Редактор Линге.
Глава XII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Редактор Линге. Глава XII. (старая орфография)

XII.

Линге был сердит на себя, что обнаружил свои чувства к Шарлотте. Правда, он вовсе не зашел так далеко, чтобы за это отвечать, еслиб дело получило огласку, но все-таки неприятно, когда тебя отталкивают, неприятно отступить, ничего не добившись. Всегда его презирали, всегда ему отказывали. Ему был доступ, как и многим другим, только к опытным, привычным женщинам. Его допускали, когда наступал его черед.

Случай с Шарлоттой злил его тем более, что он никак не мог отделаться от некоторого страха. Он никогда до сих пор не рисковал с молодыми женщинами её сословия; никто не мог знать, что ей придет в голову. У нея были родственники, очень известная семья, ему могли повредить, выбить его из колеи.

Но, во всяком случае, они были вдвоем, у нея не было свидетелей.

Вся эта история ужасно злила его. Теперь ему придется еще некоторое время терпеть её ни к чему непригодного братца. Реферат Илэна о тинге был до того невозможем, что просто вызовет смех, если его напечатать. Но ему придется его напечатать и заплатить очень дорогой ценой за свой душевный покой".

Линге поклялся, что никогда больше ни одна молодая женщина не заставит его сделать глупости.

Он не может не ухаживать за женщинами, даже если оне и не совсем невинны. Вот сегодня утром он говорил с фру Дагни, и одним пожатием руки, одной своей розовой улыбкой она пробудила в нем старое чувство. Он не может сделаться хладнокровным человеком; при всем своем желании он не может этого. Фру Дагни была более, чем любезна; она жаловалась, что в последнее время видит его так редко, она сказала, что ей его недостает, что она хочет о чем-то переговорить с ним, о чем-то, что недавно пришло ей в голову.

Они сговорились итти вечером вместе в театрь, а оттуда он проводит ее домой.

С нетерпением Линге ждал этого вечера. С ним произошла, между прочим, маленькая неприятност; он швырнул газету и нахмурил лоб. Противная надоедавшая прачка из Хамерсборга все еще не перестала ему надоедать; в конце-концов она добилась, что её воззвание было напечатано в "Берденсзанге", и она не умолчала о том, что ей было отказано в "Новостях".

Линге пожал илечами. К чорту! Наконец он отделался от этой надоедливой нищей! Но вот новое доказательство, что на свете нет благодарности! Разве эта женщина обратила внимание на то, что он, редактор Линге, дал ей в самом начале значительное пособие. И не подумала! В "Новостях" в приеме отказано,-- и ни слова больше.

Покончив с самым необходимым для утренняго номера, Линге оставил бюро. Ему нужно зайти побриться, а потом прямо к Дагни. Но до этого у него еще одно дело. Линге направился в бюро "Норвежца".

В бюро "Норвежца"!

Ему нужно было, к сожалению, устроить одно маленькое щекотливое дело, но оно не особенно глубоко трогало его. Дело в том, что его мелкий служащий, заботясь о преуспеянии "Новостей", выкинул очень глупую штуку: он взял и разослал циркуляры всем печатающим объявления - пароходным обществам, купцам и водопроводчикам в Фредриксхальде. В этих циркулярах он сопоставлял числа абонентов "Новостей" и "Норвежца" и предлагал печатать объявления в самой распространенной газете. Он задумал этот план в своей хитрой голове, но исполнил его так грубо и неделикатно, что самому редактору пришлось вмешаться. Что, если "Норвежец" на этот раз соберется с духом и наделает ему неприятностей! Назовет это подлостью по отношению к коллеге, к честно конкурирующей газете! Линге ни за что не хотел, чтоб его газету обвинили в поступках такого рода.

Он очень скоро покончил с редактором "Норвежца". Войдя к нему в редакцию с достоинством, он сказал, что это невозможный поступок, что это позор, что он ничего до сих пор об этом не знал; он извиняется и обещает, что никогда ничего подобного не повторится. И этим было все покончено. Редактор "Норвежца" говорил то, что вообще говорится в таких случаях, кивал головой, где нужно,-- и все было улажено. В глубине души он, может быть, был даже рад, что мог оказать услугу своему великому коллеге.

Линге простился и вышел. Редактор "Норвежца" пошел немедленно к своему секретарю и рассказал ему обо всем случившемся; он ощущал потребность поделиться с кем-нибудь новостью, а в данную минуту никого другого, кроме секретаря, не было под рукой.

Линге миновал все подводные камни. Он шел быстрыми шагами, шляпа у него была на боку; он вошел к своему парикмахеру. Скоро он опять вышел, причесанный, выбритый, помолодевший и веселый. Наконец-то у него был свободный вечерок, никакой работы, никаких забот, ничего. Когда он дошел до половины улицы, он вдруг увидел, что на нем не было манжет: он забыл их в парикмахерской.

Раздосадованный этим, он поворачивает и идет обратно той же самой дорогой; несколько минут спустя он наталкивается на жену. Она шла как раз к нему навстречу.

Ну да, разумеется! И зачем, чорт возьми, он забыл эти манжеты! Он не мог теперь ускользнуть от нея, нигде не было переулков, куда он мог бы свернуть; его жена, приближаясь, смотрела прямо на него. Он поклонился и сказал:

- Как, ты в городе?

- Да,-- отвечала она,-- послушай, пойдем сегодня со мной в театр, мне так хочется.

Он запнулся.

- В театр? Нет, я не могу.

- Ведь она же может итти одна.

Она подумала и сказала задумчиво "да".-- Но почему он один единственный раз не может пойти с ней? Она так редко просит его о чем-нибудь.

- Нет, сегодня вечером у него собрание.

- Ну, хоть несколько актов! Ведь может же он, по крайней мере, проводить ее?

Он покачал головой и сказал немного нетерпеливо, что должен отказываться от удовольствий, когда есть более важные дела. Времена теперь не такия, чтобы думать о весельи; теперь министерство должно быть низвергнуто, день уже назначен.

Она остановилась.

- Ну хорошо, тогда придется мне итти одной,-- сказала она.

- Да. Послушай, может быть ты захватила бы с собою кого-нибудь из детей? Ах нет, правда, сегодня вечер - не для детей. Да, да. Я забыл свои манжеты в парикмахерской, дожен за ними итти.

Они разстались.

Вот повезло ему, что он встретил свою жену раньше, чем итти в театр! Правда, она часто встречала его в театре или в концерте, даже когда он бывал с какой-нибудь дамой, и никогда не говорила ему ни слова; но, во всяком случае, она была сдерживающим началом, узами для него.

* * *

Когда Линге вошел к фру Дагни Ханзен, она радостно вскрикнула. Это очень мило с его стороны, что он находит время для нея, да и еще в такия тяжелые времена.

В комнате сидела еще какая-то дама, фрёкэн Гуде, с белыми, как снег, волосами. Линге любезно поздоровался с ней, он встречал ее здесь уже не раз; она жила с фру Дагни на правах подруги и сестры. Фрёкэн Гуде сейчас же вышла. Она всегда исчезала, когда приходили гости.

Лампы горели; в углу, где стояли диваны, горел красный фонарь, а у противоположной стены стояла на столе лампа; белый свет лился сквозь светлый шелковый абажур. В камине весело горел огонь.

Фру Дагни села на диван под красный фонарь, а Линге на стул напротив нея. Заговорили о последней городской новости,-- о нападении в Зандвикене, о котором в "Новостях" была сегодня утром большая статья. И как эти люди могут быть такими злыми друг к другу! Фру Дагни вся содрогалась при мысли об этом. Ведь она занимала весь этаж одна-одинешенька с фрёкэн Гуде и горничной; как легко может случиться и с ней несчастье! Линге засмеялся и сказал:

- Одна-одинешенька, а в общем выходит трое взрослых.

Впрочем, она права, если и случиться несчастие, то... Но ведь не было такого человека, у которого хватило бы сердца причинить ей какое-нибудь зло, если он хоть раз видел ее. Нет, этому он не поверит. А вот, если б она была на его месте! Анонимные письма, угрозы, вызовы чуть не каждый день.

Фру Дагни опять вздрогнула.

- Да? Что же он делает с этими письмами?

Линге пожал презрительно плечами и ответил равнодушно.

- Я их едва читаю!

- Нет! Сколько в вас смелости!

- Направи пути моя, Господи.

Вдруг фру Дагни вспоминает, что они хотели ведь итти в театр. Она вскакивает. Нет, она чуть не забыла об этом.

Линге смотрит на часы. Он медлит ответом. Теперь уж довольно поздно; во всяком случае, первый акт они уже пропустили; пока они придут, будет уже столько-то времени. А по правде сказать, времени у него сегодня мало... И он начал рассказывать фру Дагни то же самое, что своей жене: ему нужно быть непременно на одном собрании сегодня, он никак не может пропустить его. Но фру Дагни не должна сердиться,-- он с большой радостью пойдет с ней в другой раз; она должна понять его,-- может быть завтра же вечером. Она должна простить его; ему так долго, к сожалению, пришлось оставаться в бюро, дела у него по уши.

Фру Дагни опять села. Пришлось покориться. Что же делать, если его задерживают. Ну, тогда в другой раз! Пожалуйста, без церемоний.

Тем не менее, ночное совещание очень заинтересовало ее, ей очень хотелось что-нибудь педробнее узнать об этом. Неужели он прямо от нея пойдет на это ночное совещание? Как велик и непроницаем этот человек! Чем только он не занимается! Она сказала:

- Значит, вы пришли, чтобы мне сказать, что не можете сегодня вечером итти в театр?

- Нет,-- отвечал он,-- не только для этого. Я пришел прежде всего потому, что вы были так любезны, разрешили мне это, а потом, чтобы выслушать то, о чем вы хотели со мной переговорить.

- Да,-- сказала она,-- если б я могла как-нибудь сразу это высказать!

Потом она рассказала ему, что ей пришло в голову за это последнее время. Да, её муж уехал, он теперь в плавании, он вернется через несколько месяцев. Ей так хотелось бы доставить ему какое-нибудь удовольствие, когда он вернется, может быть во время его отсутствия она была не такой, как нужно. Но лучше этого не касаться. И вот ей пришло в голову, что Линге со своим громадным влиянием при министерстве может быть ей полезен. Линге покачал головой.

- Она хочет повыщения для своего мужа?

- Нет, это не годится, но тем не менее... Правда, она ничего не понимает в этом деле. Но ей так бы хотелось доставить ему удовольствие. По правде сказать, ей совестно сознаться - она подумывала об ордене для него, о кресте.

Все это Дагни высказала одним духом и при этом смотрела Линге прямо в лицо. На нем не было написано отказа, напротив, у него был такой вид, будто он подает ей надежду.

Он разсмеялся и сказал:

- Орден? Вашему мужу орден? Разве вы придаете этому значение?

Она покачала головой.

- Нет, нет! - воскликнула она. - Это не я, вы прекрасно это знаете! Да, но Боже мой, раз он придает этому значение? Он принадлежит к таким.

- Хм, да!

Линге помолчал некоторое время. Они оба молчали.

- Самое скверное то,-- продолжал он,-- что министерство скоро будет низвергнуто, на его место явится консервативное министерство, а там я ничего не могу. Или, почти что ничего.

Она молчит. Они оба молчат.

- Как жалко,-- сказала она, наконец,-- А то вы бы это сделали, да? Скажите, вы бы это сделали?

- Благодарю!

Эта благодарность тронула его, он спросил:

- Вас очень огорчает, что вы не можете порадовать вашего мужа?

- Да, откровенно говоря, очень,-- отвечала она, и у нея чуть было не выступили слезы на глазах. - Мне так хотелось бы видеть его радостным. По правде сказать, мне не раз бывало очень весело, когда его здесь не было... Ну, не будем больше говорить об этом! - сказала она и перешла в веселый тон.-- Могу я вам задать еще один вопрос?

- Боже мой, ну, конечно!

- Что это за ночное совещание, на которое вам нужно итти? Скажите мне!

- Это политическая сходка,-- отвечал он, не долго думая.

- Политическая сходка? Так поздно? Разве что-нибудь случилось?

И опять он отвечает, не задумавшись:

- Дело касается падения министерства. Мы хотим условиться насчет дня.

Линге не хотел сознаться, что его политическое влияние значительно поубавилось среди лидеров левой. Нашлись такие, которые завидовали великому редактору; а после его знаменитой статьи об унии никто не знал, что о нем думать. Конференции происходили без него, президент стортинга с его открытия ни разу у него не был, в Линге не чувствовалось больше необходимости. Он чуял, что у предводителей партии бывали иногда тайные совещания; в душе он был за это, принимал участие, как и прежде, говорил удачное слово, и ни на иоту не отступал, по своему обыкновению, от своих принципов. Сегодня вечером было, по всей вероятности, совещание,-- Лепорелло разузнал об этом, и падение министерства, вероятно, было решено. При таком обороте дел он был за это, разумеется, за это.

- Нет, подумать только! Падение министерства! - сказала фру Дагни.

Она задумалась. Она вспоминала, как несколько лет тому назад присягали в верности этому же самому министерству. Первое либеральное министерство во всей истории страны! Её отец, пробст Киланд, лично знал министра-президента; как часто он рассказывал своим детям о знаменитом ораторе, Иоганне Свердрупе,-- такого никогда еще не было. Целое поколение слышало отзвук его голоса, он воспламенял сердца своими речами и воодушевлял их на борьбу... А теперь он должен пасть! Боже мой, как грустно, что даже такой человек не может удержаться! Оттолкнуть его после того, как он истратил все силы в работе на отечество!

Фру Дагни искренно жалела его. Она сказала:

- Но разве министерство непременно должно пасть? И министр-президент?

Линге ответил коротко и ясно, без следа сантиментальности:

- Разумеется!

Наступило долгое молчание.

Итак, он должен пасть! Он будет забыт, никто никогда не назовет его имени, никто не будет кланяться ему на улице;-- он как будто умрет для всех. При этой мысли фру Дагни вздрогнула. Она так боялась всяких катастроф после этого грустного случая с искателем приключений Нагелем в прошлом году, она не переносила никаких волнений, а здесь гибнет гений Норвегии. Его отбросят как нечто никому не нужное, ни на что не годное.

- О, Боже, как все это грустно,-- сказала она наконец.

Искреннее чувство, звучавшее в этих словах, привлекло его внимание; его душа, душа художника, содрогнулась; почти влажными глазами он взглянул на нее и сказал:

Вдруг она поднялась с дивана, подошла к нему, положила руки ему на плечи и сказала:

- Разве вы не можете его спасти? Вы ведь это можете!

Он был смущен,-- её близость, её слова, её дыхание привели его на одно мгновение в замешательство.

- Я?

- Да... ах, если б вы это сделали!

- Я право же не могу этого сделать,-- сказал он только.

Но когда он в то же время схватил её руки, она медленно отняла их и, опустив голову, начала ходить взад и вперед по комнате, а он продолжал сидеть.

- Он должен был бы слушаться нас и оставаться верным своему прошлому,-- сказал Линге,-- тогда бы он властвовал до конца.

- Да, может быть!

Фру Дагни опять села на диван. Потом она сказала:

- А разве будет лучше, если у нас будет консервативное министерство?

- Которое будет верно своему слову и закону,-- да,-- возразил он.

Но Линге подумал об этих словах. Разве с точки зрения левой лучше иметь консервативное министерство?

После долгого молчания он сказал:

- Впрочем, в этом вы правы. Эта мысль мелькнула и мне.

Она была так мила, когда облокотилась на диван; её глаза покоились на нем, как две голубые звездочки.

Линге вздрогнул; ему трудно было противостоять женщинам. Этот человек, который был строг и неумолим, твердость принципов которого вошла в поговорку, который безпощадно очищал общество от всякого ханжества,-- этот человек мог быть потрясен до глубины души звуком женского голоса. Она была права; может быть, совсем не станет лучше оттого, что во главе правления станет консервативное правительство. Его голова начинает сейчас же работать, всевозможные комбинации представляются ему. Вот он собрал разъединенные партии, он заставляет разлететься, как карточные домики, остроумные и с трудом составленные комбинации, он назначает министров, указывает, повелевает, управляет страной...

Не будучи в состоянии оставаться дольше спокойным, он говорит голосом, дрожащим от безпокойства и волнения:

- Вы натолкнули меня на одну мысль, фру Дагни; я бесконечно удивляюсь вам. Я сделаю кое-что...

Она также поднялась. Она не распрашивала его, он наверно ничего больше и не скажет, он такой скрытный; она протянула ему руку. И увлеченная его огнем, его решимостью, она воскликнула:

- Боже мой, какой вы великий человек!

Четверть часа тому назад, да может быть и пять минут,-- эти слова заставили бы его сделать глупость по отношению к молодой женщине, но теперь это опять был редактор, общественный деятель, занятый только своими планами, как будто поглощенный тем отчаянным переворотом, который собирался произвести; его молодые еще глаза смотрели пристально и загадочно на лампу с белым шелковым абажуром; порой он хмурил лоб. Ей так хотелось еще раз напомнить об ордене, о кресте, она хотела сказать, что это была детская выдумка с её стороны, и что она просит его забыть об этом, но она не хотела мешать ему, и кроме того он, по всей вероятности, уже и забыл об этом. Только тогда, когда она была в дверях, а Линге уже почти вышел, она не могла удержаться, чтоб не сказать:

Его опять ударило в жар; его прежняя нежность проснулась, он быстро обнял за талию молодую женщину. Когда она отступила назад и отстранила его, он сказал:

- Это мы забудем? Не в моих правилах забывать!

Затем он пожелал покойной ночи и вышел; она продолжала стоять наверху, на лестнице, и крикнула ему вниз:

- Мы ведь увидимся?

И издали, снизу, он отвечал:

- Да, на-днях.

* * *

Инстинктивно Линге направился в бюро "Новостей".

Голова его работала, зарождались планы и решения; он готов был перегонять всех людей на улице. Было 11 часов; город еще не спал, фонари горели.

Линге удивит еще мир,-- несмотря ни на что, в полном противоречии с тем, над чем он работал месяцы и месяцы, он решил спасти министерство. Он теперь будет высказываться за радикальное переустройство; он хотел оставить министра-президента и одного или двух членов государственного совета, остальные же должны быть заменены новыми людьми; нужно сделать все, только чтобы избежать консервативного министерства. А разве настоящий либерал мог иначе поступать? Разве он мог взять на себя ответственность и способствовать тому, чтобы в стране было правительство консервативное, теперь, когда должны быть проведены большие реформы? Линге уже нашел выдающихся людей из левой, которые должны войти в новый совет; лист выборов в министры был уже готов; он сам укажет кандидатов, когда настанет время.

А "Норвежец" и лидеры левых будут скрежетать от злости зубами, когда увидят, что все их решения уничтожаются, хо-хо! Вот разинут рты! И что же дальше? Разве он не привык выдерживать штурм! Он покажет добрым людям, что нельзя безнаказанно устранять его, редактора Линге, от ночных совещаний. Союз левых заперся в Рояле без него,-- это не ускользнуло от его внимания; его хотели обойти, удалить,-- посмотрим, кто победит. Разве он не служил, как раб, всю свою жизнь стране и левой?

В эту минуту Линге не мог не сознаться сам перед собою, что в доверии публики к его политике произошла перемена. Он изменился, он сознавал это, и он не скрывал этого; в нем произошел раскол,-- это говорило и за и против него. И все это произошло из-за этой несчастной статьи по поводу унии. Ну, он научит людей немножко размышлять; он будет ковать железо, пока горячо, и весь мир будет удивляться ему! Имя министра-президента еще популярно во всей стране; люди, слышавшие всю свою жизнь, как его восхваляли, не могли вырвать его из своего сердца. Вот является Линге, как молния, машет шляпой, и под гром музыки возводит старого властелина на его прежний трон. Народ прислушивается к этим звукам - это были всем знакомые звуки, в них была сила, а народ будет радоваться, как прежде, как в старые времена. Да, Линге знал, что он делал.

"Мы ведь увидимся?" Да, они увидятся. Скоро, в один прекрасный день он окажет услугу фру Дагни, какую никто во всей стране не мог бы оказать. Она должна будет признать его власть. Вместе с тем он и себе окажет маленькую услугу; он понемножку заставиг вспомнить о себе, и тогда уже не так-то легко позволит себя забыть. Внимание, которое он теперь привлечет, вознаградит его за убытки; он подумывал уже о маленьком расширении "Новостей", которое удивит тысячи его подписчиков!

Что скажет публика, что скажет весь мир? Газеты, коллеги, конкуренты, либеральная пресса? Им будет досадно; почему бы и нет? Споров по поводу него, по поводу его газеты,-- вот чего ему хотелос. Впрочем, он знал либеральную прессу: она качала утвердительно головой, когда он говорил; у нея был целый штат редакторов, сила которых заключалась не в их головах. Он так часто пускал пыль им в глаза, и они кивали и повторяли его слова; если бы он дал им штопать свои чулки, они штопали бы! Единственный, кто, может быть, запнулся бы и попросил времени на размышление,-- это "Норвежец". Когда Линге явится со своим проектом возсоздания министерства, редактор "Норвежца" погрузится на некоторое время в размышления, а потом скажет то, что принято говорить в таких случаях: он выскажет осторожно сомнения, настаивая на своих взглядах. Да, Линге знал его. Но если "Норвежец" посмеет назвать этот великий, дипломатический ход переменой убеждений, то он получит надлежащий ответ. Нет, это не перемена убеждений; этот шаг он предпринял, как убежденный либерал; это не было колебанием, это было политикой в политике, тот же марш, только с измененной скоростью.

Линге дошел до дверей своего бюро, здесь он остановился и задумался. Собственно говоря, делать что-нибудь сегодня вечером было безполезно; завтрашний номер "Новостей" уже составлен,-- а он воспользуется этой ночью, чтобы мысленно разработать подробности. Он собирался уже повернуть, когда по старой привычке открыл почтовый ящик и положил пришедшую почту в карман; газеты он оставил.

Он спустился к подъезду и пробежал письма при свете фонаря; ему бросился в глаза большой желтый конверт с печатью, он вскрыл его с любопытством.

Линге вздрогнул и задержал на мгновение дыхание. Министр! Министр-президент хочет иметь совещание с ним, хочет говорить с ним, как можно скорее, будь то ночью или днем.

Вот счастье, что он инстинктивно направился в редакцию. Совещание - будь то ночью или днем; что-нибудь случилось,-- его превосходительство, вероятно, не очень твердо сидит на своем председательском кресле. Ну, тем лучше, тем больше будет заслуга Линге. Хотя лидеры и обошли его в своих тайных совещаниях, тем не менее у него будет свое ночное совещание; его приглашал президент министров своей собственной персоной.

Линге взял извозчика и полетел на Уоламштрассе. Здесь он слез и пошел в Штифтсгард {Перестроонный старый королевский дворец, где теперь живет президент совета министров.}. Если б кто-нибудь видел, куда он идет в полночный час? Он осмотрелся вокруг: улицы, к сожалению, были пустые; его никто не видел! Он позвонил, дверь отворили,-- его ждали; его впустили без доклада.

Его превосходительство, старый, белый как снег господин, принял его в своем личном помещении.

- Я решился побезпокоить вас, потому что дело идет об очень важном,-- сказал он. - Благодарю вас, что вы приехали.

Этот голос, этот голос! Сколько раз Линге слышал его в зале стортинга на трибуне перед массами людей. Линге вздрогнул.

- Я подумал, что вы сегодня же вечером зайдете в редакцию, возвращаясь с совещания.

Линге ничего не сказал, он только поклонился. На совещании, разумеется, он присутствовал. Ну, конечно, он там был.

В этот тяжелый переход, когда у кормила правления должно было встать первое либеральное правительство в стране, нам, государственным людям, пришлось очень много работать, чтобы не споткнуться, а почва была очень скользкая, господин редактор. Я говорю не в свою защиту, но мне кажется, что в этом - некоторое извинение.

- Разумеется, ваше превосходительство.

- Непоправимых ошибок не было совершено,-- продолжает его превосходительство в том же почти доверчивом тоне; - приложив немножко доброй воли, каждый может видеть это и судить об этом деле; многое и теперь уже может быть изменено; его долгая трудовая жизнь доказала его неустанное желание служить своей стране. А теперь? Правда, его превосходительство не знал тего, что знает господин редактор, у него нет никаких сведений о решении, принятом оппозицией сегодня вечером относительно министерства; но если падет миннистерство, то солнце взойдет завтра над народом, который не понимал, что он сделал. Ответственность будет тяжелая.

И министр опять извинился, что побезпокоил господина редактора в эту позднюю или, вернее, ночную пору. Ему казалось, что правительство заставят выйти в отставку на этих днях, может быть, даже завтра.

- В этом, может быть, ваше превосходительство и не ошибается,-- сказал Линге.

противоречить ему. Линге оставил его в покое.

Министр был величествен в своем кресле; он излагал глубокия мысли, жестикулировал, он произносил речь. Со свойственным ему искусством и живостью, он развивал свои взглноы на положение вещей, задавал вопросы, предоставлял другим отвечать и продолжал дальше говорить зажигательные слова. Он уважает талантливое противодействие Линге, искренность его нападок; такия нападки могут происходить лишь из глубокого, святого убеждения; оне делают ему честь. Теперь он хочет спросить его, господина редактора,-- единственного талантливого человека из всей партии,-- он хочет его спросить, может ли он взять на себя ответственность за то, что они отдают власть консервативному правительству и именно теперь, когда должно быть приведено в исполнение все, над чем так долго трудились и он сам, и господин редактор, и вся левая? Может ли он взять на себя эту ответственность?

Министр все время прекрасно сознавал, что говорил и какие аргументы приводил; он знал Линге наизусть; ничто не скрылось от старого, хитрого министра. Он следил за маневрами Линге по поводу политики унии, и, может быть, прекрасно знал в этот час, что Линге вовсе и не возвращался с совещания, и что, вообще, последнее время он не пользовался безграничным доверием левой. Но его превосходительство отлично знал, как ловок редактор, знал, что все восхищалис и вместе с тем боялись его; для масс его имя попрежнему имело значение, его газету читали и следили за ней; провинциальная пресса все еще молилась на его семистрочные заметки. Его превосходительство прекрасно знал, что этот человек может быть ему полезен, да, он был убежден, что если Линге действительно захочет, его министерство устоит, несмотря на все сегодняшния тайные совещания.

Он встал и предложил Линге сигару.

Редактор продолжал сидеть, отуманенный красноречием министра. Да, вот таким он его слышал в стортинге, на народных заседаниях, много-много лет тому назад. Боже мой, как умел этот человек одушевлять и побуждать к смелым поступкам!

его превосходительства!

- Само собою разумеется,-- перебил его поспешно министр. - Разумеется, мы должны вычеркнуть половину наших членов и заменить их людьми, желающими и могущими стать на их место в этом кризисе.

В сущности говоря, они были одинаковых мнений.

Они говорили еще целый час, решали, думали, разбирали подробности и взаимно благодарили друг друга за каждую хорошую мысль. Но все, что касается газеты, он предоставляет это редактору,-- сам он писать не может; он развел руками и сказал шутя:

- Попасть под ваше перо я не хотел бы, господин редактор.

момент; на это еще время будет. Прощаясь с министром, он не упомянул об ордене.

Еще в дверях его превосходительство, пожимая в последний раз руку Линге, сказал:

- Благодарю вас еще раз, что вы пришли. Мы оба оказали сегодня услугу Норвегии.

Линге вышел.

бесконечности, изучать наизусть; только нужно это дельце хорошо обделать. Нужно было бы сразу поразить большой победой.

Мечтая, он воображал свою газету самой большой в стране, с десятками тысяч подписчиков, собственным телеграфом, собственной железной дорогой, с экспедицией для исследования северного полюса, отделениями во всех частях света, с воздушными шарами, почтовыми голубями, собственным театром и собственной церковью для служащих типографии. И как все казалось ничтожным в сравнении с такими гигантскими планами! А что, если он и на этот раз потеряет доверие добрых людей? Пусть рушится доверие; он перешел теперь на другой путь. Какое вознаграждение ему было за все его бесконечные труды с этим героем катехизиса? Разве он достиг этим заслуженного признания своих заслуг? Разве избранные люди снимали перед ним щляпу? Кланялись ему епископы, генералы? Смотрели ли их дочери с восторгом на него, когда он на улице проходил мимо них? Ах, Александр Линге был исключен со всеми его заслугами; даже задиравшие носы либералы совещались теперь без него. А дочь начальника, правившая четверкой в Копенгагене,-- разве она делала вид, что его знает, когда он проходил мимо? Совсем нет, несмотря на то, что он так благосклонно отозвался о ней в своей газете.

Нет, с ним нельзя шутить, он был на все способен; никто не знал, как сильна его воля. В своей новой политике он хотел победить; люди вернутся к нему, вернутся коленопреклоненными; он обуздает их, заставит образумиться. И народные массы будут прислушиваться к его решениям в стортинге.

Линге вошел в редакцию. Было темно. Он зажег свет и посмотрел в печку,-- она была пустая. Тогда он сел за стол и взялся за перо. Его статья должна быть огненна. Он обмакнул перо и собирается начать. Вдруг он остановился.

Его взгляд упал на синия буквы на его руке, эти страшные знаки, делавшие его руки такими грубыми, простыми. По старой привычке, машинально, он начинает их тереть, дуть на них и опять тереть.