Редактор Линге.
Глава III.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Редактор Линге. Глава III. (старая орфография)

III.

Маленькая статья не появлялась в газете ни на другой день, ни в последующие. Недели шли за неделями, и ничего не было. Вероятно, она лежала в массе других мертвых бумаг на столе у редактора.

Линге было о чем другом подумать, кроме ягод. Кроме двух-трех передовых статей против министерства, даваемых каждый день, он должен был первым сообщать всякия новости, должен был следить за нравственностью в городе, быть постоянно настороже, чтобы ничего не проходило мимо него во мраке и неизвестности.

Помощь, которую мог бы в этом оказать "Новостям" старый, легкомысленный листок, "Норвежец", была в высшей степени скромная: бедный конкурент имел небольшое влияние или почти никакого влияния, да он и не заслуживал большого, потому что был очень умеренного направления. Незначительность "Норвежца" обнаруживалась больше всего в его нападках - ни размаха, ни сильных слов. Иногда он глубокомысленно высказывал кое о чем свое мнение и успокаивался.

Если "Норвежец" наносил кому-нибудь удары, то тот спокойно мог бы ему сказать: "Пожалуйста, продолжайте, это меня не касается, я не хочу вмешиваться". И если действительно кто-нибудь и получал удар, то получавшему казалось, что это случилось где-то поблизости,-- удар его не уничтожал, и он не терял почвы под ногами. Редактор Линге смеялся, когда видел все эти несовершенства.

В "Новостях" дело обстояло совсем иначе. Линге умел делать так, что молнии сверкали; он писал, как будто когтями, пером, которое заставляло других скрежетать зубами. Его эпиграммы были бичом, никого не щадившим и заставлявшим всех трепетать. Какая сила и ловкость! Он пользовался и тем и другим; везде было очень много темного - и в городе, и в деревне. Почему же непременно он должен был выводить истину на свет Божий?

Вот, например, этот жулик столяр, занимающийся лекарским искусством за деньги и отбирающий у бедных, легковерных людей последние шиллинги. Разве он это смел делать? А разве чиновники не были обязаны прибегнуть к своей власти относительно шведского подданного Ларсона, который всячески мешал строительным комиссиям и в своих собственных делах был не совсем чист? Линге имел сведение о нем от Мандаля,-- он не говорил об этом так, с ветру.

Благодаря этой удивительной способности всюду проникать, вынюхивать все, что могло годиться для листка, он всегда мог узнать что-нибудь новое, вывести что-нибудь нехорошее на свежую воду. Он действовал, как миссионер, он сознавал высокое назначение прессы,-- строгий, спокойный, пламенный в своем гневе и в своих убеждениях. И никода раньше его перо не работало так блестяще: это превосходило все, что когда-либо видел город в области журналистики. Он не щадил никого и ничего в своем усердии, для него личность не играла никакой роли. Как-то раз король дал одному учреждению для бедных пятьдесят крон,-- в "Новостях" была по этому поводу краткая заметка: "Король дал нищим Норвегии более 20-ти крон". В другом случае, когда "Горвежец" был вынужден спустить подписную плату до половины, "Новости" сообщили эту новость под заглавием: "Начало конца". Никто не мог избежать насмешек Линге.

Но люди ценили его по заслугам. Когда он шел по улице в редакцию или обратно,-- на него оглядывались.

А совсем не то было в старые прежние дни, когда он был маленьким и никому не известным.-- Тогда едва ли кто давал себе труд поклониться ему на улице.

Те дни, холодные дни студенчества, прошли; тогда приходилось пробиваться довольно двусмысленным образом, чтобы, наконец, с честью выдержать экзамены. Это был молодой талантливый деревенский парень. Он быстро все схватывал и ловко выпутывался из всяких затруднений; он чувствовал свои силы, носился с разными планами, предлагал всем свои услуги, кланялся, получал один отказ за другим и засыпал вечером с сжатыми кулаками: "Подождите ж, подождите, настанет и мое время!" И тем, кто ждал этого, пришлось увидеть, что он правил городом и мог низвергнуть целое министерство. На глазах у всех он сделался влиятельным лицом, у него был свой дом, свой очаг, прекрасная жена, пришедшая к нему не с пустыми руками, и своя газета, приносящая ему тысячи в год.

Нужда исчезла, годы унижений прошли и не оставили по себе никаких воспоминаний, кроме простых синих букв, которые он как-то раз дома в шутку вырезал у себя на обеих руках, и которые никак нельзя было удалить, сколько он их ни тер в продолжение многих, многих лет. И каждый раз, когда он писал, каждый раз, когда он шевелился, свет падал на эти синие позорные знаки,-- его руки говорили о его низком происхождении.

Но разве не должны были его руки носить следов его работы?

Кто мог нести такия тяжести, как он? А политика, а газета? Это он руководил всеми ими и распределял роли. Старый, ничего не говорящий "Норвежец" портил все дело своей пачкотней и безпомощностью. Он не заслуживал названия современной газеты, и, несмотря на это, у него были свои подписчики, находились такие люди, которые читали этот неподвижный кусок сала. Бедные, бедные люди! И Линге мысленно сравнивал обе либеральные газеты - свою собственную, и ту,-- другую. И находил, что "Норвежец" не может продолжать своего существования. Но, Боже мой, раз он живет, пусть живет! Он не будет делать неприятностей своему товарищу по образу мыслей,-- тот умрет сам собой, ибо дошел уже до "начала конца". И кроме того, у него были свои мысли на этот счет.

Александр Линге не был доволен теми тысячами, которые он зарабатывал, и той известностью, которую приобрел; что-то гораздо большее, иное зародилось у него в голове. Правда, какой-нибудь Хинц или Кунц знал его, многие благоговели и боялись его, но что же дальше? Что мешало ему довести это до большого,-- так распространить свое влияние, чтобы владеть умами? Разве у него не было достаточно ума и сил на это? В последнее время у него иногда являлось чувство, что он не так ловок, как прежде; бывали часы, когда он оказывался не на высоте своего призвания. И он не мог понять, что бы это значило.

Во всяком случае, не нужно было пугаться этого,-- в его душе был тот же огонь, а в руке прежнее остроумное перо; никто не смеет думать, что он уже выдохся!

Он поставит большие требования, он распространит газету в городах и деревнях, он сделается объектом жгучого интереса, имя его должно раздаваться далеко вокруг! Почему же нет? Ему не нужны совсем две-три тысячи подписчиков "Норвежца"; они не нужны ему. Трудом и талантом он сам достанет себе новых подписчиков. Сколько золотых талеров он наберет при этом, а кроме того, имя его будет на устах у всех, у всех!

Он сидел теперь как раз с бумагами, нужными для этой операции, и в его голове зарождался план переворота, на который он разсчитывал. Счастье как-то раз удивительно улыбнулось ему: к нему пришел в бюро крестьянин и обвинял одного из должностных лиц в скандальных отношениях к его дочери-ребенку, которой не было еще десяти лет. По лицу Линге пробежала тень недовольства.

- Слыхано ли о таком безстыдстве! Сам ребенок признался в этом?

- Да, ребенок признался, и больше того,-- отец накрыл его, просто-напросто поймал. Его отцовское сердце разрывалось на части, когда он в первый раз увидел это.

- В первый раз? Так разве он видел это несколько раз?

Крестьянин покачал головой.

- Да, к сожалению, он видел это два раза, чтобы убедиться в том, что действительно дело так обстоит. А второй раз с ним был свидетель, для верности. Ведь опасно простому крестьянину жаловаться; нужно иметь доказательства тому, что говоришь.

- А кто был другой свидетель?

Линге весь дрожал от восторга над этой находкой,-- золотая яма грязи откроется теперь. Бумаги задрожали в его руках. С правдой в руках пойдет он на малых и на великих, на каждого, кто бы он ни был, раз он позорит закон и общество! Он не мог достаточно нарадоваться, что никто не предупредил его, никто не перехватил у него этого человека. Пойди крестьянин к редактору "Норвежца",-- тот, по глупости, которую он выдавал за честность, дал бы знать полиции и испортил бы этим все дело. Это просто счастье, что крестьянин обладал все-таки некоторой хитростью и выбирал людей. Какую сенсацию произведет его известие, какой крик подымется в клерикальном лагере.

Этим самым он подымет престиж "Новостей", как единственной газеты, которую стоит читать.

Линге обещает крестьянину приняться всеми силами за его дело. Виновник лишится места; он не останется и дня после такого открытия.

Но крестьянин продолжает сидеть на своем месте и виду не показывает, что собирается уходить. Линге уверяет его еще раз, что за это дело хорошо примутся, но крестьянин смотрит на него и говорит... гм... что... он, ведь, не пошел с этими показаниями прямо в полицию...

- Нет, нет, это совсем и не нужно; дело будет обнаружено; в лучшия руки оно не могло попасть.

- Да, но ведь... гм... ведь это известие он принес... не совсем уж... даром. Что?

- Даром! Что он хочет этим сказать? Он хочет получить вознаграждение за...

- Да, маленькое вознаграждение... да, если вы хотите это так называть. Путь очень далекий, пароход и железная дорога тоже, ведь, стоят чего-нибудь...

Редактор Линге пристально посмотрел на этого человека.

Норвежский крестьянин, коренной крестьянин выдает свою собственную дочь за деньги! Его лоб опять омрачился, и он готов был указать крестьянину на дверь, но сейчас же одумался: крестьянин был пройдоха, он разсчитал всю эту историю и мог бы обойти "Новости" и сообщить свою тайну в полицейское бюро. И если на другой день дело будет напечатано в "Новостях", то это уже не будет открытием в буквальном смысле этого слова,-- полиция сегодня уже будет иметь все показания; это тоже не будет бомбой или молнией с ясного неба.

Линге задумался.

- Сколько же вы хотите за это сообщение о вашей дочери? - спрашивает он. Злоба Линге всегда настороже, всегда наготове,-- вот почему он сказал: "сообщение о вашей дочери".

Но крестьянин хочет, чтоб ему хорошо заплатили, он требует круглую сумму, сотни: ясно, что он хотел получить не только деньга для путешествия, но и грязные кровные деньги за тайну.

Злость на этого негодяя опять закипает в душе Линге, но од вторично сдерживается. Ни за какие деньги он не хотел выпустить этого дела из рук. Оно должно быть в "Новостях" и возбудить не только шум и возмущение, но и удивление. Он еще раз мысленно обдумывает все это. Положение дела было ясно, все было начистоту, никакой ошибки не могло быть. Донесение лежало перед ним, и, кроме того, в этом сознался сам ребенок. К томуже еще последнее доказательство - доносчиком был сам отец.

Линге предлагает цену.

Но крестьянин качает головой. Дело в том, что он должен поделиться с тем другим свидетелем, которого он взял с собой второй раз. - Нет... никак нельзя было по другому... ему нужна вся сумма.

Линге был так противен этот отец, что он прибавляет к своей цене еще сто крон, только бы от него отделаться; но крестьянин, увидевший, что редактор у него в руках, не хочет уступить ни одной кроны с той суммы, которую он назначил. Потому что ведь кроме всего еще ему придется... гм... на нем будет отзываться в общине, что у него такой ребенок; ему не легко придется, у него обязанности, долги, и по правде сказать... гм... он не решился бы на это сообщение, если б получил меньше, чем требовал.

Наконец, Линге согласился. С глубоким презрением заплатил он деньги. Он сам пошел к кассиру и потребовал эту сумму на свое собственное имя, чтобы это дело не было обнаружено.

Все эти три дня, с тех пор, как у него был крестьянин, он употребил на разследование этого дела. Он послал Лепорелло, своего поверенного, в те места, где был совершен этот поступок, и Лепорелло вернулся с подтверждением всего.

Теперь должна разорваться бомба,

Люди входят и выходят из бюро,-- дверь ни на одну минуту не остается в покое. Редактор в превосходном настроении духа.

Помимо предвкушения громкого скандала, наполняющого его душу радостью, сегодня вечером у него будет одна встреча, и это обстоятельство очень важно для него. Он шутит, отправляет статьи и телеграммы с улыбкой на лице и весело отдает приказания в бюро.

работу.

- Благодарю вас,-- сказал он и протянул Лепорелло руку. Но так как тут были посторонние, то оба поняли друг друга без дальнейших слов.

Боже мой, она приложила даже сорок пять ёр, чтобы это было один раз напечатано. Разве это не трогательно! Он рад, что письмо попало к нему в бюро, а не в экспедицию; теперь бедная женщина может получить обратно свои хеллеры. Если человек принадлежит к "левой",-- это еще не значит, что он кровопийца. Женщина не поняла назначения "Новостей". Он хочет просить Лепорелло отнести ей эти деньги, эту пока временную помощь; позже он откроет подписку. Это было удачно сказано: несколько посетителей, бывших в бюро, приняли в этом участие.

У него чуть было не выступили на глазах слезы, он был тронут и преисполнен любви к несчастной женщине из Гаммерсборга...

Он собственноручно передал фактору статью о скандале, сказал секретарю, куда он уходит, и оставил бюро. Он чувствовал себя молодым, шел легкой походкой, и шляпа его, как всегда, была надета немного на бок.