Редактор Линге.
Глава XIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Редактор Линге. Глава XIII. (старая орфография)

XIII.

Несколько дней продолжался спор между Линге и левой по доводу обновления министерства. В эти дни совсем забыли о тоне прессы. И, действительно, тон прессы был не совсем таким, каким он должен был быть; но когда правая спросила насмешливо "Новости", что сталось с их тоном, Линге сдержал свое слово и не счел нужным отвечать на эту насмешку. У него были другия, более важные задачи.

Все шло так, как предсказывал Линге: вначале левая как будто онемела от удивления, затем "Норвежец" высказал свои соображения, на это возражали "Новости",-- и страстная борьба загорелась но всей стране. Линге, впрочем, не оставался без поддержки, он не оставался один: часть левых в стортинге и провинциальная пресса протянули ему руку. Редактор "Отландской Газеты", человек, честность которого была так велика, что в ней не сомневалась почти половина страны,-- этот человек не мог предоставить Линге бороться одному: он перешел на сторону "Новостей" и начал вместе с ним борьбу.

На Лепорелло лежала обязанность разузнавать, каково настроение в городе; он ходил в "Гранд", прислушивался у Гравезена, заглядывал после театров к Ингеброту, ловил членов стортинга на улице - и делал все возможное, чтобы разузнать настроение города. А что говорили в городе? Боролся ли город или молчал по поводу него, принимал ли участие в этом зрелище, или только наблюдал, Линге все равно ничего не выигрывал.

Вот как? Значит, ему оказывали противодействие? Ему хотели заградить путь к победе? Линге напряг все свои силы и привел все в такое замешательство, что исход борьбы некоторое время был неизвестен; число его приверженцев в несколько дней увеличилось вдвое. Перо Линге работало деятельно и напряженно; но разве это было не странно? Он не мог больше метать искр; казалось, огонь его изсяк.

Линге написал несколько статей, в которых выражал свое удивление перед первым министрем. В его нападках не всегда соблюдалась мера, выражения в его газете иногда бывали резче, чем бы следовало такой газете, как "Новости"; но теперь было не время думать об этом; теперь левая должна стараться объединиться, как один человек, чтобы спасти страну от консервативного правительства. Первому министру нужно еще раз дать возможность испробовать себя в работе с людьми, пользующимися доверием страны, самыми избранными людьми из левой. Это был единственный исход, другого выхода не было. И Линге считал серьезной мысль, высказанную одним иностранцем по поводу того, что если будут держаться за правительство, стоящее у кормила правления в Норвегии, это будет правильно, это будет работа против реакции в Европе.

"Норвежец" был попрежнему упорен. Он спрашивал, верно ли он разслышал, что намерение "Новостей" - удержать министра-президента, называвшого не раз листок лживым и изменническим.

Линге отвечал ему насмешкой: "Да, удивительно, не правда ли? Несмотря на то, что дважды два четыре, что в Китае голод, и что король Фердинанд умер,-- тем не менее он хочет лучше либерального норвежского министерства, чем пустить к кормилу правления правую. Понятно это "Норвежцу"?

В залах и коридорах стортинга царило страшное безпокойство. Представители партий дергали друг друга за петлички, настораживали уши и были исполнены непоколебимых убеждений и скрытых мыслей. Если б можно было знать, на чьей стороне будет победа? Где же была правая? Все думали о выборах и не знали, что делать. Старый министр-президент не мог дать им никаких указаний; все, что они могли от него добиться, когда он проходил мимо них, заложив руки за спину и склонив голову на бок - это, что, к сожалению, он ничего не мог сказать, он не склоняется ни на ту, ни на другую сторону; в этом отношении он чист сердцем; а если б ему пришлось примкнуть к какой-нибудь партии, то охотнее всего он примкнул бы к обеим сразу.

Линге ковал свое железо, вызывал знакомые звуки, махал шляпой; но как ни странно, люди не шли за ним, железо оставалось холодным! Никогда еще он не работал так неутомимо,-- он знал, что у него много поставлено на карту, и если он проиграет, дорого придется расплачиваться. Было даже что-то трагическое в его усилиях. Ничего не ломогало. Лепорелло день за днем приносил неутешительные вести о настроении города, и Линге приходил в бешенство. Как! в "Гранде" посмели над ним смеяться? Разве действительно нельзя было удержать реакцию в Европе?

А ко всему этому - еще какой-то человек с рукописью. Человек этот низко кланяется редактору и сообщает, что он Бондезен, Андрэ Бондезен...

Да, редактор знал его. Он знал его, как радикала, как товарища по убеждениям, который, вероятно, разделял его страх перед консервативным министерством?

Бондезен опять кланяется,-- господин редактор не ошибается, и это радует его. Он сочувствует теперешней политике Линге, он даже хотел бы присоединиться... но, кроме того, у него еще есть другое дело,-- да, во-первых, у него есть маленькая заметка о пожаре на Анкерштрассе; может быть, она пригодится господину редактору?

Линге просматривает маленькую статью и сейчас же замечает, что в ней что-то есть. Это превосходная статья, в ней много жизни, много огня,-- один студент чуть было не погиб в огне, он с трудом выбрался из окна третьяго этажа; выскочил он в одной рубашке, но с портретом родителей в руках. Разве это не красиво? Линге, не знавший, что во всей этой заметке не было крупицы правды, кроме самого пожара, был очень благодарен за статью.

Тогда Бондезен обращается к своей настоящей цели. К сожалению, у него есть сведения о заговоре против Линге; против него готовится брошюра, она уже в печати; появится она, вероятно, в один из ближайших дней. Бондезен должен был уведомить господина редактора об этом; это возмутительно, что один из самых заслуженных людей в стране втаптывается в грязь каким-то негоднем.

Линге слушал спокойно эту историю.-- Да? Ну, и что же дальше? Разве на него не нападали и без того уже часто? Но понемногу он начал усматривать опасность в том, что брошюра появится именно теперь, когда он шел на жизнь или на смерть со своей переменой политики. Он сггросил о содержании, о характере нападок. Это политическая брошюра?

- Да, если хотите, вернее - это подлый намфлет. Вондезен считал его вдвойне подлым, потому что это анонимная статья.

- Господин Бондезен знает автора?

К счастью, Бондезен знает, что автор - некий Лео Хойбро, служащий в таком-то и таком-то банке. Может быть, господин редактор помнит человека, выступавшого однажды в рабочем кружке против левой и, между прочим, сравнившого себя с блуждающей кометой?

Ну, конечно, Линге помнит его; он хотел тогда посмеяться над ним, высмеять его, как плохого оратора, но фру Дагни просила тогда за него. Это было как-то вечером, он разговаривальс фру Дагни и она просила за него. Разумеется, он помнит его,-- он черный, как мулат, неповоротливый, как медведь, и, кроме того, этот человек не читал "Новостей". не так ли?

Линге задумался.

Но разве эта брошюра носит чисто личный характер? Может быть, это только нападки на его политику?

Нет, брошюра эта носит в высшей степени личный характер.

Линге опять задумался; он морщит лоб, как всегда, когда думает о чем-нибудь со злобой. Дело зашло черезчур далеко; против него начали издавать брошюры, уничтожали его же собственными средствами. Разве это не было смело со стороны такого мулата? А что, если он расправит свои крылья и положит все свои силы? Ведь Бог милостив к каждому червячку, лежащему на дороге.

Он спросил:

- Имя этого человека Хойбро?

- Лео Хойбро.

Линге записал имя на кусочке бумаги. Потом он смотрит на Бондезена. Столько честности и деликатности в человеке, которому он никогда ничего не сделал. Линге не мог отнестись к этому равнодушно, его юношеское сердце было тронуто, и он спросил, может ли он в благодарность оказать господину Бондезену какую-нибудь услугу. Ему будет очень приятно, если он сможет когда-нибудь помочь ему.

- Да, сделайте это и приходите опять. Благодарю вас за вашу статью и за ваши сообщения.-- В эту самую минуту ему пришли в голову слова его ггревосходительства, обращенные к нему при прощании, и он сказал величественно: - Сегодня вы, может быть, оказали услугу и кому-нибудь другому, помимо меня.

Бондезен хочет его попросить быть как можно осторожнее. Он не хочет ни во что впутываться, что бы там ни было. Он, значит, надеется, что его имя не будет названо.

Разумеется, разумеется; "Новости" сумеют соблюсти такт. Линге вдруг спрашивает, предосторожности ради, каким образом Бондезен узнал эту тайну?

Бондезен отвечает: - Случайно, благодаря счастливому обстоятельству. Во всяком случае, он может положиться на это, он отвечает честным словом.

На него значит клеветали, наговаривали. Линге посмотрел еще раз на имя Хойбро и запер потом бумажку в ящик. Во всяком случае, не лишнее знать, с кем имеешь дело; это всегда может пригодиться. Люди, но крайней мере, будут знать, как хорошо осведомлены "Новости". Да, его хотят низвергнуть; а пресмыкающееся не хочет уйти у него с дороги, оно упирается и кричит, что есть мочи. Нет, ошибка была в том, что он был черезчур кроток, черезчур снисходителен; человек с таким острым пером, как его, не может так оставить этого. Теперь все будет иначе.

Вот этот Илэн сидит во внешнем бюро и расходует напрасно чернила; со стороны Линге прямо-таки великодушие - оставлять за ним это место. Но теперь пусть он убирается. Чорт знает, что он будет делать с этим человеком; даже его рыжеволосая сестра избегает его на улице! Разве не из-за его статьи по поводу унии газета потеряла подписчиков? Теперь его спустили на построчную плату, половина его безсмысленных статей о рынках и улицах никому не нужна; человек этот ничего не понимал и не уходил. Он удваивал старания, чтобы немножко заработат, и все продолжал сидеть и худеть с каждым днем. Нет, Линге был черезчур великодушен; теперь все будет иначе!

И снова он принялся за свою утомительную работу, за реорганизацию министерства. Он был в духе, написал две статьи, такия мощные, такия уничтожающия, каких еще не было никогда в продолжение всей войны. Этим дело должно будет решиться.

Линге не мог дольше молчать; вечером, прежде чем оставить бюро, он позвал секретаря и сказал:

Секретарь не понимает этого приказания. Редактор, ведь, будет первый, кому брошюра попадет в руки; ведь всю почту приносят к нему в бюро.

Но чтобы разъяснить, что он хотел сказать о брошюре, которая еще не появилась, он прибавил:

- Я боялся, что вы будете писать о ней во время моего отсутствия,-- я, может быть, уеду на родину, в деревню, на несколько дней.