Редактор Линге.
Глава XVI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Редактор Линге. Глава XVI. (старая орфография)

XVI.

В бюро "Новостей" стало тише. Неустойчивость Линге в политике пугала его друзей; только кое-кто из самых преданных собрались, чтобы образовать нейтральную партию: один адвокат, два профессора, три-четыре дамы, занимающияся политикой; они посещали его довольно часто и участвовали в его листке. Никто не знал, к кому же, в конце концов, принадлежит Линге.

Да он и сам этого не знал. В бюро, зарывшись в газеты и бумаги, в мрачном настроении, разочарованный, убитый, сидит Линге в своем кресле и размышляет. Его кресло когда-то можно было сравнить с троном; теперь же его с трудом можно считать за устойчивую скамейку. Сам он низведен до обыкновенного редактора, уличенного в ошибках, в колебаниих и даже в недобросовестности. И чего только не бывает на белом свете!

Последние дни были очень тяжелыми для Линге. Против всех ожиданий, когда он отправился в назначенный вечер с фру Дагни в театр, он был отвергнут самым решительным образом: да, эта честная женщина чуть было не выставила его за дверь. Не будучи уверенным в своей победе, он никогда не рисковал, а вот тут его горячее сердце увлекло и поставило его в неловкое положение по отношению к этой холодной, разсчетливой женщине! Он не мог понять этого. Правда, он не мог доставить фру Дагни удовольствия, достать орден для её мужа. Все обстоятельства были против него,-- министерство пало, его песня была спета; но он надеялся, что фру Дагни в нем самом что-нибудь нашла, что она ценила его личность. Ну, а оказалось, что этот орден, действительно, имел значение для этой женщины, и между ними все было кончено, раз он его не мог достать. Разве это не смешно! Он, ведь, ничего не сделал; он только обнял ее за талию, смеялся про себя тихо: хи-хи-хи, ты моя, ты моя! Вдруг она ушла в свою спальню и повернула ключ в замке. Она предоставила старой фрёкэн Гуде проводить его до дверей; таков был грустный конец этого визита.

Много ночей Линге спал опять с сжатыми кулаками, как в свои первые студенческие годы. Куда бы он ни обращался, всюду он получал отказ. Превратности судьбы брали верх: брошюра Хойбро причинила ему много неприятностей и досады. Что ему делать с этой статьей? Пройти мимо, обратить все в шутку? Теперь уже больше не было фру Дагни, которая просила бы за этого дурака с блуждающей кометой. Нужно высмеять его и заглушить его слова смехом людей. А с с другой стороны, благоразумно ли связываться с ним? Бог знает, на что он способен; от негодяя всего можно ждать. Линге решил умолчать и о статье и об авторе. Это будет самым благородным. Кроме того, он знал, что если он будет молчать, то и другия газеты будут молчать, включая и "Норвежца", который будет ждать, пока Линге скажет свое слово, и тогда все это дело будет навеки погребено.

Но через две недели Линге изменил свое решение,-- он не мог спать в такое время; нет, на это он не способен. Во всяком случае, он должен указать на то, что "Новости" очень хорошо осведомленный листок и что ему известен анонимный клеветник. Человек этот служит в таком-то и таком-то банке, против его образа жизни, может быть, ничего нельзя сказать,-- этого Линге не знает; он попробует сделать намек на не совсем хорошие отзывы. Человек, которого выдают собственные друзья, не совсем чист, а Андрэ Бондезен назвал его болваном и разбойником. Для большей верности Линге послал опытного Лепорелло к начальнику Хойбро, чтобы справиться о нем; но там ему указали на дверь. Линге находит, что это начинает переходить всякия границы; человеку, приходившему от "Новостей", от него, указали на дверь? Он возмущен и отправляется сам лично к директору банка во имя порядка и закона. Он еще чувствует в себе прежнюю силу, и с высоко поднятой головой, как человек, который никогда не сгибается и не колеблется, он входит в банк. С глазу на глаз с директором он говорит ему, зачем он именно пришел,-- пожалуйста, книги!

Дверь вежливо, любезно открылась перед ним и столь же любезно закрылась за ним.

Терпение Линге лопнуло. Он отправился в свое бюро и написал с сверкающими глазами первую заметку. Образ жизни автора памфлета был небезупречен, а слава о нем очень нехорошая.

Брошюра Хойбро была такой несправедливой, такой односторонней, что гнев Линге был вполне понятен. Ах, какая она была односторонняя! Человека с такими большими заслугами и с таким добрым сердцем, как Линге, нельзя было подвергать насмешкам страны, даже если бы он действительно делал перевороты в политике, чтобы придать значение своему листку. Среди всех этих неприятностей Линге не думал только об одном себе. Разве он забыл бедного поэта на Торденскиольдгассе?

Линге не лишил его своей помощи. До сих пор Фредрик Илэн занимал место в бюро "Новостей", но теперь пусть он убирается. Линге нашел другого человека на его место, как раз этого нового, многообещающого гения с Торденскиольдгассе. Линге прочел его начатый роман и нашел в нем большие достоинства; нельзя допустить, чтобы гибнул талант, нужно его поддержать. При этой мысли Линге опять сделался широкой натурой, опять обнаружил свое превосходное качество - помогать талантам по силе возможности. Он отворяет дверь и кричит:

- Илэн, мне нужно переговорить с вами!

Илэн входит.

- На одном собрании мы порешили уменьшить бюджет нашего листка,-- говорит он,-- я решил, что могу справиться в редакции и с меньшими силами, и вот нет другого исхода,-- нам придется с вами разстаться.

Илэн пристально смотрит на него. Его лицо сделалось бледным и худым. В продолжение целых недель он работал как вол, чтобы заплатить счет в булочную за свою мать: Линге платил ему гроши. Поэтому ему приходилось писать заметки, бесконечное количество заметок, которые Линге через некоторые промежутки времени просматривал и откладывал в сторону. Когда он бывал в хорошем настроении, он отыскивал одну из этих несчастных бумаженок и бросал ее с снисходительной улыбкой фактору.

Илэн не мог понять, почему его работа сразу сделалась такой скверной, и он писал, вычеркивал и мучился, чтобы в следующий раз сделать что-нибудь получше. Ничего не помогало: его заметки возвращались к нему целыми листами, целыми кипами, а третьяго дня ему вернули их даже непрочитанными.

- Мы с удовольствием будем принимать от вас статьи,-- продолжает редактор, видя, что Илэн молчит,-- но от вашего постоянного сотрудничества в газете мы, к сожалению, должны отказаться.

- Но почему так? - спрашивает, наконец, Илэм и смотрит удивленно на редактора.

- Да, почему? Это решение собрания и, кроме того... Но вам не нужно непременно сегодня уходить, это можно сделать и завтра или в какой-нибудь другой день.

Илэн все-таки не может понять.

- Я считаю это не очень-то внимательным с вашей стороны,-- говорит он.

Какая наивность! Линге пожимает плечами и отвечает:

- Внимательно! Да, это дело взгляда. Разве мы не печатали целую массу ваших статей и хорошо платили за них? Вы меньше всего можете жаловаться на невнимание, не правда ли? Насколько я помню, мы напечатали даже раз заметку о рукоделиях вашей матери и старались рекламировать её работы.

- Да, но ведь это не имеет ничего общого с моей работой,-- возражает Илэн.

Линге овладевает нетерпение. Он садится на свое место, берет бумаги и перелистывает их.

Илэн чувствует, что в нем просыпается злоба. Разве он не взрослый человек, разве те же "Новости" не дали ему имени в его родной науке? Он говорит:

- Я не столько зарабатывал в последнее время, чтобы вы могли у меня отнять и это последнее.

- Но, Боже мой! - возражает Линге горячо:-- разве вы не понимаете, что нам не нужно того, что вы пишете? Вы сами должны понимать, что это никому не нужно, это не представляет никакого интереса, и никто этого не читает.

- Но вы сами сказали как-то раз, что это хорошо.

- Ах, да! никогда не бываешь достаточно осторожен с такими отзывами.

Илэн возвращается в бюро. Секретарь спрашивает:

- Что случилось?

- Отказали,-- говорит Илэн с усталой улыбкой.

Он начинает собирать свои бумаги и убирать стол. Он достает целые связки своих статей из ящиков и с полок; он все хочет взять с собой, даже рукопись знаменитой первой статьи о национальном вопросе и двух миллионах, котррая лежала среди его бумаг, как приятное воспоминание о прежнем величии. Покончив с этим, он хочет пойти к редактору, чтобы проститься с ним, но ему нужно немножко подождать,-- к Линге пришел какой-то человек, служащий в министерстве, Конгсфольд, прямо вошедший в бюро к редактору, как будто его дело не терпело отлагательств.

Линге встречает своего старого товарища студенческих времен с вопросительным видом.

- Пожалуйста, садись!

Конгсфольд как-то таинственно осматривается, благодарит тихим голосом и достает из кармана какую-то бумагу.

- Вот список предложенных в жюри,-- говорит он.-- Сегодня вечером он отправляется в Стокгольм.

Благодарность Линге за эту неожиданную радость не знает границ. Он с жадностью просматривает список и жмет руку Конгсфольду.

- Ты оказал мне громадную услугу, старый друг, можешь быть уверен, что я никогда тебе этого не забуду.

Но Конгсфольд не хочет выпустить из рук этого списка из страха, что его почерк может выдать его. - Почем знать, мало ли что может случиться; легко мог быть поднят вопрос об источнике, свидетелях. Пусть Линге сам перепишет список.

- Я надеюсь, что ты не выдашь меня,-- сказал Конгсфольд. - Это равняется немедленному удалению меня со службы.

- Что тебе вздумалось! Неужели ты хоть минуту можешь так дурно думать обо мне?

- Нет, нет, я просто ужасно боюсь. Ты, конечно, не выдашь меня нарочно, но, ведь, это может случиться и ненамеренно, нечаянно. А что ты сделаешь, если на тебя окажут некоторое давление?

- Этого не сделают, раз я не захочу, Конгсфольд. Я никогда не выдавал имени, я не изменник. - Консфольд поднялся и хотел итти.

- Да, опять все так сложилось. Линге кивнул головой.

- А что я говорил? Правительство без веры и чести не может удержаться в Норвегии. Наконец-то мы убедились в этом.

Оба они посмотрели друг на друга. Линге даже глазом не моргнул.

- Прощай! - сказал Конгсфольд. Но Линге хотел его удержать.

"Гранд".

- Нет, нельзя; именно теперь люди не должны видеть нас вместе.

Конгсфольд ушел.

Когда Илэн вошел к Линге, чтобы проститься, редактор встретил его совсем другим человеком: он был бодр и весел. Если б он мог чем-нибудь помочь Илэну, он охотно бы это сделал.

Он сказал:

- У меня нет совсем больше денег, - возразил Илэн,-- я уже взял последния.

- Да, да. Так вы присылайте нам ваши статьи.

Теперь на улице никто не обращал на него внимания.

Теперь очередь была за другим. Илэн дошел до дому; дорогой никто ему не кланялся.