Под осенней звездой.
Глава XXX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Под осенней звездой. Глава XXX. (старая орфография)

XXX.

Мы не получили никаких определенных указаний, но мы начали по собственному разумению рубить исключительно сухой лес. Вечером ленеман сказал, что мы поступили правильно. На следующий день он все-таки решил сам прийти в лес и дать нам необходимые указания.

Скоро я увидал, что работы в лесу не хватит и до Рождества. Дорога была хорошая, так как морозило, но снегу не было. А потому мы нарубили массу дров, и ничто не задерживало нашей работы. Сам ленеман нашел, что мы рубим лес, как сумасшедшие, ха-ха-ха. У старика было приятно работать, он часто приходил к нам в лес и всегда был в хорошем настроений духа. Так как я никогда не поддерживал его острот, то он, вероятно, решил, что я скучный, но надежный человек. Он поручил мне ходить за почтой.

В усадьбе не было ни детей, ни молодежи, за исключением служанок и одного работника. а потому по вечерам время шло медленно. Чтобы разсеяться немного, я достал кислоты и олова и вылудил в кухне несколько старых кастрюль. Но и это дело вскоре было кончено. Но вот однажды вечером я написал следующее письмо:

"Если бы я был там, где вы, то я работал бы за двоих!"

На следующий день я должен был итти за почтой для ленемана: я захватил с собой мое письмо и отослал его. Я очень волновался, - письмо вышло такое не изящное. Я получил бумагу от ленемана, а конверт я должен был обклеить целой лентой почтовых марок, чтобы скрыть штемпель ленемана. Что-то она скажет, когда получит это письмо! На нем не было ни подписи, ни числа, ни места, откуда оно послано.

Мы работаем в лесу с парнем, болтаем о разных пустяках и хорошо ладим друг с другом. Дни шли; к своему огорчению я увидел, что работа будет скоро окончена, но я питал маленькую надежду на то, что ленеман, быть может, найдет для меня какую-нибудь другую работу, когда мы покончим с дровами в лесу. Мне очень не хотелось отправляться странствовать перед Рождеством.

Но вот я опять однажды стою на почте и вдруг получаю письмо. Я никак не могу взять в толк, что это письмо адресовано мне, и я верчу его нерешительно в руках. Но почтовый чиновник знает меня, он читает адрес и говорит, что на конверте стоит мое имя, а кроме того, адрес ленемана. Вдруг меня пронзает одна мысль, и я хватаю письмо. Да, это ко мне, я забыл... конечно...

В ушах моих раздается звон, я быстро выхожу на дорогу, разрываю конверт и читаю:

"Не пишите мне - ".

Без подписи, без обозначения места, но так ясно и так прелестно! Первые два слова были подчеркнуты.

Не помню, как я дошел домой. Я помню только, что я сидел на куче камней и читал письмо, потом я засунул его в карман; потом я дошел до следующей кучи камней и проделал тоже самое. Не пишите. Но быть может, я могу пойти к ней и поговорить. Какая прелестная маленькая бумажка, какой изящный почерк! Её руки дотрогивались до этого письма, её глаза были устремлены на эту бумагу, она дышала на нее! А в конце была черта, - она могла означать бесконечно много.

Возвратясь домой, я отдал почту и пошол в лес. Я был погружен в глубокия думы и, вероятно, казался очень странным моему товарищу, который с удивлением смотрел, как я то и дело перечитывал какое-то письмо, прятал его вместе с деньгами, потом опять вынимал и читал...

Какая она догадливая, что нашла меня! Наверное она держала конверт на свет и прочла под марками имя ленемана. Потом она на мгновение склонила свою прелестную головку, прищурила глаза и подумала:-- он теперь работает у ленемана в Херсете...

Вечером, когда я возвратился домой, ко мне пришел ленеман и начал со мной разговаривать о том и о другом, а потом он спросил:

- Ведь вы, кажется, говорили, что работали у капитана Фалькенберга в Эвербё.

- Да.

- Оказывается, что он изобрел машину.

- Лесную пилу. Так стоит в газете.

Я вздрогнул. Уж не изобрел ли капитан мою пилу?

- Это ошибка, - говорю я;-- пилу изобрел вовсе не капитан.

- Не он?

- Нет, не он. Но пила стоит у него.

И я рассказываю ленеману все. Он идет за газетой, и мы читаем с ним вместе: "Новое изобретение... Наш сотрудник отправился на место... Пила особенной конструкции, она может иметь громадное значение для лесопромышленников... Эта машина заключается к следующем....

- Ведь не хотите же вы сказать, что вы изобрели пилу?

- Да, я изобрел ее.

- И капитан хочет украсть ее? Нет, это великолепно! это восхитительно! Но положитесь на меня. Видел ли кто-нибудь, что вы работали над вашим изобретением?

- Да, все люди капитана.

- Клянусь, я никогда ничего подобного не видал! Украсть ваше изобретение! А деньги-то, ведь это пахнет миллионом!

Я должен был признаться, что не понимаю капитана.

- Но я-то его хорошо понимаю! Не даром я ленеман. Признаться, я уже давно подозревал этого человека. Он вовсе уж не так богат, каким он представлялся. А теперь я ему пошлю письмо, маленькое коротенькое письмецо от меня

Но я стал обдумывать это дело. Ленеман слишком горячился; могло случиться, что капитан не виноват, что перепутал корреспондент. Я попросил ленемана позволить написать мне самому.

- И вступать в переговоры с этим обманщиком? Никогда! Предоставьте мне все это дело. А кроме того, если вы сами напишите, то слог у вас будет не так хорош, как у меня.

Однако я добился того, что он уступил мне, и было решено, что первое письмо напишу я, а уж потом он вмешается в это дело. Я опять получил почтовую бумагу от ленемана.

Из моего писанья в этот вечер ничего не вышло. Этот день был так полон впечатлений, и я был все еще очень взволнован. Я думал, думал и решил: ради жены я не хочу писать самому капитану, но я напишу моему товарищу Фалькенбергу несколько слов и попрошу его присматривать за машиной.

Поледенев от ужаса, я вижу, как она входить ко мне, останавливается посреди комнаты и протягивает мне руку. У противоположной стены спал мой товарищ по рубке дров, и для меня было большим утешением, когда я услыхал, что и он стонет и безпокоится во сне, что и он в опасности. Я качаю головой, желая дать понять покойнице, что я уже похоронил ноготь на покойном месте, и что больше я ничего не могу сделать. Но покойница продолжает стоят. Я попросил прощенья; но вдруг меня охватывает злоба, я выхожу из себя и объявляю, что я не хочу больше с ней возиться. Я взял её ноготь не надолго, но уже несколько месяцев тому назад я сделал сам другой ноготь, а её похоронил... Тогда она боком пробирается к моему изголовью и хочет подойти ко мне сзади. Я вскакиваю с постели и испускаю крик.

- Что случилось?-- спрашивает мой товарищ со своей постели.

- А кто сюда приходил?-- спрашивает парень.

- Не знаю. Разве здесь кто-нибудь был?