Новая земля (Новь). Часть III.
Глава I.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Новая земля (Новь). Часть III. Глава I. (старая орфография)

ЧАСТЬ III

Назревает. 

I.

Иргенс выпустил свою книгу.

Этот скрытный человек, посвящавший так мало людей в то, что он предпринимал, издал, к удивлению всех, прекрасный томик стихов, как раз когда весна была в полном цвету. Это было очень неожиданно. Вот уж два года прошло с тех пор, как его драма увидела свет, но, оказывается, он не сидел без дела; он писал одно стихотворение за другим, переписывал и откладывал в ящик, а когда кучка бумаг сделалась довольно большой, отдал ее в печать. Вот как держал себя этот гордый человек! Не было никого, кто бы мог превзойти Иргенса в изяществе!

там встречались также слова, полные мужественности и воли, стихи, говорившие о праве, о свободе и обращенные к королям; он не щадил даже королей. Он осмелился говорить о вавилонских королях и блудницах. Он осмеливался шептать "нет", наперекор миллионам голосов, кричащим "да", и все это высказывал чуть ли не прямо в глаза. Но Иргенс так же мало, как и прежде, обращал внимание на то, что город им восхищался, когда он шел на прогулку. Ну, что же! - раз есть люди, которым доставляет удовольствие глазеть на него! Он был и оставался равнодушным к людскому вниманию.

"Нужно сознаться, что ты, брат, хитрый", сказал ему актер Норем на улице: "Ты не подаешь и виду, и, не говоря ни слова, бросаешь нам такой факел, перед самым носом, и опять как будто ничего не было. Не много таких, которые тебе в этом подражают".

Адвокат Гранде и теперь не мог удержаться, чтоб не поважничать.

"Но у тебя есть враги, Иргенс". Я вот сегодня говорил с одним человеком, который не находит ровно ничего особенного в том, что по истечении двух с половиной лет ты снова издал маленькую книжку.

На это Иргенс гордо ответил:

"Я считаю за честь мало писать. - Дело не в количестве".

Но после он спросил все-таки, кто был этот враг. - Он не страдает любопытством, и все знают, что он очень мало интересуется мнением людей; но все-таки это быль Паульсберг?

Нет, это не Паульсберг". Иргенс спрашивал и старался отгадать, но высокомерный Гранде не хотел выдать имени; он делал из этого тайну и мучил Иргенса. "Однако, оказывается, ты совсем не неуязвим", сказал он и засмеялся во все горло.

Иргенс пробормотал презрительно: "ерунда". Но, собственно говоря, он все еще был заинтересован, кто был этот человек, этот враг, который хотел умалить его заслугу. Кто бы это мог быт, если не Паульсберг? - Иргенс ни на ком не мог остановиться, - из молодых это был единственный.

Неожиданно его осенила мысль, и он сказал равнодушно:

"Ну, как я уже сказал, для меня не имеет значения узнать это жалкое имя; но если это Гольдевин из деревни, то, Боже мой, Гранде, зачем ты ходишь и повторяешь, что говорит такой человек? Впрочем, это твое дело. Человек, который носит грязный гребешок и сигарный мундштук в одном и том же кармане... Ну, мне нужно итти. - Прощай пока!"

Иргенс продолжал свой путь. Если не было иного врага, чем этот лесной дикарь, то это еще не опасно... Он опять был в хорошем настроении и кланялся знакомым, которые ему встречались, и был очень доволен. Его разсердило немного, что за его спиной злословили, но теперь это прошло; нельзя же было сердиться на старую обезьяну.

Иргенс хотел прогуляться по гавани, чтобы успокоиться. Этот более или менее глупый разговор о его книге был ему невыносим. Теперь уже мелют всякий вздор о двухлетней работе и о количестве поэзии. С этой точки зрения книга его провалится, потому что это не обширное произведение, благодаря Бога она не весит даже столько, сколько каждый из романов Паульсберга.

Когда он спустился в гавань, он увидел голову Гольдевина в одном углу набережной; тот стоял почти весь спрятанный ящиками и над ними виднелась только его голова. Иргенс проследил направление его взгляда, но из этого ровно ничего не мог вывести. Старый сумасшедший человек верно стоял и думал о какой-нибудь дикой фантазии; смешно было смотреть на него, как он углубился в свои мысли. Его глаза почти вылезали, они уставились на маленькое окошко конторы склада Генрихсена, он стоял не моргая и не обращая внимания на то, что делалось вокруг него. Иргенс вначале хотел подойти к нему и спросить, не увидит ли он Олэ Генрихсена; после этого он мог перевести разговор на свою книгу и спросит, что он о ней думает? Это было бы очень смешно; человек был бы принужден сознаться, что он ценит поэзию по весу. Но, собственно говоря, какое ему до этого дело? Ему ведь совершенно безразлично, что этот человек думает о поэзии.

Иргенс прошелся по набережной; он обернулся. Гольдекин все еще стоял на том же самом месте; Иргенс прошел мимо него, вышел на улицу и хотел снова итти в город. В эту самую минуту из склада вышли Олэ Генрихсен и фрекэн Агата и увидели его.

"Здравствуй, здравствуй, Иргенс!" крикнул Олэ и протянул ему руку. "Хорошо, что мы тебя встретили. И тысячу раз спасибо за книгу, которую ты нам прислал. Да, ты несравним и поражаешь самых близких друзей, поэт, маэстро!"

Олэ говорил не переставая, радуясь работе другого: то он восхищался одним стихотворением, то другим, и снова благодарил его.

"Агата и я читали это и восторгались", сказал он. "Мне кажется даже, что Агата немного всплакнула... Да, да, этого ты не можешь отрицать, Агата. Но этого нечего стыдиться... Да, что я хотел сказать, пойдемте вместе на телеграф, я должен кое-что послать, а потом мы пойдем в ресторан, если хочешь. У меня есть между прочим для вас сюрприз".

Агата ничего не сказала.

"Не можете ли вы немного здесь походить, пока я не вернусь с телеграфа?" - спросил Олэ. "Но имейте терпение, если я задержусь там немного дольше. Дело в том, что мне нужно прийти к соглашению с одним судовладельцем из Арендаля".

"Послушайте, могу я вас тоже поблагодарит за книгу?" сказала Агата тотчас же и протянула ему руку. - Она говорила тихо. "Вы не можете себе представит, какое удовольствие она мне доставила".

"Правда? - Это в самом деле правда? - Как мне приятно это слышать!" отвечал он с благодарностью. Какой чудной, тонкой деликатностью было то, что она подождала его благодарить, пока не ушел Олэ; теперь это было тем более искренно и правдиво, и слова её получали для него большее значение. Она назвала то, что ей больше всего понравилось. - Это удивительное стихотворение, обращенное к жизни, она никогда не читала еще более красивого, нет, никогда, насколько она себя помнит... Но из боязни, что она черезчур горячо высказала свою благодарность, настолько горячо, что она не так могла быть понята, она прибавила равнодушным голосом, что Олэ, так же как и она, был очарован; большую част он читал ей вслух.

Иргенс сделал чуть заметную гримасу. - Любит она, когда ей читают вслух? Да, - в самом деле?

вопрос времени, и чем скорее это будет, тем лучше, не было никакого основания больше откладывать. Осенью, когда Олэ вернется из своего путешествия в Англию, состоится свадьба. Олэ был олицетворенной добротой, он относился к ней с бесконечным терпением; он так смешно радовался при виде её. "И мы должны иногда подумывать о том, что нам нужно сделать для дома", сказал он. Да, она не виновата, что она покраснела; это было стыдно, что она еще не начала заботиться о том, что полезно, и ничего не делала, кроме того, что сидела с ним в конторе. Она бы могла начать с маленького, подумать об устройстве комнат, - сказал Олэ, - наметить себе какие-нибудь вещи, которые ей хотелось бы иметь; она, конечно, не должна брать на себя настоящия домашния работы, разумеется нет... Да, все это была совершенная правда, она даже ни разу не подумала о доме, о домашнем очаге, она только занималась пустяками у него в конторе. Она начала плакать и призналась ему, что она ужасно неспособна и неопытна, она глупа, как пробка, да, как пробка. Но Олэ крепко обнял ее, посадил на диван и сказал, что она только молода, молода и обворожительна, скоро она будет старше, время и жизнь сделают свое. И он так горячо любит ее, видит Бог. У Олэ самого были слезы на глазах, он смотрел на нее, как на ребенка. Да, они любят друг друга, и все у них пойдет хорошо. Прежде всего не нужно ни с чем спешить, пусть она сама назначит время и устроить так, как ей нравятся. Да, они будут все делать в согласии друг с другом...

"Я впрочем, никогда не думал, что вы цените нас, поэтов", сказал Иргенс. "Я боялся, что вы потеряли к этому всякий интерес".

Она прислушалась и посмотрела на него:

"Почему вы так думаете?"

"Мне казалось, что я это заметил. Помните вы вечер в Тиволи, недавно, когда ваш старый учитель был так немилостив к нам, ничтожным червякам. Вы, казалось, радовались тому, что нам так доставалось".

"У меня был такой вид? - Я ведь слова не сказала. Нет, вы ошибаетесь!"

"Я бесконечно рад, что я вас встретил в своей жизни", сказал Иргенс так равнодушно, насколько мог: "я прихожу в хорошее настроение духа, как только я вас вижу. Это удивительно - обладать способностью давать другим известную долю счастья одним только своим видом".

Это он сказал так серьезно, что ей нехватило мужества осудит его за это; вероятно, он это так и думал, как ни неразумно это звучало, и она ответила с улыбкой:

"Было бы грустно для вас, если бы у вас не было никого другого, кроме меня, кто бы мог приводить вас в хорошее настроение духа". Видит Бог, она не имела намерения оскорбит его; она это так невинно сказала, без всяких задних мыслей; но когда Иргенс опустил голову и пробормотал: "Нет, я понимаю", тогда она поняла его, что её словам можно придать еще другое значение, и потому она быстро прибавила: "Потому что меня ведь вы видите не всегда. Впрочем, я уезжаю на это лето в деревню, и до осени ни разу не приеду в город".

Он остановился.

"Вы хотите ехать в деревню?"

"Да, вместе с фру Тидеман. Это решено, что я буду жить у нея в имении".

Иргенс молча что-то обдумывал.

"А разве это наверно, что Тидеманы едут в деревню?" спросил он. "Мне кажется, что это еще не решено!"

Агата кивнула и сказала, что это уже решено.

"Да, это остается для меня недоступным", сказал он, грустно улыбаясь: "в деревню я не попаду"

"Нет? Почему нет?"

Она тотчас же раскаялась в своем вопросе, - вероятно, у него для этого не было средств. Она все время была такой грубой и неловкой, это просто ужасно. Она поспешно пробормотала несколько незначащих слов, чтобы избавит его от ответа.

"Знаете, когда мне хочется на лоно природы, тогда я нанимаю лодку и уезжаю на несколько часов на острова", сказал он, все еще грустно улыбаясь. "Это тоже пахнет простором".

"На острова?" она стала внимательнее. - Да, правда, острова, ведь она там еще не была, хорошо там?

"Да, в некоторых местах удивительно хорошо, я знаю там каждое местечко. Если бы я мог у вас попросит позволение отвезти вас туда как-нибудь, то..."

Пауза.

"Многия из моих стихотворений я писал там", продолжал он. "Я бы вам показал место; да, вы бы доставили мне этим такое большое удовольствие, фрекэн Линум".

"Сделайте это!" сказал он неожиданно и хотел схватить ее за руку.

В эту самую минуту появился Олэ Генрихсен на лестнице и вышел на улицу. Иргенс все еще стоял в том же положении с протянутой рукой и прося:

"Сделайте это!" шепнул он.

Она быстро взглянула на него.

"Да", шепнула она ему в ответ.

Олэ подошел к ним. Ему не удалось сейчас заполучит корабль из Арендаля, раньше утра он не мог получит ответа. Ну, а теперь в ресторан. У него действительно был сюрприз для них; у него в кармане была последняя работа Ойэна, теперь они ее услышать.