Редактор Линге.
Глава IV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Редактор Линге. Глава IV. (старая орфография)

IV.

Большая зала рабочого клуба была всябитком набита. Дебаты были уже в полном разгаре. Консерватор из "правой" забрался на кафедру и старался сказать что-то, но его часто перебивали.

Войдя, Линге постоял немного внизу у двери и окинул взглядом все собрание, ища кого-то. Он скоро нашел то, что ему было нужно, и начал пробираться через залу. Он кланялся направо и налево: все знали его и отступали, чтобы дать дорогу. На противоположной стороне он остановился и низко поклонился молодой даме с светлыми волосами и темными глазами.

Она подвинулась на скамейке, и он сел около нея.

Эта дама была фру Дагни Ганзен, урожденная Киланд. Она приехала из одного приморского города и вот уже год живет в Христиании; её муж, моряк-лейтенант, был в плавании. У нея были густые светлые волосы, которые она носила завязанными в узел; на ней был роскошный туалет.

- Здравствуйте,-- сказала она,-- вы пришли очень поздно!

- Да, нужно ведь обо всем позаботиться,-- отвечал он. Но теперь он не был больше в состоянии умалчивать о своей тайне, и он продолжал: - Но иногда получаешь за это награду. Вот как раз в данную минуту я собираюсь уничтожить одно должностное лицо, очень известное в стране, Ларса Офтедаль.

- Уничтожить, кого?

- Успокойтесь, не вашего отца,-- сказал он, смеясь.

Она тоже разсмеялась и показала свои немного попорченные зубы за красными губами.

- Что же сделал он?

- Хм... да,-- ответил он: - тяжелый грех, смертный грех, ха-ха-ха!

- Боже мой, сколько на свете зла!

Она опустила глаза и замолчала. Этот скандал не представлял для нея ничего интересного. Весь день она была разстроена, а теперь еще больше. Если бы она не была среди такого большого собрания, где, не переставая, раздавался с кафедры голос оратора, она закрыла бы лицо руиами и горько заплакала. В продолжение последшх лет фру Дагни не могла слышать о скандле, не вздрогнув: и у нея ведь была своя исторя, своя ошибка в жизни. Это не был какой-нибудь тяжелый грех, она это сама сознавала, но все-таки, она была очень грешна, ах, как грешна!

Фру Дагни мучили какие-то мрачные мысли с тех пор, как она познакомилась с молодым иностранцем, настоящим искателем приключений, по имени Иоган Нагель. Невзрачный на вид, он в прошлом году появился на её пути и смутил ее. Знакомство не кончилось низким поклоим и нежным "прости": дикий человек бросился в море, и, не говоря ни слова, положил всему конец. Таким образом, он оставил ее с тяжелой ответственностью на душе; результатом этого было то, что ей пришлось сейчас же оставить город и переехать в Христианию.

Кроме того, раньше у нея была еще история: один несчастный теолог так сильно влюбился в нее, что... но это было комично и смешно, она вовсе и вспоминать об этом не хочет.

Другое дело с Нагелем, который чуть было не довел ее до падения. Когда она видела его в последний раз, судьба её была на волоске,-- еще одно слово, еще полупросьба с его стороны, и она, не обращая внимания ни на что, бросилась бы ему на шею. Но он не высказал этой полупросьбы, он не посмел. Причиною была она сама: она так часто жестоко отказывала ему.

Конечно, это была её вина! Никто не знал, что тяготеет над нею; часто она хохотала, болтая и кокетничала больше всех, а потом вдруг сразу становилась серьезной и тихой. Это была и привычка.

А вот теперь еще эта история. Она знала, в чем было дело, предчувствовала это, и это не настраивало ее весело. Постоянно что-нибудь было не так, постоянно кто-нибудь сворачивал с пути. Почему все, что касается людей, не идет так, чтобы люди были счастливы?

- Хотите, я пойду в типографию и возьму обратно эту статью?

Она посмотрела на него удивленно. Ей никогда и в голову не приходило жалеть виновника. Вовсе не его участь мучила ее. Она сказала: - Думаете ли вы о том, что говорите?

- Разумеется.

- Нет, но как вы можете задавать такой вопрос? Разве он не виноват?

- Да, но чтоб угодить вам, знаете...

- Ах,-- сказала она и разсмеялась,-- что вы дурачите меня!

Тем не менее его предложение привело ее в хорошее настроение. Он был в состоянии сделать то, о чем говорил, и она искренно поблагодарила его за это.

- Я не понимаю только, каким образом вы все это узнаете, как вы шпионите за людьми? Вы безподобны, Линге!

Это "вы безподобны, Линге" проникло в его сердце и сделало его счастливым. Собственно говоря, очень редко ведь бывает, что признают человека так непосредственно - какие бы заслуги за ним ни были. И он ответил с благодарностью шуткой:

- Мы везде разставили свои сети и не ленились. Ведь на то и пресса и правительственная власть.

И он сам улыбался своим словам. Консерватор кончил речь, и председатель крикнул:

- Слово принадлежит господину Бондезену.

И радикал Андрей Бондезен встает там, внизу, среди залы, и торопливо пробирается к кафедре. Он сидел около сестры Илэна и делал заметки; он намеревался возражать предшествующему оратору. Он сам был радикалом и современным человеком, и хотел указать этому человеку надлежащее место в его яме, в темной реакционной партии, в которей он вырос; ведь он не принадлежал к этой партии.

Бондезен и раньше не раз стоял на этой кафедре и несколько раз говорил отсюда.

- Да, милостивые государи и милостивые государыни. Он осмеливается расчитывать, на короткое время, на внимание слушателей,-- дело идет о двух-трех вопросах, которые он наметил себе. Вот сейчас, перед этим, здесь стоял человек,-- он теперь там уселся на свои лавры (смех) и хочет убедить людей, современных людей, что левая ведет страну к погибели.

Не правда ли, можно дойти до отчаяния, слушая такия речи о наиболее многочисленной политической партии в Норвегии!

Можно принадлежать к левой, можно быть радикалом, но это еще не значит - быть анархистом, чудовищем.

Если страна пришла в упадок, это случилось с тех пор, как правительство так скандально перешло к правой,-- а правительство сделало все это. (Одобрение.) Какова программа левых? Жюри, всеобщая демократизация, право голоса для взрослых мужчин и женщин, бережливость в государственном хозяйстве, одни только гуманные учреждения, современные идеи. И вот, вдруг является кто-то и рассказывает, что страну ведут к упадку! Действительно, программу можно считать радикальной,-- она в действительности такова,-- но всякия другия огульные обвинения он отклоняет.

Тут опять поднимается консерватор и говорит:

Председатель перебивает:

- Слово принадлежит господину Бондезену.

Но тут вмешивается осторожный либерал.

- Мы не согласны с заявлением гесподина Бондезена о радикальной левой. Господин Бондезен радикал и говорит с своей личной точки зрения, а не от лица левой.

Председатель кричит громко:

- Слово принадлежит господину Бондезену.

Бондезен не имеет ничего против того, что он - единственный радикал в зале. Бывало, что и прежде он оставался один, а в данную минуту он чувствовал себя достаточно сильным. Продолжая свою прерванную речь, он стал говорить еще громче, чтобы показать, как мало он боится своих противников.

- Правая видит заблуждения и ошибки на каждом шагу, беду в каждом успехе,-- ужасно не понимать так свое время. Эти господа тоже ведь умеют лежать лишь в тихой воде, но и они когда-то слушались своего времени, и они когда-то были в моде, пятьдесят лет тому назад. (Смех.) Но теперь они потеряли всякое понимание своего времени,-- демократического свободного времени. Нельзя за это бросать в них каменьями, нужно иметь снисхождение к этим немногим, оставшимся где-то позади, в то время, как весь остальной мир стремится вперед. Косвенно, может быть, и эти немногие приносят свою пользу: своим противодействием они способствуют тому, что мы, остальные, удваиваем силу своих порывов вперед. (Знаки одобрения.) Но они не должны совращать людей с пути свободы; в каждом пункте они будут противоречить, в каждом вопросе они будут сбивать с позиции.

- Всем, всем совершенно ясно, что правая - это кучка людей, приговоренная к тому, чтобы быть побежденной левой. Левая же - это стражи прогресса, работники культуры.

Через короткие промежутки Бондезен слышал частые одобрения, потому что, несмотря на свой сильный радикализм, он все-таки очень хорошо знал свое дело. Сестры Илэн были в восторге, оне сидели, бледные от волнения, и не могли никак поверить, что их друг мог так хорошо говорить; оне знали, что он никогда ничего не читал, никогда не работал.

Какая голова, какой талант!

Все, что он говорил, его мысли, его слова, так легко было понять, оне трогали каждого и никого не ставили втупик, это были самые доступные либеральные истины, почерпнутые из стортинга, из разных собраний и газет. Он говорил, делая резкия движения, голос его был полон веры и вдохновения,-- его приятно было слушать. Прямо учишься, слушая этого радикального человека, который говорит так смело. Вот какой должна быть вся молодежь Норвегии.

Оратор просматривает свои заметки, ему остается сказать еще несколько слов. Он долго и задумчиво крутит свои красивые усы. Как утомительно все-таки говорить так долго стоя! Его уважаемый противникь воспользовался случаем, чтоб подтрунить над жалким положением правительства; за это он хочет поблагодарить своего достоуважаемого противника - в этом пункте они оба согласны, потому что он очень далек от того, чтобы защищать правительство,-- наоборот, он всеми силами старается его низвергнуть. Но он хочет спросить своего достоуважаемого противника, что же общого между бедственным положением страны и левой?

- Ведь, кажется, ясно всем, что левая не согласна со взглядами правительства, в особенности, со взглядами министра Иоганна Свердрупа, этого человека, бывшого когда-то большим талантом, но теперь идущого к закату.

Правительство изменило, продало себя, или, может быть, оно спало. (Знаки одобрения.)

Пора, наконец, снять с левой ответственность за жалкое положение правительства! Именно левая всеми силами содействует низвержению правительства, и совершенно напрасно ожидают, что она перестанет это делать; так называемая либеральная партия черезчур уж много оскорбляла принципы прогресса и демократии. Заключительными словами оратора к собранию будет горячий призыв подняться, подняться против этой кучки "изменнических душ" в Норвегии и законными средствами низвергнуть их.

Бондезен сошел с кафедры под долго несмолкавшия рукоплескания.

Нет, Шарлотта и Софи никогда бы не поверили, что в его словах заключается столько силы.

Эти "изменническия души",-- как своеобразно это звучало!

Когда он вернулся к ней, она радостно кивнула ему и с улыбкой посмотрела на него. Бондезен тоже улыбался.

Он говорил целых четверть часа и был еще разгорячен. Он провел несколько раз платком по лбу. Но вот опять раздается голос председателя:

- Слово принадлежит господину Карлсену.

Господин Карлсен поднимается и говорит лишь несколько слов. Он хочет взять свои слова обратно относительно левой, как радикальной; но так как господин Бондезен в заключение своей превосходной речи не высказал ничего, с чем не была бы согласна левая, то ему остается только высказать свою благодарность господину Бондезену.

Господин Карлсен садится.

- Теперь слово принадлежит господину Хой... Хой...

- Слово, по всей вероятности, принадлежит мне,-- говорит какой-то человек и поднимается около кафедры.-- Хойбро,-- прибавляет он.

Бондезен прекрасно знал, почему этот медведь Лео Хойбро хочет говорить. Он сидел около кафедры и все время в продолжение речи Бондезена смеялся; он хотел отомстить ему за то, что ему повезло, он хотел блеснуть и затмить его в присутствии Шарлотты. Да, он это знал. Маленький успех Бондезена не давал Хойбро покоя.

Хейбро никто не знал,-- председатель не мог даже разобрать его фамилии, и когда он поднялся, все в зале начали выказывать нетерпение. Председатель вынул часы и сказал, что теперь он будет давать для речи только десять минут. Этого требовало собрание.

Дагни, долго молчавшая, шепнула Линге

- Боже мой, какой он черный! Посмотрите, как блестят его волосы!

- Я его не знаю,-- ответил равнодушно Линге.

Хойбро начал говорить со своего места, не всходя на кафедру. Его голос был глухой, замогильный, говорил он медленно и так неясно выражался, что часто было трудно понять, что он хочет сказать.; он сам извинялся - он не привык говориз перед публикой.

Совсем лишнее ограничивать его время,-- ему, вероятно, не понадобится и десяти минут. У него только одна просьба ко всем строгим людям, просьба быть снисходительными ко всем тем несчастным, которые не принадлежат ни к какой партии; к тем безприютным душам, радикалам, которых не может принять к себе ни правая, ни левая. Сколько голов, столько и умов,-- одни шли быстро, другие медленно; были такие, которые верили в либеральную политику и республику и считали это самым радикальным в мире в то время, как другие уже пережили эти вопросы и теперь были далеко от них.

Человеческая душа с трудом укладывается в разные числовые величины: она состоит из нюансов, из противоречий, из сотни извилин, и чем современнее душа, тем больше в ней оттенков.

Но такая душа с трудом может найти постоянное место в какой-нибудь партии. То, чему учили и во что верили эти партии, давно уже пережито этими одинокими душами.

Оне - блуждающия кометы; оне шли своим путем и оставляли позади всех других. И вот за них-то он ратует; вообще, это были люди с волей, сильные люди. У них была одна цель - счастье, как можно больше счастья, и одно средство: честность, абсолютная неподкупность и презрение к личным выгодам.

Они боролись на жизнь и на смерть за свою веру; из-за нея они способны были сломать себе шею, но не могли верить в непоколебимые политическия формы,-- вот почему они не могли принадлежать ни к какой партии; но они верили в благородство души, в благородство натуры. Их слова были жестоки и суровы, их оружие очень опасно. Но они были чисты сердцем.

Ему кажется, он видел,-- в политических партиях души людей темны,-- вот почему он хочет сделать маленькое предостережение левой, которая, разумеется, ближе всех ему, чтобы она неполагалась на людей, лишенных благородства души. Нужно остерегаться, осматриваться, выбирать...

мысли. Хойбро, действительно, не везло; он стоял, неподвижно вытянувшись, делал длинные паузы, бормотал в это время что-то про себя и шевелил губами, заикался, запинался, останавливался, и его речь была полна смущения и повторений. Никто не понимал его. Несмотря на это, у него была потребность высказать эти мысли, шепнуть это скромное предупреждение, тяготевшее у него на душе. Видно было, что он вкладывал всю душу не только в каждое сбивчивое предложение, но даже и в паузы.

Бондезен, бывший в начале к нему снисходительным, потому что он так плохо справлялся со своим делом, сделался теперь в высшей степени нетерпелив. В отрывочных словах Хойбро он почувствовал то тут, то там укол, и это его, действительно, глубоко оскорбляло. У него хотят отнять даже его радикализм. Он был оскорблен и крикнул:

- К делу! к делу!

К нему присоединилось все собрание, и все кричали:

- К делу!

Казалос, нужен был именно этот перерыв, это маленькое противоречие, чтоб разгорячить Лео Хойбро.

Он насторожил уши. Он узнал этот голос, знал, откуда он идет, он улыбнулся неудовольствию, которое он вызвал, и бросил своим глухим голосом несколько фраз: оне были как искры, как молнии. Прежде всего, он хочет сделать маленькое замечание о господине Бендезене, как о радикале.

- Радикализм господина Бондезена очень велик, он нам об этом сам заявил, но он хочет сказать, что собрание не должно преувеличивать его значения.

Не нужно его бояться, потому что, если бы господину Бондезену пришло в голову в один прекрасный день предложить радикалам свой радикализм, те ответили бы ему: - Да, мы когда-то занимались этим вопросом, но, впрочем, это было очень давно, это было еще тогда, когда мы конфирмировались...

Бондезен не мог больше сдерживаться. Он вскочил и крикнул:

Он не читаеть даже "Новостей"! (Смех.) Он говорит, что "Новости" надоели ему, и он потерял к ним всякий интерес. (Взрыв смеха.)

Хойбро улыбается и продолжает: - Тем не менее пусть ему разрешат разобрать еще одну мысль, высказанную сегодня...

Председатель вмешивается:

- У вас больше нет времени.

Хойбро оборачивается к кафедре и говорит почти умоляющим голосом:

- Только всего пять минут!

Но председатель требует, чтобы уважалось его решение насчет ограничения времени, и Хойбро принужден был сесть.

- Как жалко! - сказала фру Дагни,-- он только что начал.

Она, может быть, была единственной во всей зале, которая следила за ним, даже во время его плохой речи.

ней вставали воспоминания.

Она пожала плечами и зевнула. Когда начался шум и крики в зале, она сказала:

- Не уйти ли нам? Будьте так любезны, проводите меня домой.

Линге сейчас же поднялся и помог ей надеть накидку.

Для него это будет громадное удовольствие, ничего другого он и не хочет! И он шутил и острил, заставляя ее смеяться, когда они спускались по лестнице и вышли на улицу.

- Ах нет,-- сказала она,-- оставьте его в покое. Ну, в чем же ваша история? Разскажите мне, что такое вышло?

Но Линге всегда знает, что делает; никто не может его поймать, он никогда не скажет лишняго. Всего несколько слов о самом факте, а остальное неизвестно. Между тем, они дошли до железнодорожной площади, где сели в экипаж и поехали в Драмменевенен, на глазах у всех, при ярком освещении газа.