Под осенней звездой.
Глава XIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Под осенней звездой. Глава XIII. (старая орфография)

XIII.

Мы пробродили три дня и не нашли работы. К довершению всего, нам пришлось платить за харчи, и мы становились все беднее и беднее.

- Много ли осталось у тебя и что осталось у меня? Так дольше продолжаться не может, - сказал Фалькенберг и предложил начать воровать понемногу.

Мы обдумали наше положение и решили принять меры. О пропитании нам особенно заботиться было нечего, мы всегда могли стянуть где нибудь одну, другую курицу; но существенную помощь нам могли оказать только шиллинги, и их-то мы и должны были добыт. Так или иначе, но мы должны были достать денег, ведь мы были не ангелы.

- Я не ангел небесные, - сказал Фалькенберг.-- Вот я сижу здесь в своем лучшем платье, которое для другого служило бы будничным. Я мою его в ручье и жду, пока оно высохнет; если оно разорвется, я его латаю, а когда я заработаю лишний шиллинг, я покупаю себе другое платье. Иначе и быть не может.

- Но молодой Эрик говорил, что ты страшно пьешь?

- Ишь, молокосос! Ну, конечно, я пью. Было бы слишком скучно всегда только есть... Давай-ка поищем лучше двор с фортепиано.

Я подумал: фортепиано в усадьбе указывает на некоторое благосостояние, - там мы, верно, и начнем воровать.

Под вечер мы нашли, наконец, такой двор. Фалькенберг заранее надел на себя мое городское платье, а свой мешок дал нести мне, так что сам он шел налегке. Нимало не смущаясь, он вошел на главное крыльцо дома и некоторое время оставался там. Когда он вышел, то объявил мне, что будет настраивать фортепиано.

- Что такое?

- Молчи, - сказал Фалькенберг.-- Я это и раньше делал, но я не имею обыкновения хвастать.

И когда он вытащил из своего мешка ключ для настраивания, я понял, что он говорил серьезно.

Мне он велел находиться где-нибудь поблизости, пока он настраивает.

Я бродил кругом и старался коротать время. Иногда, когда я подходил к южной стороне дома, я слышал, как Фалькенберг обработывал фортепиано и как он колотил по нем. Он не мог взять ни одной ноты, но у него был хороший слух; если он натягивал какую-нибудь струну, то он следил за тем, чтобы потом привести ее в прежнее состояние, таким образом, инструмент не делался хуже, чем был раньше.

а в рабочую пору - в половине шестого, работать весь день до восьми часов вечера. Но он был здоров и казался довольным этой спокойной жизнью в своем маленьком свете. Я помню его великолепные зубы и помню его красивую улыбку, когда он заговорил о своей девушке. Он подарил ей серебряное кольцо с золотым сердечком.

- Что она сказала, когда получила его?

- Она, конечно, удивилась, ты сам знаешь.

- А ты что сказал?

- Что я сказал? Не знаю. Я сказал: на здоровье. Я хотел также подарить ей материи на платье, но...

- Ну, конечно. Она болтает, точно на губной гармонике играет, такая она молоденькая.

- Где она живет?

- Этого я не скажу. А то это разболтают по деревне.

Я стоял перед ним на подобие Александра Македонского и был так мудр и презирал немножко его бедную жизнь. Когда мы разставались, а отдал ему одно из своих одеял, так как мне было тяжело таскать оба; он сейчас же объявил, что подарит это одеяло своей девушке, чтобы ей было теплее спать.

Когда Фалькенберг окончил свою работу и вышел на двор, то он так важничал и говорил такия удивительные слова, что я с трудом его понимал. Его провожала дочь помещика.-- Теперь мы направим наши стопы на соседний двор, - сказал он, - там тоже есть фортепиано, которое требует нашей помощи. До свиданья, до свиданья, фрёкен!

- Шесть крон, парень!-- шепнул он мне.-- На соседнем дворе тоже шесть, итого двенадцать

И вот мы пошли дальше, я потащил оба мешка.