Новая земля (Новь). Часть II.
Глава VI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Новая земля (Новь). Часть II. Глава VI. (старая орфография)

VI.

На следующее утро, часов в 10, Тидеман явился в контору Генрихсена. Олэ стоял у прилавка.

Просьба Тидемана касалась, как он уже сказал, только одного торгового обстоятельства; он говорил глухо, почти шопотом и протянул ему телеграмму с очень таинственным содержанием. Там, где стояло "повышается", это означало десять, а там, где стояло "повышается С. Ш.", это в действительности означало задержку на Черном море и на Дунае и повышение в Америке. Телеграмма была от агента Тидемана из Архангельска.

Олэ Генрихсен тотчас же понял её смысл: Дело в том, что голод в Росии и ожидание вторичного недорода в скором времени прекратят вывоз запасного зерна из России. Настанут тяжелые времена, и на Норвегии это чувствительно отразится, цены на зерно баснословно повысятся, а потому необходимо или закупить зерно по какой бы то ни было цене, пока вообще можно было его достать. Америка предчувствовала беду, несмотря на опровержения русского правительства в английской прессе, и американская пшеница повышалась с каждым днем. В то время, как она прежде стояла на 87 и 88, теперь она колеблется между 110, 112, 115-ью. Никто не знает, чем это кончится.

Дело Тидемана к Олэ заключалось в том, что он хотел предложить своему другу и коллеге дело с американской пшеницей, пока еще было время. Вести его они будут вместе, так что они одним ударом совершат удивительный оборот, привезут в Норвегию громадный запас ржи, и тогда Норвегия продержится целый год. Но с этим нужно было спешить, потому что пшеница поднималась в цене с каждым днем, в России уже с трудом можно было ее купить.

но с другой стороны он был черезчур связан в данную минуту; последнее его дело в Бразилии связало ему руки, а результатов раньше лета ждать было нельзя.

"На этом ведь можно много заработать", сказал Тидеман.

Без сомнения, и не это заставляло Олэ колебаться; но, к сожалению, он не в состоянии этого сделать.-- Он рассказал, в чем было дело, и прибавил, что пока он не смеет рисковать ничем. Но эта спекуляция его очень интересует, его глаза блестели, и он возбужденно справлялся о подробностях, потом взял кусочек бумаги, сделал вычисления, и снова с сосредоточенным лицом прочел телеграмму. Наконец он опустил голову и объявил, что не может принять участия в этом предприятии.

"Я могу, конечно, и один сделать эту операцию, но тогда сообразно с этим придется взять меньше. Я так бы хотел, чтобы и ты принял участие в этом деле, я бы чувствовал себя увереннее. Но, конечно, ты не можешь пускаться в дела, за которые не ручаешься. Тем не менее я буду телеграфировать; есть у тебя бланк?"

Тидеман написал телеграмму и передал ее Олэ.

"Так? Понятно?"

Олэ отступил на шаг. "Так много!" сказал он. "Ведь это громадный заказ, Андрей!"

"Да, это так. Но я должен надеяться на счастливый результат", возразил Тидеман спокойно. И не будучи в состоянии заглушить чувство, которое им овладело, он посмотрел на противоположную стену и прошептал, как бы про себя: "Впрочем, мне теперь все безразлично".

Олэ посмотрел на него.

"Нет, - не говори этого, Андрей, не говори так. Ты не должен падать духом, слышишь, для этого нет основания, что?"

"Ах, я ничего не знаю... Ну, да об этом не будем говорит... Ну, посмотрим, как пойдет это дело".

"Да..." сказал Олэ.

"Мне было бы очень приятно, если бы мы вместе участвовали в этом деле, Олэ.-- Конечно, с одной стороны я очень запутаюсь в этом деле. Теперь на всякий случай мне нужно позаботиться о том, чтобы отправит лед. А когда настанет теплая погода, ты увидишь, какие деньги я на этом заработаю; ты не веришь?"

"Безусловно", возразил Олэ: "это ходкий товар".

"Ну да, ведь, я пока еще не положил зубы на полку. И Господь избавит меня от такой судьбы, меня и всех моих".

"А не мог бы ты для большей безопасности...-- Подожди минутку, извини, что я тебе не предложил даже сигары.-- Нет, ведь я знаю, что ты охотно куришь, когда болтаешь; я совсем забыл.-- Посиди минутку, сделай одолжение, я сейчас вернусь".

Тидеман понял, что Олэ пошел принести вино из погреба, и он крикнул ему вслед; но Олэ не слушал и тотчас же появился с старой заплесневелой бутылкой.-- Они сели, по старой привычке, на диван и чокнулись.

"Вот, что я хотел сказать", продолжал Олэ, "ты хорошо все разсчитал, все, что касается этого дела с Америкой. Я не воображаю, что могу тебя учить, - но..."

"Еще бы, конечно, я все высчитал", ответил Тидеман; "вот, почему я и употребил это выражение: по истечении трех дней и с доставкою.-- Если покупать, то сейчас.-- Я даже не забыл принять во внимание очень вероятную перемену президента теперь, - при выборах".

"А не мог бы ты из предосторожности заказать поменьше?-- Может быть, тебе не следовало бы покупать, если будет выше двенадцати".

"Нет, - Ты же понимаешь, что если Россия запретит вывоз, то тогда пятнадцать и двадцать не много, если же она не закроет, то тогда и 100 и 90 черезчур много.-- Тогда я все равно разорен".

"Нет, Андрей, ты не должен всем рисковать; я бы на твоем месте сбавил бы заказ".

"Ах нет, пусть он остается, как есть. - А пойдет все вкривь и вкось, Бог с ним, пусть, я надеюсь, что не совсем уже я сяду на мель". И он сказал взволнованно и тихо: "Кроме того, я начинаю становиться довольно-таки равнодушным ко всему".

Он быстро поднялся, чтобы скрыть свое волнение, некоторое время он постоял около окна и смотрел на улицу, потом опять повернулся к Олэ и сказал, улыбаясь:

"Мне кажется, что это дело окончится счастливо: правда, у меня такое чувство.-- А ты знаешь, что это значит, когда у нас, у купцов, это чувство, тогда мы рискуем всем, ничего не боясь".

"Ну, тогда выпьем по стаканчику, чтобы все шло по твоему желанию".

"Ну, а как обстоят вообще дела?" спросил Олэ.

"Совсем уже не так плохо, ни в каком случае", поспешил ответить Тидеман. "Приблизительно, все по старому дома".

"Так что никаких перемен?".

"Нет...-- Но теперь мне нужно уходить".

Тидеман поднялся. Олэ проводил его до дверей.

"Ты не должен падать духом, Андрей, прошу тебя. - Мне совсем не нравится, что ты часто говоришь, что тебе все стало безразличным...-- Спасибо за посещение".

Но Тидеман не уходил; он держался рукой за дверь, стоял и нервно переводил глаза с одного предмета с другой.

"Тут нет ничего удивительного, что и я, наконец, теряю хорошее расположение духа", сказал он. "Я не особенно хорошо себя чувствую, я делаю все, что могу, чтобы привести дела в порядок, но это подвигается нескоро, не особенно скоро. Ну, мы посмотрим, как это пойдет. Мне кажется, что теперь стало лучше".

"Что, твоя жена теперь больше бывает дома?-- Мне казалось, что..."

"Ханка с некоторого времени для детей стала хорошей матерью; я так рад этому, это значительно сблизило нас. Теперь она шьет, чтоб у детей были платья для дачи; удивительные вещи она делает, я никогда не видел ничего подобного: голубые, белые и красные платья, они лежат дома, я могу смотреть на них, когда хочу".

"Она все еще смотрит на себя, как на незамужнюю; может быть и не стоит так много об этом говорить; она продолжает подписываться Ланге. Это, конечно, дело настроения, - она не забывает также подписываться и Тидеман. Ты сам слышал вчера вечером в Тиволи, как она просила у меня сто крон".

"Это меня обрадовало, с этим я не считаюсь, и я об этом бы не упомянул, если б ты сам этого не слышал. Это, между прочим, была третья сотня крон, которые она получила от меня в продолжение двух дней; ты меня верно понимаешь, Олэ? Дорогой друг, почему она просит у меня денег при посторонних? Ведь это значит, - она хотела показать, что только таким способом может получит их от меня; как будто она так не получает. Она тратит много денег; я не думаю, чтоб она сама их тратила; нет, я уверен, что она их не тратит, Ханка не расточительна; но она дарить эти деньги, помогает другим. Иногда она получает массу денег от меня в продолжение недели. Часто она берет деньги при выходе из дому и возвращается домой уже без них, несмотря на то, что она ничего не купила".

"Ну, хорошо, дуст будет так. Покуда у меня есть средства, мои деньги - её деньги, само собой разумеется. В шутку я спросил ее раз, - может быть, она хочет меня разорить, сделать нищим, послушай, ведь это была только шутка, я и сам смеялся от всей души. Но она этого не перенесла, она предложила мне оставит дом, если мне нравится, короче говоря: развод. Это она мне предлагала много, много раз, - и это по поводу шутки. На это я ей сказал, что раскаиваюсь в своей шутке, я просил у нея прощения; уверял, что мне никогда не приходило в голову, что она хочет меня разорить"...

- "Милый Андрей, разве мы не можем разойтись?" спросила она. Я не знаю, что я ей на это ответил; но это не было должно быт серьезно, потому что тотчас после этого она попросила у меня ключ от дома, так как свой она потеряла. Я дал ей ключ.-- Тогда она улыбнулась, - я просил ее, и она сделала это для меня, - сказала, улыбаясь, что я взрослое дитя... Вчера утром я увидел ее только, когда я на минутку зашел из конторы домой; она шила летния платья детям и начала мне их показывать. При этом она начала вынимать свой носовой платок, и как раз в ту минуту, когда она доставала его из-за пояса, выпал мужской галстук, красный мужской галстук. Я сделал вид, что не вижу его, но я видел, что этот галстук не мой, я даже узнал его. Да, Олэ, впрочем ты должен понять меня: я не настолько его узнал, чтоб мог сказать, чей именно он. Ведь могло быть, что это один из моих галстуков, один из моих старых галстуков, которые я отложил в сторону".

"Моя особенность, - что я не знаю своих собственных галстуков; я так мало обращаю на них внимания. И если удастся мое большое предприятие, то может быть и счастье вернется. Было бы чудесно, если б я мог ей показать, что я не дурак, ха-ха".

Он задумал предупредит кризис, запастись большим количеством ржи в то время, как ни у кого её не будет. Авось повезет. - Он шел легко, как юноша, и избегал встречать знакомых, чтоб его не задержали.

текущем году, считает себя принужденным запретить всякий вывоз ржи, пшеницы, кукурузы и клевера из всех портов России и Финляндии.