросила мистрис Сент-Джон.

- Да, я так думаю, отвечал доктор.-- можно с достоверностью сказать, что если в ком есть зародыш наследственного недуга, он наверное разовьется в нем рано или поздно.

- Не... не слишком ли много я с ним путешествовала? прибавила она.-- Не это ли повредило ли ему?

- Не думаю, ободрительно возразил мистер Пим.

Что пользы было говорить ей это теперь, еслибы даже он действительно был того мнения? В эту минуту мистрис Сент-Джон, просунув свой палец через отверстие в платке, пристально разсматривала его, между тем как мистер Пим украдкою следил за каждым движением её лица.

- Какое право имел Джордж Сент-Джон жениться, внезапно закричала она:-- зная, что в нем кроются зародыши наследственного недуга? Он должен был остаться холостым, и тогда родовое бедствие вымерло бы вместе с ним.

- Хорошо, еслибы все так делали! сказал мистер Пим.-- А между тем в супружество вступают такие люди, которые еще менее имеют на то права нежели Джордж Сент-Джон.

Последнее замечание, повидимому, невольно сорвалось у него с языка. Мистрис Сент-Джон повела на него глазами, но он поспешил прибавить:

- А все-таки он мог предвидеть, что эта болезнь разовьется, и в нем; он знал, что все его предки от нея умирали, сказала она.

- А почему же... а почему же... Джорджикь не пошел по мне?

Она произнесла это с разстановкой, стараясь подавать в себе волнение, которое обнаруживалось в её неровном дыхании. Странное выражение пробежало по лицу доктора.

верьте в это!

В эту минуту раздался слабый голосок Джорджа, который звал маму, и мистер Пим поспешно встал с своего места. По всему было заметно, что он рад был прекратить этот разговор. Кроткие, голубые глаза Джорджа смотрели на доктора, когда он наклонился к нему, а бледные губы его озарилась улыбкой.

- Там тебе будет лучше, несравненно лучше, прошептал мистер Пим, осторожно отодвигая прелестные локоны ребенка с его исхудалого личика, и прикладывая руку к его лбу.-- Еще несколько дней, и у Бога будет одним ангелом больше. А еслибы ты остался здесь...

Пробыв сутки в Эйперне, доктор уехал обратно в Анвик, распростившись с мистрис Сент-Джон, которая ни разу в его присутствии не потеряла самообладания.

Роковой час пробил: Джорджик скончался, и его похоронила в Бельгии. Первые два дня после его похорон мистрис Сент-Джон была неестественно спокойна, но на третий день, в самую полночь, отчаянные крики её разбудили весь дом, и началась ужасная возня. Принс заперлась с ней наедине, и понемногу все стихло. Несмотря на все усилия мистрис Брайфорд, она только и выведала от осторожной Принс, что госпожа её находится в постоянном страхе, воображая, что к ней идет призрак Вени с зажженною церковью в руках. Эти припадки повторялись почти каждую ночь, и от одного ожидания их мистрис Сент-Джон приходила в ужасное раздражение. Часто, к великому огорчению Принс, несчастная женщина пила водку, единственно для того чтобы потерять сознание.

Что предпримет она теперь? По всей вероятности, она снова начнет свою кочующую жизнь. И действительно, не успели схоронит ребенка, к ней вернулась прежняя неугомонная страсть к перемене места. Все окружающие мистрис Сент-Джон полагали, что тело Джорджа повезут в Анвик, где он и будет схоронен вместе с своими предками. Но мистрис Сент-Джон не сделала никакого распоряжения на этот счет. Вообще она не отдавала теперь никаких приказаний, и еслибы не Принс, мистрис Дарлинг долго бы еще не узнала о смерти Джорджа. После сразившого ее удара несчастная мать стала равнодушною ко всему. Кроме потери сына, она лишилась состояния и положения в свете, а мистрис Сент-Джон была одна из тех женщин, которые высоко ценят эти преимущества. Правда, горькая правда, что ребенок был для нея дороже вечного блаженства, но с его смертью она утратила и все остальное. Если в самом деле катастрофа той роковой ночи лежала на её совести, то какое ужасное возмездие постигло ее теперь! Будь Веня жив, она пользовалась бы богатством, положением в свете и влиянием; она продолжила бы господствовать полновластною хозяйкой в Анвик-Галле, о котором всегда так мечтала. А теперь, со смертию детей, она лишилась всего. Правда, что никакая человеческая сила, никакое искусство не могли спасти Джорджа; но Веня? Его-то Господь не призывал к себе.

Образ несчастного ребенка, повидимому, никогда не покидал её. Он представлялся ей не в виде горящей фигуры, с криком бегавшей по комнате (как это, вероятно, было в действительности), но в виде счастливого мальчика, который расхаживал перед нею, любуясь своею игрушкой, зажженною церковью. Смерть Джорджика еще более подействовала на её нервную систему и вызвала наружу все признаки её разстройства. С тех пор ее постоянно преследовал страх: она боялась оставаться одна в темной комнате, чтобы не увидать призрака Вени; ночью она просыпалась в ужасе, так что Принс принуждена была спать вместе с нею. можно было однако надеяться, что со временем нервы её окрепнут, а разстроенное воображение снова придет в свое нормальное состояние. Но теперь она приходила в ужас при одной мысли о наступавшем 10-м ноября: это был канун Мартинова дня и годовщина рокового происшествия. Часы быстро летели будто на гигантсках шагах, и ужасный для нея день был уже на дворе, а она еще не знала, как-то ей придется пережить эти воспоминания. "Ах, еслиб он остался жив, еслиб он был теперь при мне, чтоб я могла окружить его тою любовью, в которой отказывала ему при жизни," прошептала она, думая о бедном Вене. Из Эйперна мистрис Сент-Джон поспешила в Лилль, но пробыла там не более двух суток и опять собралась в Англию. Канун Мартинова дня приближался. "Не провести ли мне десятое число в дороге, или ужь спокойно оставаться на месте до одиннадцатого?" думала она. Спокойно! Но разве можно было назвать спокойствием то состояние духа, в котором она находилась? Ей теперь оставалось только носиться день и ночь по белому свету, как носился кровожадный ворон, выпущенный Ноем из Ковчега.

Франции, жители которого до сих пор однако еще говорят на своем родном фламандском языке. Оттуда отправлялся в эту ночь пароход, и мистрис Сент-Джон вздумалось возвратиться на нем в Англию. Это привело в величайшее негодование Принс, которая от роду не слыхивала, чтобы порядочные люди переплывали Канал где-нибудь, кроме самого узкого места.

Мистрис Сент-Джон прибыла в город около четырех часов пополудни, и остановилась в большой гостинице. Сиделка Брайфорд все еще находилась при ней; услуги её в последнее время были необходимы для самой мистрис Сент-Джон при её раздраженном состоянии. Но в Англию сиделка не ехала, и потому им приходилось разстаться здесь.

- Где будет кушать ваша госпожа, у себя в комнате, или за общим столом? спросил главный буфетчик у лакея мистрис Сент-Джон довольно хорошим Английским языком.

- Вероятно, за общим столом, отвечал лакей по своим собственным соображениям.-- Моя госпожа очень разстроена; она лишилась двух детей, и ей тяжело быть одной. Сегодня как раз годовщина смерти старшенького.

- Tiens, возразил буфетчик,-- сегодня канун Мартинова дня, у нас в городе по этому случаю ребятки повеселятся.

Предположение лакея оказалось справедливым; в пять часов, когда раздался обеденный звонок, мистрис Сент-Джон вошла в общую столовую. Там почти никого не было, кроме мужчин, большею частью ежедневных посетителей, потому что в это время года в гостиницах почти не бывает приезжих. Обед был отличный, но он скоро кончился. Посетители один за другим сложили свои салфетки и разошлось.

Мистрисс Сент-Джон сидела прямо против камина, на котором стояли часы. Стрелки приближались к шести, к тому роковому часу, в который,-- год тому назад,-- сгорел безпомощный Веня, когда она обедала у себя в столовой. Нервы в каждом человеке сказываются по-своему, так и мистрис Сент-Джон показалось теперь, что она услышит бой своих собственных часов в Анвике. По всему заметно было, что с нею начинался один из тех припадков, которых она так боялась. Пока в столовой были посетители, она могла еще сдерживаться, не взирая на то что голова её кружилась и руки дрожали, но теперь ни одного человека не оставалось в комнате. Обедавшие с нею мущины полюбовались её красотой, подивились её болезненному виду и разошлись. Ужасное ощущение овладело ею, она чувствовала спазмы в горле, между тем как непогрешимая минутная стрелка подвигалась все ближе и ближе к роковым шести часам. Чего не приходит иногда в голову больному! а мистрис Сент-Джон была несомненно больна и телом, и душою.

Волнение её увеличивалось. Она окинула глазами большую комнату,-- в которой стемнело, так как слуга тотчас после обеда, по обыкновению, загасил боковые лампы, - и ей представилось, что она сейчас увидит Веню. Стрелки уже стояла на шести часах; в комнате царствовала страшная тишина, и чтобы нарушить ее, она обратилась с каким-то пустым замечанием к стоявшему позади её слуге, но ответа не последовало. Мистрис Карльтон Сент-Джон быстро оглянулась и увидала, что его нет, что она одна в этой мрачной комнате. Одна! Нервы её не выдержала, а она с криком ужаса бросилась вон и опрометью побежала по широкой, освещенной лестнице.

Что происходит с нами в эта минуты суеверного страха? Все мы, даже гордящиеся чистотой своей совести, непременно испытывали когда-нибудь подобное ощущение: этот страх оглянуться назад, когда между тем нас так и тянет повернуть голову, и мы невольно оглядываемся. Несчастная женщина сделала несколько шагов вверх по лестнице и с отчаянным усилием обернулась назад; что же увидала она? Там, внизу, у самой лестницы, стояла неясная фигура, вероятно, зашедшого с надворья мальчика, который держал в руках зажженную церковь. Это было совершенное подобие той игрушка, которою забавлялся Веня в день своего рождения, между тем как до ушей мистрис Сент-Джон долетел какой-то глухой, странный, неестественный рев, исходивший, казалось, от мальчика.

на полке.

В эту самую минуту ей послышался странный шум; то были самые дикие звуки, когда-либо поражавшие человеческий слух. Они неслась прямо с улицы, оглашая собою воздух; громче и громче раздавалась они, и наконец стали так оглушительны, что могла бы испугать самого стойкого человека. Та же неотразимая сила, которая заставала ее оглянуться на лестнице, повлекла ее теперь к окну; она бросилась к нему, быть-может ища спасенья от своего одиночества, во что увидала она?

По всей улице, в каждом уголке её, а там и сям, и вблизи и вдали, со всех концов площади Иоанна Бартского, из Церковной улицы, из Национальной улицы, из улицы Давид Д'Анжа, с площади Наполеона неслись к гостинице, прямо к ней, целые волны зажженных церквей, подобных той, которую год тому назад носил перед собою несчастный мальчик в Анвике. Тут были всевозможных форм, величин, цвета и различной яркости бумажные модели хижин, домов, башен, фонарей, замков и особенно церквей; все это толпилось, теснилось вперед под аккомпанимент ужасных, неестественных звуков. С пронзительным криком, который замер в глубине высокой комнаты,-- да и что можно было разслыхать посреди этого Вавилонского столпотворения? - Мистрис Сент-Джон хотела бежать, но упала на пол в конвульсиях. В предшествовавшия ночи ей только казалось, что она видит перед собою призрак Вени, тогда как теперь мечта, повидимому, перешла в действительность, и, как бы издеваясь над нею, стремилась к ней целая толпа живых Веней.

Где же была в это время Принс? Уходя обедать, мистрис Сент-Джон велела ей оставаться в своей спальне, но горничная, думая что обед не скоро кончится, ушла в соседнюю комнату. И она, и мистрис Брайфорд, были обе погружены в созерцание странного зрелища, которое не имело в себе ничего сверхъестественного, как воображала, быть-может, бедная мистрис Сент-Джон. Высунувшись из окна, оне с любопытством смотрели на весь этот блеск и шум. Для них эта сцена не представляла ничего сверхъестественного; они не понимали только её цели и значения; любуясь ею как чем-то новым и оригинальным, оне, впрочем, со смехом зажимали себе уши от оглушительного рева и гвалта. Зажженные игрушки: фонари, церкви,-- назовите как угодно,-- большею частию были сделаны из тонких деревянных рамок, оклеенных бумагой, с отверстием наверху, и лишь немногие сделаны были из стекла. Их несли на длинных палках или шестах преимущественно дети, за которыми однако шло чуть не все население города. Кроме детей, их несли также фламандския девушки в белых чепцах. Оне вполне разделяли детский восторг, и общая радость нарушалась только в ту минуту, когда вспыхивал чей-нибудь фонарь, и его приходилось потушить. Ночь была необыкновенно тиха, и по словам жителей, накануне Мартинова дня всегда бывает такая тишина в воздухе. Шум происходил от звука рогов; на двадцать мальчиков один ужь непременно был вооружен коровьим, глиняным, медным или каким-либо другим рожком, в который и трубил изо всех сил. Принс, вообще не отличавшаяся любопытством, на этот раз не выдержала и пошла разузнать у прислуги, что это значило. Вот что ей разказали:

помощи. Население единодушно выразило свое сочувствие и вышло на поиски с рогами и фонарями, так как в это время стоял густой туман; предание гласит, что общия усилия увенчались успехом, и заблудившееся Животное было доставлено его владельцу. С тех пор вошло в обычай, ежегодно накануне Мартинова дня и в самую Мартинову ночь, толпами ходить по главным улицам города, с рогами и зажженными фонарями. Этот обычай принял характер религиозного празднества, которому не препятствуют местные власти. Полиция не позволяет в это время ездить по улицам и не пропускает ни карет, ни телег, ни лошадей в продолжении трех часов, пока длится церемония; одним словом, все в это время уступает место фонарям.

Странная случайность привела в этот город мистрис Сент-Джон, одна из тех необъяснимых случайностей, которым можно только удивляться. Принс и Брайфорд, с двумя фламандскими служанками, стояли у окна и терпеливо выносили шум, то любуясь на какую-нибудь изящную церковь, то смеясь над вспыхнувшим фонарем, приводившим в отчаяние его владельца. Вдруг Принс вспомнила о своей госпоже и бросилась в смежную комнату.

Пронзительный крик её заставил Брайфорд поспешить к ней на помощь; на полу лежала мистрис Сент-Джон, повидимому, без чувств.