Новая земля (Новь). Часть I.
Глава II.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Новая земля (Новь). Часть I. Глава II. (старая орфография)

ГЛАВА II.

В два часа люди прогуливаются большими группами взад и вперед, разговаривают и смеются, кланяются друг другу, улыбаются, кивают, поворачиваются и зовут; в воздухе носится сигарный дым и развеваются дамския вуали; пестрое мелькание светлых перчаток и носовых платков, приподнятых шляп и тросточек распространяется по всей улице, а экипажи с мужчинами и дамами в блестящих костюмах проносятся мимо. Несколько молодых мужчин стоят на перекрестке. Это целый кружок знакомых, - два художника, два писателя, купец и человек без определенных занятий - все тесно сплоченные товарищи. Их костюмы очень разнообразны; некоторые уже сняли пальто, другие все еще носят длинные пальто на подкладке и с поднятым воротником, как в самые большие холода. Группа эта всем знакома. К ней присоединяются новые лица, некоторые уходят, наконец, остается молодой толстый художник по имени Мильде и актер с вздернутым носом и сладким голоском; кроме того Иргенс и адвокат Гранде из великого рода Грандов. Но самый значительный из них - Паульсберг, Ларс Паульсберг, автор полудюжины романов и научного труда о прощении грехов. Его называли громко поэтом, хотя тут были Иргенс и писатель Ойэн. Актер застегивает свой сюртук до самой шеи, - ему холодно.

"Нет, весенний воздух для меня черезчур резок, - говорит он.

"А для меня совершенно наоборот", замечает адвокат.

"Я готов кричать во все горло. Что-то трепещет во мне, кровь кипит и как бы манит на охоту". И маленький согнутый юноша выпрямился при этих словах и посмотрел на Паульсберга.

"Да, посмотрите-ка на него!" заметил насмешливо актер. "Мужчина все-таки мужчина", сказал евнух.

"Что ты хочешь этим сказать?"

"Ничего, сохрани меня Бог. Но ты с твоими лакированными башмаками и цилиндром собираешься на охоту за рысью, не так ли?"

"Ха, я констатирую, что актер Норем сделался остроумным. Это нужно ценить".

Они говорили с большой свободой обо всем, вставляли с легкостью слова, делали быстрые нападения и во всякое время имели ответ наготове. Отряд кадет прошел мимо.

"Есть что-то нахальное в походке у этих военных", говорит Иргенс. "Они не проходят мимо, как все смертные, а как-то выступают".

Сам Иргенс и художник засмеялись, но адвокат быстро посмотрел на Паульсберга, черты которого ни на минуту не изменились.

Паульсберг сказал несколько слов о выставке картин и замолчал.

После этого перешли к вчерашнему дню в Тиволи, потом к политике. Они произнесли свой приговор над руководящей партией Стортинга, предлагали зажечь дворец и завтра днем провозгласить республику; художник угрожает возстанием рабочих. "Знаете ли вы, что сказал мне президент с глазу на глаз: что он никогда и ни за что не пойдет на компромисс; он или согнет Унию, или сломает ее. Согнет или сломает, в буквальном смысле: А кто знает президента..."

Но Паульсберг не принимал участия в разговоре, а так как товарищам было бы очень интересно услышать именно его мнение, то адвокат осмелился сказать:

"А ты, Паульсберг, ты ничего на это не скажешь?"

Паульсберг редко вставлял свое слово; он большей частью жил один, изучал науки и работал над своими произведениями; он не обладал даром красноречия, свойственным его товарищам. Он добродушно улыбнулся и возразил:

"Ваши слова должны быт да - да, нет - нет, как ты это знаешь". "А что касается остального, то я подумываю вернуться домой, к своей жене".

И Паульсберг пошел. Это была его привычка уходить без всяких дальнейших разсуждений, раз он это сказал.

Но когда Паульсберг ушел, оказалось, что и остальным нужно итти; не было смысла больше здесь оставаться. Актер поклонился и исчез, видно было, как он быстро шагал, чтобы догнать Паульсберга. Художник закутался в свое пальто, не застегивая его, и сказал:

"Уф, я страшно устал. У кого есть деньги на обед?"

"Ты должен позаботиться о том, чтоб раздобыть себе какого-нибудь лавочника", возразил Иргенс. "Я сегодня заставил одного дать мне бутылку коньяку".

Они удалились оба вместе.

"Я хотел бы знать, что тут подразумевал Паульсберг", сказал адвокат. "Ваши слова должны быт нет - нет, да - да; ясно, что он под этим что-то подразумевал".

"Да, это ясно", сказал художник Мильде. "Видел ты, как он при этом смеялся, вероятно, он смеялся над чем-нибудь".

Пауза. Масса гуляющих, как и прежде медленно прохаживаются, болтая и смеясь, взад и вперед по улицам.

Мильде продолжает:

"Я часто думаю, что было бы хорошо, если бы у нас в Норвегии была еще одна такая голова, как Паульсберг".

"Собственно говоря, к чему?" спрашивает Иргенс, немного раздраженный

Мильде посмотрел на него, потом на адвоката и разразился удивленным смехом.

"Нет, ты это слышал, Гранде? Он спрашивает, к чему нам нужны в Норвегии такия головы, как Паульсберг".

"Ну и что же?" спрашивает Иргенс.

Гранде тоже не смеется, и художник Мильде не может понять, почему никто не смеется. Он хотел тотчас после этого уходить и начал говорить , о другом.

"Итак, ты заставил лавочника дать тебе коньяк; следовательно, у тебя есть коньяк?"

"Это значит, что я ставлю Паульсберга высоко и считаю, что он способен один все завершить", продолжал Иргенс со скрытой иронией.

Этого никак не ожидал Мильде, он не мог на это возразить Иргенсу и, кивнув головой, он сказал:

"Да, конечно, так именно; я думал только, что с некоторой помощью он пойдет скорее, а это было бы не лишним; короче говоря, ему нужен соратник. Но я вполне согласен с твоим мнением".

"Grande" {"Grand" очень известный ресторан в Христиании.} им посчастливилось натолкнуться на Тидемана, тоже купца, очень крупного торговца, делового человека, главу очень видного торгового дома.

"Ты обедал?" крикнул ему навстречу художник.

"Да, и не раз", отвечал ему Тидеман.

"Не говори глупостей, возьмешь ты меня с собой в Гранд?"

"Но я могу прежде всего с тобою поздороваться?"

Решили зайти на минутку к Иргенсу, попробовать его коньяк, а потом снова вернуться в Гранд.

Тидеман и адвокат шли впереди.

"А знаешь, все-таки это очень хорошо, что у нас есть эти купцы", сказал художник Иргенсу. "Порой они очень полезны".

Иргенс довел плечами в ответ, - это могло выражать все, что угодно.

"И мы ними брудершафт, то этого совершенно достаточно. Ха-ха-ха, разве я не прав?"

Адвокат остановился, он поджидал их.

"Чтоб не забыть, ведь мы должны поговорить определенно с Ойэном по поводу всей этой сумятицы", сказал он.

"Верно, об этом чуть было все не забыли. Конечно, ведь Ойэн хотел уехать; нужно было бы что-нибудь устроить".

премии и возложил все свои надежды на получение её, - даже сам Паульсберг рекомендовал его, хотя и не очень усердно. И вот, тогда товарищи порешили отправить Ойэна в Торахус, маленькое местечко в горах, где воздух был очень полезен для нервных. Через неделю Ойэн должен был уехать, деньги были обезпечены; Олэ Генрихсен и Тидеман выказали себя очень великодушными в этом деле. Теперь нужно было только устроить маленький прощальный праздник.

"Но у кого мы это устроим?" спросил художник. "У тебя, Гранде, у тебя, ведь, большое помещение".

Гранде не отнекивался; это могло устроиться у него; он поговорит со своей женой. Было решено пригласит Паульсберга с женой, как гостей; Тидемана с женой и Генрихсена, как почетных гостей, разумеется.

"Да, приглашайте, кого хотите, но актера Норема я не хочу иметь у себя в доме. Он всегда напивается до потери разсудка, так что просто противно; я знаю, что моя жена просила этого не делать".

Нет, тогда проводов нельзя было устроить у Гранде. Не годится оставлять Норема в стороне.

большого и свободного, как сарай, с двумя уютными боковыми комнатками. Хорошо. Итак, значит у Мильде, в мастерской через несколько дней должно быть дано сражение.

Все четверо поднялись к Иргенсу, выпили коньяк и снова ушли. Адвокат хотел итти домой, он чувствовал себя немного оскорбленным; это решение насчет ателье ему не нравилось. Ну, впрочем, ведь он мог и не присутствовать в этом сборище. На всякий случай, он откланялся и ушел.

"Но ведь ты идешь с нами, Иргенс?" спросил Тидеман,

Иргенс не сказал - нет, во всяком случае он не отклонил этого приглашения. Но в общем, ему не доставляло большого удовольствия итти с Тидеманом в Гранд, и, кроме того, его злил этот толстый Мильде своей фамильярностью; да впрочем, ведь он мог бы уйти сейчас же после обеда. В этом ему помог между прочим сам Тидеман; как только он встал из-за стола, он расплатился и сейчас же простился; ему нужно было кое-что еще сделать.