Новая земля (Новь). Часть III.
глава II.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Новая земля (Новь). Часть III. глава II. (старая орфография)

II.

В ресторане уже сидели многие из общих знакомых и оживленно болтали за своими стаканами. Тидеман тоже был здесь, сияющий и довольный всем, что он видел. С тех пор, как его большое дело с хлебом сошло так неожидaннo благополучно, он был в очень хорошем настроении, и никто его не видел теперь мрачным. Теперь рожь свозили, и в его склад днем и ночью перетаскивали тысячи и тысячи мешков; горы хлеба росли, и не было больше места, где бы можно было повернуться, и даже Олэ Генрихсену пришлось. дать ему помещение для части ржи. Тидеман смотрел на все это богатство и испытывал гордость, что и он наконец сделал небольшое дельце; ни одну минуту он не сожалел о том, что сделал такой большой заказ.

Когда вошел Олэ, журналист Грегерсен протянул палец и кивнул ему.

"Олэ, ты ужасный пройдоха", сказал он.

"Совсем нет", отвечал Олэ. "У меня есть письмо от Ойэна, он посылает мне свою последнюю работу, хотите вы ее прослушать?"

"Он посылает тебе... Тебе он прислал свою рукопись?" спросил Мильде, пораженный. "Я еще никогда ничего не видел более нелепого".

"Ну, ну, не переходить на личности", - предупреждает адвокат.

Олэ ничего не возражал.

"Да, прости, Олэ, но почему он тебе именно послал?" опять спрашивает Мильде и не может успокоиться.

Иргенс взглянул на Агату; она, казалось, не совсем внимательно к этому прислушивалась и разговаривала с фру Ханкой. Иргенс обратился к Мильде и объявил ему коротко и резко, что есть известная степень безстыдства, которую не могут переносить даже друзья, - понял?

ему смешно показалось, что... Итак, это не смешно, ну, а по-моему...

Олэ взял рукопись. "Это нечто удивительное", сказал он: "называется "Старые воспоминания".

"Нет, нет, дай мне прочесть", сказал поспешно актер Норем и протянул руку. "Я ведь должен немножко уметь читать".

И Олэ дал ему рукопись.

"Иегова очень занят..." - начал Норем.-- "Здесь на полях Ойэн отметил, что это не означает Иавэ, чтобы вы это знали".

"Иегова очень занят, у Иеговы много дела. Однажды ночью, когда я блуждал по лесу, он был со мной, он спустился ко мне, когда я лежал распростертым и молился.

"Я лежал в ночи и молился; лес молчал. И ночь была подобна неуловимой непостижимости, и ночь была подобна молчанию, в котором что-то дышало и беззвучно шевелилось.

"Тогда Иегова спустился ко мне.

"Когда Иегова спустился, воздух разступился, как снежный холм, а птицы развеялись, как мякина, а я сам крепко держался за землю, за деревья и за камни.

"Ты взываешь ко мне", сказал Иегова.

"Я взываю к тебе, я нуждаюсь в тебе", ответил я. И Иегова сказал: "Ты хочешь знать, что ты должен выбрать в жизни: красоту, любовь или правду?"

"И опять Иегова сказал: "Ты хочешь это знать?"

"И как он говорил: "Ты хочешь это знать?" Я ничего не отвечал, я молчал, потому что он знал мои мысли.

"Тогда Иегова дотронулся до моих глаз, и я прозрел.

"Я увидел на небе высокую женщину. На ней не было одежды, и когда она двигалась, её формы колыхались, как белый шелк, и на ней не было одежды, потому что она вся содрогалась от удовольствия..

"И она казалась на небе восходящим солнцем в утренней заре, и солнце светит на нее, и красное сиянье разливалось по небу, да, сияние, как кровь, окружало ее.

"И она была высока и бела, и её глаза были подобны двум голубым цветкам, которые ласкали мою душу, когда смотрели на меня, а когда она ко мне обращалась, она звала меня, звала меня на верх к себе, и голос её был подобен нежному морскому шуму.

"Я поднялся от земли и протянул к ней руки; я протянул ей руки, она снова позвала меня, и от всего её тела веяло радостью. И я содрогнулся весь, и я рванулся к ней, протянул к ней губы, и мои глаза закрылись... А когда я вновь взглянул, женщина была стара. Женщина была стара годами, её формы пострадали от времени, и в ней почти не было жизни, когда я взглянул; небо становилось темным, как ночь; да, как в темную ночь, а женщина была без волос. Я взглянул на нее и не узнал её, и не узнал неба, и я вновь взглянул на нее и женщина исчезла.

"Это была красота", сказал Иегова. "Красота исчезает. Я есмь Иегова".

"И Иегова вторично дотронулся моих глаз, и я увидел:

"Я увидел террасу дворца, высоко, на верху. Двое людей стояло там, и оба они, на террасе, были молоды и полны жизни. И солнце светило на дворец и на террасу, и солнце светило на обоих людей и бросало лучи на камни, глубоко, глубоко, в пропасть, на каменистую дорогу. И их было двое, мужчина и женщина, в полном расцвете жизни, и оба они были полны сладострастных слов любви и оба они были нежны друг к другу.

"Посмотри на этот цветок на моей груди", сказал он, "можешь ты понят, что он говорит". И он облокотился на решетку и сказал: "Этот цветок, который ты мне дала, все дышет и шепчет, и лепечет тебе: возлюбленная королева, Альвильдэ, Альвильдэ, - ты слышишь?"

"И она улыбнулась и посмотрела в землю, и она взяла его руку и положила на свое сердце и отвечала: "А ты слышишь, что говорит тебе мое сердце? Мое сердце стремится к тебе и краснеет из-за тебя, и мое сердце лепечет смущенно от радости".

"Возлюбленный, я останавливаюсь для тебя, а почти умираю, когда ты на меня смотришь, возлюбленный!"

"Он облокотился на решетку террасы, и его грудь вздымалась от сильной любви. А глубоко, глубоко внизу была пропасть и каменистая дорога. И он указал рукой в глубину и сказал: "Скажи лишь слово, и я ринусь туда!" И он вторично сказал: "брось свое опахало, и я брошусь за ним". И, сказав это, он приподнялся и, положив руки на решетку террасы, он был готов к прыжку.

"Тогда я крикнул и закрыл глаза...

"Но когда я снова взглянул, я опять увидел обоих людей; они оба были старые. И оба они уже больше не говорили друг с другом и молчали о том, что думали. И когда я взглянул, небо было серое, и оба человека поднимались по белой лестнице дворца, и она была полна равнодушия, да, ненависть была в её холодных глазах, и когда я в третий раз взглянул, в его взгляде был гнев, и волосы его были серые, как серое небо.

"И когда они поднимались по лестнице дворца, у нея выпало из руки опахало и упало на одну ступеньку ниже. И она сказала дрожащим ртом: "Я потеряла свое опахало, оно лежит на одну ступеньку ниже, подними его, дорогой!"

"Он не отвечал и шел дальше, и он позвал слугу, чтобы тот его поднял.

"Это была любовь", сказал Иегова.

"Любовь проходит. Я есмь Иегова.

"И Иегова тронул мои глаза в последний раз и я увидел:

"Я увидел город, площадь, и я увидел эшафот. И когда я стал прислушиваться, я услышал шум голосов, а когда я посмотрел, я увидел там много людей, которые разговаривали и скалили зубы от радости. И я увидел связанного человека, злодея, связанного ремнями, и связанный злодей был по наружности гордый человек, и глаза его были, как звезды. Но на человеке был дырявый плащ, и босой стоял он на земле, да, почти ничего не оставалось от его платья, его плащ был изорван и изношен.

"И я прислушивался и слышал голос, и я увидел, что это говорит злодей, он говорил с большою силой. Ему приказали молчать, но он говорил, он взывал к свидетелям и, хотя ему приказали молчать, он не молчал, не страшился. А так как злодей продолжал говорить, толпа надвинулась, ему зажали рот; и так как он стал нем и стал показывать на небо, на солнце и на сердце, которое все еще билось, толпа набросилась на него и начала его бить: толпа била его, и злодей упал на колени и скрестил руки.

"И я посмотрел на этого человека, посмотрел на его глаза, которые были, как звезды, и я увидел, что толпа его опрокинула и потащила на эшафот. И когда я взглянул вторично, в воздухе мелькнул топор, и когда я стал прислушиваться, я услышал удар топора о подмостки и радостный крик толпы. И когда я прислушивался, к небу поднимался единодушный крик так люди выражали свою радость.

"Но голова злодея покатилась по земле, а толпа бросилась к ней и подняла ее за волосы. И голова злодея все еще говорила и свидетельствовала громким голосом и говорила громким голосом снова.

"И голова злодея не была немой и в смерти.

"Но толпа набросилась, схватила голову злодея и подняла ее за язык. И язык был побежден и молчал, и язык больше ничего не говорил. Но глаза были опять, как звезды, да, как блестящия звезды, которые каждый может видеть...

"Тогда сказал Иегова:

"Это была истина. Истина свидетельствует даже тогда, когда ей отрубают голову, а когда связывают ей язык, её глаза светятся, как звезды. Я есмь Иегова".

"Когда Иегова сказал, я упал ниц и ничего не говорил, я молчал, преисполненный мыслями. И я думал, - красота была хороша, пока не исчезла, любовь была сладка, пока не прошла, истина же длилась, как вечная звезда, и я с трепетом думал об истине.

"И Иегова сказал: "Ты хотел знать, что тебе нужно избрат в жизни". И после этого Иегова сказал: "Избрал ли ты?"

"Я лежал ничком и отвечал, преисполненный мыслью:

"Красота была красива, а любовь - мила, но если я изберу правду, она будет для меня как вечная звезда".

"И Иегова заговорил вторично и сказал:

"Избрал ли ты?"

"И у меня мыслей было много, и оне вели во мне ожесточенную борьбу, я отвечал:

"Красота была, как утренняя заря". И, сказав это, я шепнул: "Любовь была мила, как маленькая звездочка в моей душе".

"И когда я почувствовал глаз Иеговы на себе, и глаз Иеговы читал в моих мыслях. И опять, в третий раз Иегова спросил.

"Избрал ли ты?"

"А когда он в третий раз сказал: "Избрал ли ты?" мои глаза широко раскрылись от ужаса, да, и у меня больше не было сил. А так как он в последний раз спросил: "Избрал ли ты?" я снова подумал о красоте и о любви, подумал об обеих и отвечал Иегове: "Я избираю истину"...

...Но я все еще думаю о..."

Все молчали некоторое время, тогда журналист сказал, смеясь:

"Я молчу, потому что я знаю, что Мильде что-нибудь скажет".

И был ли какой-нибудь смысл в том, что говорил Иегова и опять говорил? Ему бы очень хотелось получил ответ.

"Послушайте, Мильде, почему вы так плохо всегда относитесь к Ойэну?" сказала фру Ханка. "Итак, "Старые воспоминания", - вы совсем это не поняли. Я нахожу, что это тонко и полно настроения, я все это прочувствовала; и не разбивайте мне теперь впечатления". Она обратилась к Агате и спросила: "не находите вы также, что это очень красиво?"

"Милая фру Ханка, разве я плохо отношусь к Ойэну? Разве я ему не желаю, чтобы он взял у меня из-под носа премию? "Старые воспоминания", хорошо, но где же, собственно говоря, вся соль? Иегова ни в каком случае не был у него. Клянусь, что все выдумка. И, кроме того, разве он не мог так же хорошо выбрать и любовь, и красоту, и истину? Я бы это сделал. Где соль?"

"Нет, в этом и есть его особенность, что у него нет определенной сути", возразил Олэ Генрихсен. "Ойэн сам пишет в своем письме ко мне. Нужно действовать звуками (настроением), говорит он".

"Ах так... Нет, человек есть и остается все тем же, куда бы он ни поехал; вот, в чем дело. Он не переменился даже в горах. Козье молоко, лесные ароматы и деревенския девушки ни капли не подействовали на него, если можно так выразиться. Но, впрочем, я все-таки понять не могу, почему он именно тебе прислал свою рукопись, Олэ? Если оскорбительно об этом спрашивать, то..."

"Я тоже не знаю, отчего он именно мне прислал", сказал также Олэ Генрихсен. "Он хотел, чтоб я видел, что он работает, говорил он, - он собирается между прочим обратно в город; он не может дольше выдержать в Торахусе".

Мильде свистнул.

"А-а, теперь я понимаю, он просит у тебя денег для путешествия"? спросил он.

"У него во всяком случае немного денег, и этого и ждать нельзя было", возразил Олэ и сунул рукопись в карман. "Я нахожу, в сущности, что это замечательное стихотворение, что бы там ни говорили..."

"Да, да, да, дорогой друг, хот ты не говори про поэзию, сделай одолжение", прервал его Мильде. И сам, догадавшись, что в присутствии Агаты был очень невежлив по отношению к бедному купцу, он поспешил прибавить: "Я хотел сказать... не правда ли, очень скучно все время слышать про поэзию и поэзию. Поговорим для перемены немного про ловлю голландских селедок, немного про железнодорожную политику. Ты ведь купил громаднейшее количество ржи, Тидеман?"

Тидеман посмотрел и улыбнулся. Да, он попробовал сделать большое дело, этого он не скрывает.

Теперь все зависит от того, как дела в России. Если, несмотря на все, сбор будет сносный - в этом случае он не ожидает ничего особенного от своих запасов ржи. Если еще в России начнутся дожди, тогда...

"Дожди уже начались", сказал журналист: на большом пространстве выпало, по словам английских газет, уже достаточно дождя... А продаешь ты теперь свою рожь?"

Тидеман будет продавать, если получит за нее свою цену. Он и покупал, разумеется, для того, чтобы снова продать.

об этом Паульсберг?

"Ты знаешь, что я в подобных вещах не люблю высказываться ни за одного, ни за другого", возразил Паульсберг. "Между тем, я несколько раз был там на верху, в департаменте, и высказал свое мнение; я надеюсь, что на это обращено некоторое внимание".

"Разумеется, разумеется, это не потому... Да, да, завтра закрывается выставка; мы должны позаботиться выставить сейчас же твой портрет. Можешь ли ты мне завтра попозировать"?

Паульсберг кивнул головой. Потом он чокнулся с журналистом через стол и оборвал разговор.

У Иртенса опять начинало портиться настроение; он совсем приуныл, потому что о его книге ни слова не говорили. Было ли что интереснее в данную минуту? Эти Ойэновы мыльные пузыри всем уже надоели. Иргенс пожал плечами; Паульсберг ни одним словом не показал, что он доволен его книгой; не воображает ли он что его об этом спросят? Но для этого Иргенсь был черезчур горд; он может обойтись и без мнения Паульсберга.

"Вы хотите итти, Иргенс?" спросила фру Ханка.

И Иргенс подошел к ней, пожелал ей и Агате покойной ночи, кивнул, проходя мимо, остальному обществу и оставил ресторан.

Как только он прошел несколько шагов, он услышал, что его зовут по имени... Фру Ханка бежала за ним; она оставила пальто и шляпу в ресторане и пришла, чтоб сказать ему хорошенько покойной ночи. Разве это было не мило с её стороны? Она смеялась и была счастлива.

"Я тебя почти совсем не видела с тех пор, как появилась твоя книга. О, каждое слово было для меня наслаждением", сказала она и всплеснула руками, шагая дальше. При этом она положила свою руку в его карман, чтобы быть к нему ближе; он заметил, что она оставила в кармане конверт; это было похоже на нее, она всегда была полна любви к нему, и для него у нея всегда было доброе слово. "Нет, твои стихи, твои стихи", сказала она опять.

премии. Да, это он сделал совершенно тихо, не приложив никакой рекомендации; он просто послал свою книгу; ведь этого достаточно.

Ханка, пораженная, помолчала некоторое время.

"Тебе пришлось плохо", сказала она: "ты нуждался, я хочу сказать: вот почему ты к этому был принужден..."

"Но, Боже мой, сказал он, смеясь: "к чему тогда премии? Мне не было плохо; эта не причина, почему я её домогаюсь. Но почему и не домогаться её, если при этом не унижаешься. А я не унижался, на это ты можешь положиться: нижеподписавшийся домогается премии, при этом прилагается моя последняя книга. Вот и все. Никаких поклонов и расшаркиваний. и когда посмотришь на всех соискателей, то не последним стою я среди них, как ты думаешь?"

Она улыбнулась и тихо сказала:

"Нет, ты далеко не последний".

Он прижал ее к себе и шепнул:

"Так, Ханка, но ты не должна дальше итти со мной; позволь мне теперь проводит тебя обратно... Все ничего, пока ты здесь в городе; но когда ты уедешь, совсем будет плохо. Нет, я этого не выдержу".

"Но ведь я поеду только в деревню".

"Да, конечно", отвечал он: "но этого достаточно, мы все-таки будем разлучены, потому что я не могу уехать из города. Когда ты переезжаешь?"

"Через неделю, я думаю".

"Ах, если бы ты не уезжала, Ханка", сказал он и остановился.

Пауза.

Ханка замялась.

"Ты был бы доволен, если бы я осталась?" сказала она. "Тогда я остаюсь. Да, тогда я остаюсь. Хуже всего это для детей, но тем не менее... Да, собственно говоря, я тоже рада, если из этого ничего не выйдет".

"Покойной ночи", сказал он, тронутый. - "Спасибо, Ханка. Когда я тебя увижу?.. Я томлюсь по тебе"