Под осенней звездой.
Глава XX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Под осенней звездой. Глава XX. (старая орфография)

XX.

Выпал первый снег. Он сейчас же тает, но зима уже не за горами. И наша работа в лесу у капитана тоже клонится к концу, нам осталось поработать еще, может быть, недели две. Куда мы потом денемся? В горах прокладывали полотно железной дороги, а кроме того, можно было бы надеяться на рубку деревьев в том или другом имении. Фалькенберг склонялся к железнодорожной работе.

Но моя машина не могла быть окончена в такой короткий срок. У каждого из нас были свои заботы. Кроме машины, я еще возился со своей трубкой, в которую хотел вделать ноготь из раковины, а вечера были коротки, и мне не хватало времени. А Фалькенберг обдумывал, как бы снова сойтись с Эммой. Какая это была скучная и длинная история. Она гуляла с сапожником Марком, - ну, хорошо; а Фалькенберг в отместку ей, преподнес в минуту увлечения девушке Елене шелковый платок и шкатулку из раковин...

Фалькенберг был зол и сказал мне однажды:

- Повсюду, куда ни глянешь, только одне неприятности, неудачи и глупость!

- Разве?

- Да, в этом я убедился, если хочешь знать. Она со мной не пойдет в горы.

- Ее, вероятно, удерживает сапожник Марк?

Фалькенберг мрачно молчит.

- Не пришлось мне также и петь больше, - говорит он через минуту.

Разговор перешел на капитана и его жену. У Фалькенберга были нехорошия предчувствия: между ними дурные отношения.

Этакий сплетник! Я сказал:

- Извини, в этом ты не смыслишь ни аза.

- Вот, как?-- ответил он с раздражением. И он раздражался все больше и больше и сказал:

- А ты, быть может, видел, что они никогда друг с другом не разлучаются? И друг без друга не могут жить? Я, по крайней мере, никогда не слыхал чтобы они обменялись хоть единым словом

Этакий идиот, этакий дуралей!

- Не понимаю, как ты сегодня пилишь!-- говорю я недовольным тоном. - Вот, посмотри, куда ты заехал!

- Я? Да ведь мы вдвоем пилим.

- Ладно, значит, дерево слишком оттаяло. Перейдем, в таком случае, опять к топорам.

Мы долго рубили, каждый отдельно, злые и недовольные. Как смел он наклеветать на них, что они никогда не говорят друг другу ни слова? Но, Боже, а вдруг он прав! Фалькенберг не дурак, он в людях знает толк.

- Как бы там ни было, но когда они говорили с нами друг о друге, то они говорили очень хорошо, - сказал я.

Фалькенберг продолжал рубить.

Я продолжал мысленно обсуждать этот вопрос.

- Пожалуй ты и прав, что это не то супружество, О котором мечтал мечтатель, но...

Для Фалькенберга эти слова пропали даром, он ничего не понял.

Во время обеденного отдыха я возобновил этот разговор:

- Да, я это говорил.

- А ему все-таки не попало?

- А разве я говорил, что он с ней нехорош?-- спросил Фалькенберг с досадой.-- Они просто надоели друг другу, вот в чем дело. Если один входит, то другой уходит. Если случается, что он заговорит о чем-нибудь в кухне, то она бледнеет, и видно, что ей противно, и она не слушает его.

Мы долго рубим молча, и каждый думает о своем.

- Пожалуй, мне-таки придется задать ему встрепку.

- Кому?

- Луке...

Я окончил трубку и послал ее капитану через Эмму. Ноготь был очень натурален. При помощи хороших инструментов, которые у меня были, мне удалось вделать ноготь в палец и прикрепить его с внутренней стороны медными гвоздиками совершенно незаметно. Я был доволен своей работой.

Вечером, когда мы ужинали, в кухню вышел капитан с трубкой в руках и поблагодарил меня за нее; при этом я мог убедиться в прозорливости Фалькенберга: не успел капитан выйти в кухню, как барыня вошла в комнаты.

Капитан очень хвалил за трубку и спросил, каким образом я прикрепил ноготь. Он назвал меня артистом и мастером своего дела. Вся кухня слушала это; я думаю, что в то мгновение Эмма согласилась бы быть моею.

Ночью случилось так, что я выучился, наконец, дрожать.

Ко мне на чердак пришла покойница и протянула мне свою левую руку, как бы показывая ее мне: ногтя за большом пальце не было. Я закачал головой в знак того, что у меня был когда-то ноготь, но что я его выбросил и на место него взял раковину. Но покойница стояла передо мной и не уходила, а я лежал и весь дрожал от страха. Наконец, мне удалось произнести, что я, к сожалению, ничего не могу больше сделать, и что она должна уйти во имя Божие... Отче наш, иже еси на небесех... Покойница пошла прямо на меня, я протянул вперед два кулака и испустил раздирающий крик, и в то же время я сильно прижал Фалькеиберга к стене.

- Что случилось?-- закричал Фалькенберг. - Господи, Иисусе Христе!

Я проснулся весь в холодном поту и открыл глаза. Но хотя я лежал с открытыми глазами, видел все-таки, как покойница тихо удалялась в темный угол чердака.

- Это покойница, - простонал я.-- Она требует свой ноготь.

Фалькенберг вскочил с кровати и сразу пришел в себя.

- И я видел ее, - сказал он.

- И ты тоже? А ты видел палец? Уф!

- Не хотел бы я быть в твоей шкуре.

- Дай мне лечь у стены!-- просил я.

- А я куда лягу?

- Тебе неопасно, ты отлично можешь лечь здесь впереди.

- Чтобы она взяла меня первого? Нет, спасибо!

И с этими словами Фалькенберг улегся снова и натянул одеяло на глаза.

Одно мгновение я хотел спуститься и лечь у Петра; ему было уже лучше, и я не мог больше заразиться от него. Но я побоялся спуститься с лестницы.

Я провел скверную ночь.

- Туда так далеко, это целое путешествие...

- Но может случиться, что ты будешь принужден сделать это. Неизвестно, понравится ли ей, что палец валяется там, а ноготь здесь.

Но я уже оправился от страха, а дневной свет сделал из меня храбреца. Я стал смеяться над суеверием Фалькенберга и сказал ему, что его взгляд на вещи уже давно осужден наукой.