Под осенней звездой.
Глава XXIV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Под осенней звездой. Глава XXIV. (старая орфография)

XXIV.

Утром я проснулся в лучшем настроения духа. Я успокоился и стал благоразумным, я мог разсуждать. Если бы я желал добра самому себе, то я никогда не должен был бы покидать этого места; я мог бы сделаться работником и стал бы первым среди равных себе. Да и я свыкся бы с тихой деревенской жизнью.

На дворе стояла фру Фалькенбёрг. Её высокая и светлая фигура выделялась на большом пустынном дворе и походила на стройную колонну. Она была без шляпы.

Я поклонился и пожелал доброго утра.

- Здравствуйте!-- ответила она и подошла ко мне своей плавной походкой. Потом она спросила меня очень тихо:-- Я хотела посмотреть вчера вечером, куда вас поместили, но мне не удалось уйти. Впрочем, конечно, я могла уйти, но... Ведь, вы не на чердаке спали?

Последния слова я слушал, как во сне, и не был в состоянии отвечать.

- Почему вы молчите?

- Вы спросили, спал ли я на чердаке? Да.

- В самом деле? И вам не было там очень дурно спать?

- Нет.

- Ну да, да, да... Мы отправимся домой попозже, днем.

Она повернулась и ушла, и при этом лицо её пылало до самых корней волос...

Ко мне подошел Харольд и попросил сделать ему змея.

- Хорошо, я сделаю тебе змея, - ответил я, не выходя из своего растерянного состояния, - я сделаю тебе громадного змея, который будет взлетать до самых облаков. Вот увидишь, что я сделаю тебе такого змея.

Мы проработали с Харольдом часа два над змеем. Харольд был славный мальчик и искренно увлекся сооружением змея, а что касается до меня, то я думал о чем угодно, только не о змее. Мы устроили хвост в несколько метров длины, клеили и крутили бечевки; раза два к нам приходила фрёкен Елизавета и смотрела на нашу работу. Она была такая же милая и живая, как всегда, но она для меня больше не существовала, и мысли мои были заняты не ею.

Через несколько времени за мной прислали и велели закладывать лошадей. Я должен был бы послушаться этого приказания, потому что путь предстоял длинный, но я послал Харольда попросить полчаса отсрочки. И мы продолжали работать до тех пор, пока змей не был готов, на следующий день, когда клей высохнет, думал я, Харольд пустит его по ветру и будет следить за его полетом, устремив взор в безпредельное пространство, и будет чувствовать в своей душе то же смутное волнение, каким теперь переполнена моя душа.

Лошади поданы.

Барыня выходит на крыльцо; ее провожает вся семья священника.

Священник и его жена узнают меня, отвечают на мой поклон и говорят мне несколько слов, но я не услыхал от них ничего такого, из чего я бы мог заключить, что они хотят нанять меня в работники. Голубоглазая жена священника стояла и смотрела на меня своим косым взглядом.

Фрёкен Елизавета принесла корзинку с провизией и усадила свою подругу в карету.

- Ты так и не хочешь ничего больше надеть на себя?-- спросила она на прощание.

- Нет, спасибо, я достаточно тепло одета. Прощай, прощай!

- Будьте сегодня таким же хорошим кучером, каким вы были вчера, - сказала барышня, кивая мне головой.

Мы отправились в путь.

Мы едем час за часом. У меня нет варежек, и мои руки коченеют и не чувствуют возжей, но лошади, которые понимают, что скоро будут дома, бегут бодро без всякого поощрения.

Когда мы поравнялись с одной избушкой, стоявшей немного в стороне от дороги, барыня постучала мне в окно кареты и сказала, что пора обедать. Она вышла из кареты совсем бледная от холода.

- Мы войдем в эту избу и закусим, - сказала она.-- Идите также туда, когда вы устроите лошадей, и возьмите с собой корзинку.

И она стала подниматься на пригорок, где находилась изба.

- Она, вероятно, хочет закусывать в избе, потому что на дворе холодно, - подумал я.-- Ведь не может же быть, чтобы она боялась меня...

Я привязал лошадей и задал им корму. Так как погода хмурилась и можно было ожидать дождя, то я покрыл их клеенкой. Потом я похлопал их и пошел с корзинкой в избу.

В избе стояла старая женщина, которая сказала:

- Милости просим, входите, входите!

И затем спокойно продолжала варить свой кофе. Барыня выложила из корзины провизию и сказала, не глядя на меня:

- Можно вам предложить и сегодня чего-нибудь?

- Да. Очень вам благодарен.

Мы едим в глубоком молчании. Я сижу на маленькой скамейке возле двери, а тарелка стоит рядом со мной на самом кончике скамейки. Барыня сидит у стола и почти все время смотрит на двор; она, повидимому, не в состоянии проглотить ни одного куска. От времени до времени она перекидывается с женщиной несколькими словами, от времени до времени она бросает взгляд на мою тарелку, чтобы убедиться, что она не пуста. Избушка так мала, что между окном и мною не более двух шагов, так что мы с ней сидим все равно как бы рядом.

Когда кофе был готов, то оказалось, что на скамейке не нашлось больше места для моей чашки, а потому мне пришлось держать ее в руках. Тогда барыня повернулась ко мне всем лицом и сказала с опущенными глазами:

- Здесь есть место.

Мое сердце сильно забилось, и я пробормотал:

- Благодарю вас, мне здесь отлично... Я предпочитаю...

Было ясно, что она волновалась, что она боялась меня, боялась, что я скажу что-нибудь, сделаю что-нибудь. Она снова отвернула свое лицо, но я видел, как тяжело дышала её грудь.-- Успокойся же!-- говорил я мысленно;-- с моих несчастных губ не сорвется ни единого слова!

Я хотел было поставить пустую тарелку и чашку на стол, но я боялся испугать ее. Я пошумел сперва чашкой, чтобы обратить на себя её внимание, потом поставил на стол посуду и поблагодарил.

Она сделала попытку принять хозяйский тон:

- Не хотите ли еще? Почему же...

- Нет, очень вам благодарен... Уложить все обратно? Но я боюсь, что мне не удастся это сделать.

Я случайно взглянул на свои руки: в тепле оне отогрелись и страшно распухли и были безформенны и неповоротливы. С такими руками трудно было что-нибудь делать. Она посмотрела сперва на мои руки, потом на пол и сказала, сдерживая улыбку:

- Разве у вас нет варежек?

- Нет, но оне мне и не нужны.

- Вы откуда?

- Из Нордланда.

Пауза.

- А вы бывали там?

- Да, в детстве.

При этих словах она посмотрела на свои часы, как бы для того, чтобы прекратить разговор и вместе с тем напомнить мне, что пора ехать.

Я сейчас же встал и пошел к лошадям.

Стало смеркаться, небо потемнело, пошел мокрый снег. Я стащил незаметно с козел свое одеяло и сунул его под переднее сиденье кареты. Сделав это, я напоил лошадей и запряг их. Немного спустя из избы вышла барыня. Я пошел к ней навстречу, чтобы взять корзинку.

- Куда вы?

- За корзинкой.

- Благодарю вас, это лишнее. Там нечего брать с собой.

Мы пошли к карете. Она села в карету, и я стал помогать ей укутывать ноги. При этом я сделал вид, что случайно нашел одеяло под передним сидением. Я старался скрыть кайму. чтобы она не узнала его.

- Ах, как это великолепно! - сказала она..-- Где оно лежало?

- Здесь.

- Мне дали бы несколько одеял у священника, но ведь несчастные люди никогда не получили бы их обратно... Благодарю вас, я сала... Нет, благодарю вас, право же, я могу сама... Приготовляйтесь сами.

Я затворил дверцу кареты и вскочил на козлы.

Если она теперь постучит в окошко, то это из-за одеяла, и я не остановлюсь, - решил я мысленно.

Время шло час за часом. Стало темно, как в мешке, снег пополам с дождем шел с усиливающимся ожесточением, дорога становилась все грязнее и грязнее. От времени до времени я спрыгивал с козел и бежал рядом с каретой, чтобы согреться; с моего платья вода лила ручьями.

До дома уже оставалось недалеко.

К несчастью все было освещено. Барыню ждали. Не зная, что делать, я остановил лошадей за несколько шагов до крыльца и открыл дверцу кареты.

- Зачем? что это такое?

- Я думал, что вы будете так добры и выйдете здесь. Дорогу так размыло... Колеса...

Она, вероятно, подумала, что я замышляю что-нибудь недоброе. Бог знает, что ей показалось, но она сказала:

Лошади тронули и остановились в самом ярком свете.

На крыльцо вышла Эмма и приняла барыню. Барыня отдала ей одеяла, которые она уже заранее сложила.

- Благодарю вас!-- сказала она мне.-- Боже, как с вас течет!